Крысиный Волк

Шацар не видел в этом ничего унизительного, всего лишь нужный ритуал, всего лишь Мама так любила. Шацар коснулся губами туфельки Саянну, почувствовав вкус и запах земли. По очереди он проделал то же самое с остальными сестрами.

— Хорошо, — сказала Саянну. Она запустила руку себе под ночную рубашку, из-под резинки трусиков достала опасную бритву, без сомнения, принадлежавшую отцу. Аммия заставила Шацара подняться, а Шигата задрала на нем рубашку. Саянну размахнулась, но порез на животе Шацара вышел не глубоким. Шацар смотрел за током крови, сливавшимся с током дождя.

— Мама, — заговорила Саянну. — Твоя кровь течет в нас, пусть она течет из нас, пусть ее ток приведет тебя к нам из места, где ты бродишь теперь.

Шацар наблюдал за струйкой крови, стекавшей по его животу. Саянну стояла над ним, ее тихий, певучий смех, наверное, испугал бы сейчас отца. Саянну совершенно по-женски подалась к нему, взяла за подбородок.

— Ты — мужчина, Шацар. Маленький, но мужчина. Поэтому ты никогда не поймешь, что такое Мама. Для вас женские циклы — неизъяснимы, все в природе подчиняется циклам. Этого вам не понять. Но ты сойдешь в качестве жертвы.

Шацар смотрел на нее спокойно, глаза его ничего не выражали. Ему не было обидно, он смотрел на Саянну с интересом. Ее зачарованные, блестящие в темноте глаза были удивительно прекрасны в момент, когда небо снова вскрыла молния. Сестры зашептали что-то, и Саянну раскинула руки. Ее зубы заблестели, она закрыла глаза. Шацар почувствовал руки сестер у себя на животе. Они расцарапывали порез, заставляя кровь течь быстрее.

Они стояли посреди бесплодной земли их сада, и Шацар слышал, как далекие, страшные удары волн разбиваются о камни. И вот ему показалось, вновь показалось, что кто-то или что-то смотрит на них с маяка. Теперь сестры гладили его, размазывая воду и кровь по его коже. Шацар больше не отрывал взгляда от маяка. Волны бесновались далеко внизу, и Шацару казалось, будто жар и свет невидимого огня озарили их. Нет, не жар и не свет. Анти-жар и анти-свет. Саянну схватила его за руку, ее кожа стала нечеловечески, неправильно теплой, жаркой. Это тепло не напоминало Шацару даже лихорадку — это было иное тепло, страшное тепло — тепло разлагавшейся плоти или материнской утробы.

Саянну притянула Шацара к себе, поставила на колени, и сестры танцевали вокруг него. Он смотрел, рассеянно улыбаясь. Они, наверное, думали, будто он дурачок, будто не понимает, что происходит. Но Шацар понимал все. Дикие девочки танцевали вокруг него и призывали свою Маму, которая была и его Мамой тоже. Мамой всех, кто скрывался в ночи, когда не было даже звезд. Древняя, древнее мира, она смотрела на своих детей, безразличная к их судьбе, большая, больше всего, что можно было представить и, конечно, жуткая. Она была в темноте и молчании, во всем не-присутствии и не-существовании, во всех лакунах мира, во всем, что Шацар видел своим боковым зрением, во всем, что почти слышал. Его дыхание сбилось, а потом и вовсе остановилось. Кровь, казалось, замерла. Он почувствовал, что умирает, но не умирал. Все просто остановилось, все исчезло. Шацар ощущал лишь космический холод и абсолютную глухоту одиночества.

Она пришла к ним. Мама пришла.

В их идеальном доме, полном фарфора, часов и книг, они больше не были так бесконечно одиноки. В сотый раз они ощущали себя сильными, забыв о том, как недолго это будет длиться. Все исчезало, Шацар обо всем забывал. Не было ни впереди, ни позади больше одинаковых завтраков, сладкого чая и вкусных гренок, дождливых и солнечных дней в месте, где умирают цветы, холодного, непокорного моря. Не было отца, наказывающего женщин за то, что они — другие. Не было прислуги, притворявшейся слепой и глухой. Не было жизни на краю мира в тщательно отделанном и роскошном гнездышке, где у отца была власть над их жизнями. Не было тикающих настенных часов, раздражающего запаха отцовской трубки, которую он раскуривал сидя в кресле, пахнущих холодом простыней, плачущих сестер.

