Тропой мужества. Глава-4

Не так Михаил представлял свою первую самостоятельную операцию. Не так скоро и не при таких условиях. Было страшно ошибиться, что-то сделать не так, сделать больно, не спасти...

Руки подрагивали от волнения, и Маевский усилием воли подавлял свой страх, загоняя его вглубь, заодно пытаясь заставить 'гостя' не мешать. А мешало многое — обстановка, знание, что враг уже близко, приближающаяся канонада, стоны и крики оперируемого Павловым.

В отличии от соседа, ранбольной на их столе не стонал. Лишь когда Михаил направлял пулевку в ранканал и пытался захватить им осколок, парень стискивал зубы и напряженно дышал. Здоровый глаз его слезился, и слезы скатывались по щеке, сразу розовея. Когда осколок наконец вынимался, то сразу следовал облегченный выдох, и звон металла об лоток.

— Девятнадцатый... — удивленно произнес Михаил, считая осколки.

И это только из конечностей, а еще из туловища осколки доставать. Как же он терпит?

— Очень больно?

— Больно... — еле слышно прошептал боец и вновь стиснул зубы.

— Терпи.

Парень нервно улыбнулся, и напрягся, когда Михаил начал вводить инструмент в следующую рану. Вилма тут же положила руку на лоб парня.

— Расслабьтесь, — сказала она мягко, — не надо напрягаться. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Уверенный голос Меримаа подействовал не только на бойца. Михаил неожиданно успокоился. Движения рук стали четче и увереннее. И Вилма помогала прекрасно, без подсказок подавая нужный инструмент. Пока Маевский доставал осколки, медсестра успевала обработать и наложить повязку уже на очищенную рану.

— Ну как первая операция? — спросил Павлов, подойдя к умывальнику.

— Сложно сказать... — пожал плечами Михаил, тщательно промывая перчатки от крови.

— Понимаю, — кивнул хирург, — неожиданно все. Привыкай, теперь каждый медик будет на вес золота. И особо не волнуйся, от ошибок никто не застрахован, тебе просто практики не хватает.

— Я уже допустил ошибку.

— Какую?

— Неправильно определил тяжесть ранений. Думал — сложное ранение брюшной полости, а на деле оказалось, что кишечник не поврежден, несмотря на десятки осколков. И очередность...

— Это не ошибка, — перебил врач, — бывает и хуже. Сколько, говоришь, осколков достал?

— Пятьдесят семь.

— Бойцу повезло, — вздохнул Павлов, — такое случается. Ладно, пошли дальше работать.

Столы уже от крови отмыты, и санитары заносили на носилках двух тяжелораненых.

Началась новая операция и Михаил понял — с первым ранбольным ему в некотором смысле повезло — тот лежал спокойно и терпел, этот же не только кричал от боли, еще и метался, несмотря на удерживающие ремни, и Михаил, и Вилма невольно проклинали отсутствие обезболивающих. В конце концов, чтобы вынуть пулю и пару осколков, пришлось звать на помощь санитаров...

Постепенно события слились в сплошной кошмар — стоны, крики, кровь из ран и стенание чужого сознания в голове, что особенно раздражало, но бороться с этим было некогда. Максимальная концентрация внимания и напряженность превратилась в ноющую боль в спине и руках. От пота и крови маска намокла — стало тяжело дышать. От усталости начало покачивать и закружилась голова.

Неожиданно Михаил обнаружил себя бездумно смотрящим на пустой стол, а вокруг суетился персонал, которого было что-то слишком много.

— Отдохни, Миша. — Это мимо прошел Павлов. — Времени немного есть. Отдохни.

— Помощь прислали? — спросил, удивленно оглядываясь Михаил.

— Прислали... — недовольно буркнул хирург, устало усаживаясь на стул около тумбы. — Санитарок прислали в помощь. Комсомолок— доброволок... — Майскому показалось, что врач хотел выругаться, да сдержался. — В обморок всей бригадой падают, бестолковки!