Все исчезло, все растворилось. Ничего не было и быть не могло. Шацар не знал, чувствуют ли сестры то же самое.

Нравится ли им забываться и забываются ли они вообще?

В одной книжке с пожелтевшими страницами и рисунком человеческого мозга, похожего на грецкий орех, Шацар прочитал, что можно составить лишь приблизительное впечатление о том, как видят мир другие люди.

Шацар прочитал, что все они навсегда отделены друг от друга стеной восприятия.

Книжка была старая, мозг, похожий на грецкий орех, казался игрушечным. На новогодней елке висели такие же орешки, а еще длинные карамельки в блестящих обертках и шарики из тонкого стекла, покрытые яркой глазурью. Игрушки, книжки, праздники, все, что Шацар любил — исчезало тоже, растворялось.

Открыв глаза, Шацар увидел абсолютную ночь, лишь сотая часть которой укрывала весь мир, а все остальное оставалось во внешней пустоте. Шацар увидел абсолютную ночь, которая и была его Мамой.

Амти открыла глаза, выныривая из сна, будто из холодной воды. Ее еще колотило от холода, что испытывал под проливным дождем маленький мальчик, ставший мужчиной, который всех их погубит.

Амти не сразу поняла, кто она такая, ощущения, мысли и страхи Шацара заползли внутрь, пульсировали под ее кожей, и Амти хватала ртом воздух в ожидании облегчения.

Она приподнялась на локтях, машинально отмечая, что рука больше не болит. В нос ей ударил душный запах благовоний, которые Яуди использовала без меры. Сейчас Амти вдохнула этот тяжелый, сладковато-пряный запах с удовольствием, он возвращал ее в реальность. Сны стали ощутимее, после них все сложнее было вспоминать о себе самой.

Сны стали ощутимее, но более того — все они были о Шацаре. Все, каждый, будто Амти установила с ним какую-то связь, не дававшую ей покоя. Она наизусть знала кукольный домик у маяка, в котором Шацар провел свое детство. Прошла уже неделя, и каждую ночь, как только Амти закрывала глаза, она жила жизнью маленького Шацара, чувствуя все, что чувствовал он, смотря на все, на что смотрел он и слыша все, что он слышал.

Амти перевернулась на узком диване, увидела зеркало, в котором отразилось пятно, которое, будь на Амти очки, несомненно оказалось бы ее отражением. Яуди была в соседней комнате. Скорее всего, она не спала. За неделю Амти успела узнать, что Яуди спит не больше четырех часов в день. Большую часть ночи она смотрела образовательные программы по телевизору и курила.

Яуди была странной, очень странной. Но она помогла Амти, она перевязывала ее рану, давала ей кров и еду. Амти хотела искать своих, мечтала увидеть их снова, но в то же время она не знала, где их искать, а возвращаться во Двор ей было страшно. Амти не до конца понимала, чего боится. Она просто использовала свое ранение, как повод не объявляться во Дворе, потворствуя своим невротическим страхам.

Миллион вопросов роилось в голове — Мескете теперь Царица, но не испортит ли Амти все своим появлением? Почему Мескете не было в эфире? Она искала Амти или слишком занята во Дворе? Где остальные? Где Эли? Ищет ли Амти Шацар?

Одна мысль обо всем, что было между ней и Шацаром заставляла Амти краснеть от стыда. Кроме того, теперь он хотел ее убить. Часть Амти понимала, что не стоит спешить встречаться с друзьями — она могла подставить их.

Другая часть Амти прекрасно понимала, что подставляет Яуди, почти смеялась над этим. Амти помотала головой, отгоняя наваждение.

— Ты, — сказала она себе. — Инкарни Страсти, Тварь Страха. Прекрати быть такой подлой дурой.

Да, подумала она, подлая дура, кажется, идеальная характеристика. Амти фыркнула и засмеялась, вылезла из постели. На ней была длинная майка с мультяшными козликами, надувавшими розовые пузыри жвачки, которая, без сомнения, принадлежала когда-то Шайху. От одной этой мысли почему-то становилось чуть-чуть светлее. Будто часть тепла Шайху могла с незапамятных времен сохраниться в этой футболке, и именно это тепло давало Амти надежду. Ощущение скорой, очень скорой встречи с теми, кого Амти так любила.

Амти жила в гостевой комнате. По крайней мере, это нагромождение ящиков среди которых притаились примерно в равной степени отчаяния диван и шкаф с зеркалом, так называла Яуди.

В ящиках были вещи самые разные, от электрических чайников до медных кошек. Яуди говорила, что это подарки, но Амти была почти уверена, что Яуди воровала. Впрочем, Амти это не смущало, она любила людей, способных искажать плоть других существ, причинять невыносимую боль и убивать. Честно говоря, Амти было без разницы, чем Яуди занимается в свободное время.

Амти нащупала рядом с собой очки и на цыпочках вышла из комнаты, на тот случай, если Яуди вдруг решила нарушить свой обычный распорядок и заснуть. Но из-под ее двери доносилось слабое мерцание телевизора. Амти постучалось.

— Ну? — услышала она ответ. Первым, что Амти увидела, зайдя в ее комнату, был поднимавшийся от сигареты Яуди дымок.

— Привет, — сказала Амти.

— Не спится, потому что чувствуешь себя одним из моих трофеев в комнате моих трофеев?

— Я об этом не думала, но теперь, наверное, не засну.

Амти села рядом с Яуди на кровать. На экране телевизора серьезного вида усатый мужчина рассказывал об устройстве человеческого мозга. Амти вспомнила картинки из воспоминаний Шацара, вздрогнула. Его воспоминания почти стали ее собственными.

Мужчина говорил о зонах мозга, отвечавших за восприятие и воспроизведение языка.

Амти облизнула губы. Она должна была это сказать, и все зоны, ответственные за язык в ее голове работали исправно.

Но когда Амти открыла рот, ни единого звука из ее горла не вышло. Для начала она откашлялась.

— Чувствуешь себя неловко? — предположила Яуди. Она впервые повернула голову к Амти, поднесла сигарету к губам и глубоко затянулась. Запрокинув голову и выпустив дым кольцами, Яуди сказала:

— Это ты зря. Не хотела бы я тебе помочь, не помогала бы. Ты знала, что человеческий мозг состоит из жира, воды и крови?

— Фу.

— Ты этим думаешь.

— Фу-фу, — веско добавила Амти. Яуди ей нравилась. Она была странной, но в то же время — действительно доброй. По-настоящему доброй. Хотя, возможно, Амти относилась к ней с такой приязнью, потому что видела ее во сне еще до того, как они познакомились вживую. Амти рассказала Яуди почти все о своей жизни, но главное — все о Шайху. Кажется, Яуди была рада услышать о нем, впрочем, по ней всегда было очень сложно сказать. Яуди затушила окурок в пепельнице, полной его падших собратьев, и Амти, наконец, выпалила:

— Я не хочу подвергать тебя опасности.

Яуди потянулась за ведерком с карамельным мороженым и запустила в него ложку. Амти восприняла это как знак продолжать, и заговорила снова:

— Спасибо тебе за помощь, спасибо, что приняла меня, выслушала, вылечила и накормила. Я благодарна тебе и не знаю, как оплатить свой долг перед тобой. Но меня, наверняка, ищут.

— Точно, — сказала Яуди, не отрывая взгляда от экрана, на котором анимация нейронных импульсов демонстрировала, что скорость человеческой реакции намного превосходит скорость спортивной машины. — Интересно, правда?

— Безусловно, Яуди, — сказала Амти, а потом вспылила. — Ты меня вообще слушаешь?

— Продолжай, — милостиво разрешила Яуди. — Если что, ты меня не стесняешь. С тех пор, как мои мама и папа завели себе прыгучую собаку, я не могу ходить к ним в гости, и мне одиноко.