Михаил присел рядом. В голове немного шумело. 'Гость' присмирел еще когда он ампутировал ногу тому бойцу, что осматривал первым. Ногу спасти было невозможно, отсутствовала часть кости. Бойцу налили стакан спирта и держали два дюжих санитара. Мат стоял жуткий. Именно в момент, когда Михаил начал резать кость, его 'альтер-это' рухнуло вглубь сознания и пока не проявлялось. И хорошо, мешаться не будет.

— Нечайка! — крикнул Павлов. — Чаю нам покрепче сделай!

После чего сказал Михаилу:

— Ладно хоть кроме девок бестолковых, перевязочного и обезболивающего прислали.

Помолчав немного, сказал еще тише:

— Проведешь еще операцию, и отдохнешь, а то свалишься.

— А вы? А Вилма с Валентиной Сергеевной? Все устали.

— Вилма тоже отдохнет, — ответил Павлов, — Потом поменяемся. Будем по очереди отдыхать.

Появился санитар с двумя стаканами чая. Именно стаканами в подстаканниках. Поставил их на тумбочку, рядом положил плитку шоколада.

— Спасибо, Степаныч. Где фельдшер и медсестра?

— Ранбольных осматривают.

— Позови их, и им тоже чаю неси.

И вновь операция. На столе боец с обширным ожогом и тяжелым ранением груди. Непривычно тихо в операционной палатке, если канонаду не считать. Второй стол пока пустует, Павлов с Кошкиной организовывают эвакуацию санбата в тыл. Даже тяжелораненых. В санбат тащат теперь по понятным причинам только срочных.

Капитан Перепелкин пропал, связи ни с кем нет, что вообще твориться в дивизии можно только догадываться. Ясно, что дела хуже некуда. По сведениям полученным через раненых и санитаров, что привозят тяжелых стало известно — оборону не удержать. Слишком мало осталось бойцов в строю и боеприпасов кот наплакал.

Ранбольной на столе в полузабытье, накаченный обезболивающим, лежит без движения, но все равно, нет-нет, а Нечайка заглянет в палату, не нужна мол помощь? Вот только взгляд иногда странноватый у санитара. Непонятный взгляд. И неприятный.

'Чего тут непонятного? Надзирает он за тобой'.

Михаил поморщился. Все где-то в глубине этот альтер эго сидел тихой мышкой, а тут вдруг объявился, и крови с видом вскрытой груди ранбольного не боится, как раньше.

'Привык уже, — пояснил гость, — хватит, отбоялся'.

'Думаешь надзирает?'.

'Уверен! Считаю Перепелкин поручил ему присматривать'.

'Плевать, не мешай'.

Мысль была резкая и злая, потому, что предстояло самое сложное — удаление пули и осколка. И сложность была в том, что оба куска металла находились рядом с сердцем. Однако, что самое сложное — был поврежден осколком эпикард *, и рядом, буквально вплотную, острый осколок подпирала пуля. Видать и пуля, и осколок попали в одно и тоже место, и судя по положению обоих инородных предметов, вторым прилетел осколок. Уже приготовлена пулевка, но Михаил никак не мог решить, что вынимать первым — пулю, которая была чуть ниже рваного куска металла, или осколок, что почти упирался в мышечную ткань сердца. Рана медленно наполнялась кровью и Вилма уже пару раз удаляла её тапмонами, а Майский никак не решался.

'Осколок, — зло подумал гость, — доставай осколок. Он острый'.

'Заткнись! — так же резко ответил Майский'.

Он ввел пулевку в рану, аккуратно захватил щечками металл, чуть сдвинул от сердца и осторожно потянул. Брызнуло тонкой струйкой кровь прямо в лицо, Михаил невольно зажмурился, замерев и почувствовав, что ранбольной вздрогнул. Майский похолодел — только не это!

— Пульс падает, — сказала Вилма, одной рукой держа ранбольного за запястье, а второй удалая кровь из ранканала.

Михаил сбросил осколок в лоток и быстро извлек пулю.

— Пульс? — голос невольно дрогнул.

— Слабый, — ответила Вилма, взглянув на Михаила. Лицо под маской немного изменило форму, и он понял, что девушка ему улыбается.

— Чистим и шьём, — уже уверенно сказал Майский.