Амти вздохнула. Она уже не была неудачницей в общепринятом смысле этого слова, она прошла по ступеням к основам мироздания и лишилась девственности, однако ее все еще никто не слушал.

— Это серьезно!

— О, я не сомневаюсь.

Яуди подкурила новую сигарету, слизнула с ложки остатки мороженого и протянула ведерко Амти.

— Хочешь?

— Яуди! — рявкнула Амти. — Я ухожу завтра!

— Да, — сказала Яуди.

Амти даже опешила — такой реакции она не ожидала. Не то чтобы она полагала, что Яуди будет уговаривать ее остаться, однако Амти казалось, что Яуди хотя бы спросит, куда она пойдет. Амти внимательно посмотрела на нее, потом поправила очки и сказала:

— Я, конечно, не знаю, куда, но это лучше, чем...

— Я знаю, — сказала Яуди просто. — Я связалась с теми, кого ты называешь своей семьей.

— Как?!

— Я хорошо знакома с Шайху, — ответила Яуди невозмутимо, слушая, как ведущий подводит итог, сравнивая человеческий мозг с мощными операционными системами, управляющими электросетями города, а значит и его жизнью. — И я все равно хотела с ним встретиться.

— И ты нашла его?

Яуди снова затянулась, стряхнула пепел с сигареты.

— Не совсем так. Я поехала туда, где он в любом случае объявился бы. И, ну да, встретила его там. Не то чтобы я искала. Если быть совсем уж точной, я просто туда пришла и выпила немного...

— Яуди!

Яуди, наконец, повернулась к ней, смерила ее почти бесцветным взглядом, губы ее тронула меланхоличная улыбка.

— Завтра они сюда приедут, заберут тебя.

— И ты не сказала мне?!

— Я говорю.

— Сейчас?!

Яуди пожала плечами и снова уставилась в телевизор. Она, определенно, была духом-помощником Амти. Пока Амти сидела здесь, бесполезная и не знавшая с чего начать, Яуди сделала все сама. Амти почувствовала стыд.

— Не переживай, — сказала Яуди. — Ты мыла посуду и готовила еду. Я даже подумывала оставить тебя навсегда.

Голос у Яуди был монотонный и чуть гнусавый, от того все, что она говорила приобретало легкий оттенок сарказма.

— Мне с тобой так повезло, — сказала Амти совершенно искреннее.

— Ну да, — кивнула Яуди. — Типа того. Мне с тобой — не очень, вдруг меня из-за тебя посадят или даже расстреляют. Хотя, наверное, ты в этом случае будешь радостно и зловеще смеяться, ты же Инкарни.

Амти насупилась, хотела было сказать, что Яуди не знает Инкарни, но промолчала. Амти была Инкарни, но, в конце концов, и она не могла сказать, что знает их. И что знает себя саму.

— Шацар, — сказала Яуди, наблюдая за рекламой антидепрессантов, которую без конца крутили после полуночи. — Выступал.

— А. Я не смотрю телевизор.

На экране счастливая молодая женщина протягивала раскрытую ладонь, на которой как птенцы в гнезде притаились две жизнерадостно желтые таблетки. Амти не хотела смотреть телевизор, не хотела видеть Шацара. В конце концов, она достаточно смотрела на него ночами.

— Что говорил? — добавила Амти из вежливости.

— Что акция твоих друзей — уловка для того, чтобы отвлечь нас от готовящихся террористических атак. В городе введен режим повышенной безопасности. Инкарни, сказал Шацар, пытаются отвлечь нас от своих планов, они никогда не оступятся.

И тут Амти взорвалась, почти вскрикнула:

— Да как люди могут этому верить?! Как?!

Яуди посмотрела на нее со своим неповторимым спокойствием, фыркнула. Амти понимала, что у нее нет ответа на этот вопрос. Наверное, ни у кого не было. Шацар не владел магией, способной запудрить мозги миллионам людей. Шацар просто пообещал им безопасность после страшной войны, а теперь — теперь они привыкли ненавидеть и бояться, они научили этому своих детей.