Рана прочищена и сведена. Игла с нитью уже готова, но только Михали приготовился сшивать, как Вилма вскрикнула:

— Пульс! Пропал пульс!

— Черт! — рука скользнула к шее. Действительно пульса нет, и в ране пульсации исчезли...

Майский растерялся — что делать?

'Прямой массаж сердца делай, — вспыхнула мысль'.

— Как? — вслух спросил Михаил.

— Что как? — не поняла Вилма.

— Я не...

'Расширь разрез, — перебил мыслью Павел, — сердце в руки, сжимать к большим пальцам в районе левого желудочка, пара секунд перерыва меж сжатием и вдуть воздух в рот. Ну, не тупи!'.

Михаил встрепенулся.

— Расширитель готовь! — крикнул он Вилме и сам схватил скальпель.

Сделав разрез шире, он перехватил расширитель, установил и развел рану, после чего осторожно взял сердце в руки.

'Так?'. 'Да, примерно, левый желудочек вверх. Это он?'. 'Да'. 'Тогда сжимай как бы захлопывая раковину ракушки, потом отпускай и жди две секунды, в это время медсестра пусть вдует воздух в легкие, затем повторяй цикл'.

— Вилма, — обратился к медсестре Майский, — я сейчас сожму сердце, а как отпущу, сделай бойцу искусственный вдох. Потом опять сожму, и вновь вдох, поняла? Марлю возьми, сложи вчетверо и на рот, быстро!

— Да-да...

Медсестра суетливо приготовила марлю. В этот момент в палатку зашли Павлов и Кошкина. Хирург сразу все понял и кинулся к столу.

— Миша...

— Валерий Семенович не мешайте! — Сказано было так, что Павлов будто на стену налетел.

— Начали! — и Майский осторожно сжал сердце.

Они повторили цикл три раза.

— Пульс?!

— Нет пульса.

— Еще...

Павлов стоит рядом, его рука ложится на плечо Михаила, готовая отстранить. У изголовья ранбольного фельдшер с наполненым чем-то шприцем, но хирург останавливает Кошкину рукой. Еще три сжатия и вдоха. Сердце в руках вздрагивает. Еще и еще...

— Ест пулс! — радостно восклицает Меримаа, от волнения выпирая свой акцент.

Рука на плече Михаила поощрительно сжимается.

— Ты молодец, Миша! — говорит Павлов. — Я в тебе не ошибся.

У Майского самого сердце чуть не выпрыгнуло на операционный стол. Спокойствия как не бывало. От волнения начали подрагивать руки, и Павлов это замечает.

— Так, Михаил, отпусти сердечко... вот, а теперь отойди.

— Валерий Семенович! — но голос срывается и былой твердости как не бывало.

— Это приказ, Миша! — теперь у хирурга сталь в голосе. — Валентина Сергеевна, Меримаа тоже подмените. Мы сами закончим с этим счастливчиком. А вам, молодые люди, — Павлов строго посмотрел сначала на Михаила, а затем на Вилму, — я приказываю отдохнуть.

— Есть отдохнуть, — вздыхает Михаил и устало бредет вслед Мерима. А сердце еще скачет от волнения. Майский смотрит на подрагивающие руки и невольно улыбается.

'Молодца! — тоже радуется гость. — Хорошо поработал. И нечего так волноваться'.

'В первый раз это... — смущается Михаил, — я только слышал об прямом массаже, но не видел никогда. Паша, откуда ты про это знаешь? Ты же говорил на физфаке учишься'.

'Понимаешь, это из-за того, что болею часто. Как точно выразился мой отец — Бог дал мне светлую голову, а здоровьем оделить забыл. Пока по больницам лежал, читал много. В том числе медлитературу. Просто интересно было. Но пригодилось же!'.

'Спасибо'. 'И тебе спасибо, — неожиданно подумал гость'. 'А мне-то за что? — удивился Михаил'. 'За волю, друг. За твердую волю'. 'Скажешь тоже...'.

В соседней палатке была только Вилма. Всех раненых из неё уже отправили в войсковые подвижные госпитали. Настилы убраны, только стояло несколько плоских ящиков. Их и сдвинули друг к другу, образовав пару хоть и жестких, но вполне пригодных лежаков для отдыха. Не на землю же ложиться. Меримаа принесла стопку одеял, которые свернули и положили под голову.

Майскому очень хотелось поговорить с Вилмой. И не только ему. Внутри, при взгляде на девушку, теплело. И он прекрасно теперь понимал Пашу. Она действительно необыкновенная. Красивая, очень красивая...

'Она мечта!'. 'Да, — согласился Михаил, — ты прав. Она прекрасная мечта'.

А Меримаа глянув на парня, улыбнулась, прекрасно поняв чувства, что бурлят внутри Майского.

— Ложись, ухажер. Нам отдохнуть надо.

И прилегла на ящики.

'Эх, — Михаил вздохнул, — она все поняла'. 'Женщины! — подумал Паша. — Рентген у них от природы'.

Майский растянулся на жестком лежбище и сразу уснул.

* * *

Жуков отложил планшет, поднялся с кресла, потянулся, косясь на часы.

— Десять с половиной часов уже.

— Угу, — оторвался от монитора Маргелов. — Долго Паша там.

Сергей взял планшет, подошел к кушетке и поднес экран планшета к лицу Свешникова.

— Дышит, — сказал он, глянув на поверхность. — Интересно — как объяснить подобное состояние? Ведь по сути сознание Паши в прошлом, а тело тут. Как спит, или как будто спит, но это вовсе не сон.

— Сон — это не сон, а про не сон, что это пересон, а пересон — не сон... — процитировал Маргелов фразу из старого фильма. — Может это типа летаргия какая-нибудь?

— Летаргия — это вообще из другой оперы, — ответил Жуков. — Это больше похоже на компьютер без операционки, один биос в работе.

— Кстати про летаргию! — неожиданно воскликнул Вася. — Я как-то читал про людей, проснувшихся после летаргического сна. Так они вдруг начинали говорить на мертвых языках, или рассказывать о событиях, случившихся очень давно, практически в древности, причем очень подробно описывали эти события. Порой то, что они рассказывали, при тщательной проверке подтверждалось!

— Не факт, — хмыкнул Сергей. — Но если все-таки это правда, то получается, что сознание при определенных условиях может путешествовать по времени.

— А наш томограф создает такие условия, — подхватил мысль Вася. — При чем как-то целенаправленно. Как еще объяснишь одну и ту же дату попадания сразу у троих?

— Причины надо искать. — пожал плечами Жуков. — Может при программировании чего накосячили. Возможно не только при программировании.

Сергей вновь подошел к кушетке.

— Да, причины надо искать, — повторил он, беря Свешникова за руку. Приподняв её, отпустил. — М-да... жизнь на одном биосе.

— Кстати, — вновь оторвался от чтения Маргелов, — физиология-то никуда не делась. И это проблема. Большая. Ведь первое что я захотел, как вернулся в тело, это в туалет. А потом еще воду хлебал. Сушняк дикий, как с перепоя.

— Может от того, что рот был открыт, — предположил Сергей, глянув на Свешникова. — У Паши тоже вон, нараспашку.

Он прикрыл рот друга, но тот опять медленно приоткрылся.

— Хоть подвязывай.

— Можно и подвязать. И эту кушетку убрать. Для обычного обследования она еще ничего, а долго лежать на ней... — и Вася поежился, — я все себе отлежал.

— Может попробовать 'разбудить' Пашу, а? — спросил Жуков.

— Как? Отключить программу? А вдруг сознание в прошлом останется?

— Черт! — Сергей присел рядом с кушеткой. — Может традиционно как-нибудь разбудить, будильником, или водой плеснуть? — Жуков взял Свешникова за предплечье и потряс. — Паша... Паша, проснись!

— Оставь его. Думаю, лучше подождать. Займись пока сбором нужной инфы.

* * *

Михаил вскочил с ящиков ничего не понимая. Еще витали перед глазами остатки непонятного сна, а в ушах больно звенело от грохота. Кто-то сильно ткнулся в бок. Это Вилма с круглыми от страха глазами вцепилась в его руку.

— Наружу, живо! — проорал Майский не своим голосом.