Работа спорилась и наконец-то настала возможность постепенно освобождать первый контейнер, и помощь мне в этом должна была оказать выносная стрела с набором блоков. Один из предметов — рама 'тарантаса' (на самом деле всю конструкцию правильно называть четырёхместная карета типа ландо с электроприводом, просто мне это слово больше нравится) была изъята именно таким образом. Следом пошли колёса и элементы кузова. Едва повозка, подобно конструктору стала приобретать свои исходные очертания, как встрепенулись сивки-бурки. Полностью поддерживаю мнение экспертов, утверждающих, что лошадь начинает вести себя несколько иначе, как только чувствует свою полезность. Не знаю, как прочие породы, но донская реагирует как на уздечку с седлом, так и на хомут характерным фырканьем. Что это означает: радость или неприятие, — пусть разбираются специалисты. Замечу, что стоит лишь, перед тем как взнуздывать и запрягать лошадь, дать время ей поваляться в траве, то можно быть уверенным, в этот день тебя не подведут. Так что завтра утречком и поваляем и накормим дроблёным овсом и напоим. Кстати, за водичкой к роднику придётся сходить уже сейчас, и двадцатилитровая фляга-рюкзак оказалась за моей спиной.

Как я и планировал, с помощью лебёдок и перфорированного настила повозка покинула берёзовую рощу, вписываясь в график работ даже с лёгким опережением. Мне удалось немного попозировать перед зеркалом, и где-то без четверти одиннадцать, судя по часам и почти достигшего зенита солнца, стоял у запряжённой пары лошадей. Задержавшись у багажного сундука, я отвлёкся от утренних забот, любуясь спокойной картиной лесной дороги, которая всегда поражала новой красотой. Солнце светило с размытой голубизны небес, несколько лёгких облачков растворялись в ней, как следы размытых чернил и стоило им чуть-чуть заслонить светило, как тут же я убеждался в обманчивости весеннего солнца, но ветер резво прогонял их, и вновь становилось тепло. Поверхность огромной лужи наморщилось рябью, а изломанные тени задрожали на возмущённой воде, где я заметил своё отражение. Признаюсь, хоть и пришлось в течение двух недель под присмотром модельера выдерживать пытку по привыканию к костюму, мне всё время казалось: что-то где-то вылезло, топорщится и выглядит не иначе, как по-клоунски. Помните выражение 'детский сад — штаны на лямках', так вот, эти лямки на мне присутствуют. Как вверху, в виде подтяжек, так и внизу, называющиеся штрипками и проходящие под самым каблуком полусапог. Несущественно, но это крик души. Впрочем, всё остальное вполне носимо. Подтяжки скрывает жилет кремовых тонов, под ним — шёлковая рубашка с дерзко стоящим воротником и крават с булавкой. В качестве верхней одежды — тёмно-синий укороченный редингот с пуговицами. Пуговицы не простые, это искусственные сапфиры в золотом обрамлении. Так сказать, малая часть золотовалютных резервов на случай фиаско с ассигнациями и прочей иностранной валюты. На голове цилиндр, на руках перчатки. Присутствует и трость, но она сейчас бесполезна и скучает внутри кареты. Может, при фланировании по дворцовым дорожкам или на худой конец по недавно вымытому тротуару с брусчаткой, мой костюм и отвечает всем запросом времени, но здесь, в лесополосе у самой дороги на всю эту английскую моду нужно начхать. Посему, перед тем как стянуть с себя бахилы, я облачился в дорожный плащ, закрыл ноги крагами и, примостившись на место кучера, хлестнул вожжами, управляя в нужную сторону. Лошади тронулись резким рывком и, как только колёса оказались на колее, замерли. Хитрюги. Ну, ничего, знания всей процедуры у меня не только присутствовали, а ещё и подкреплены практикой, так что щелчок посильнее, и мы покатились в сторону провинциального уездного городка Грядны, в котором проживало почти сто тридцать человек.

Восемь вёрст пути превратились в двухчасовую поездку, не потому, что по незнакомой дороге в первый раз лучше ехать не торопясь, а благодаря неожиданной встрече. И если праздношатающихся или спешащих по своим делам крестьян я не заметил совсем, то подрастающее поколение уезда пусть в единственном экземпляре и где-то в конце пути, попалось на глаза. Первое время узкая лесная дорога с едва видимыми колеями от повозок шла ровно, но едва обозначились поля, как она стала петлять, огибая заболоченную часть и одиночные рощи. Неподалёку от прогалины из-под тени листвы выплыл, словно призрачный корабль, покосившийся шалаш. Возле него отчётливо виделось старое костровище с подслеповатыми и тускло мерцающими углями. Это был первый ориентир. Минуя стоящую вдалеке по правую руку деревню из трёх-пяти изб, и одиноко расположившегося у развилки две огромные ели, я остановился, сверяясь с картой по компасу и высматривая кого-нибудь из местных, а заодно проверил гидравлику и пневмокорд колёс. Вдруг, что-то не закрутил, да и было у меня подозрение, что с использованием подков на проезжей части можно встретить немыслимое количество гвоздей, а с ними и все сопутствующие проблемы для шин. Впрочем, ни людей, ни гвоздиков, а тем более подковы мне не попадались. Короткий отдых взбодрил лошадей и, не прилагая особых усилий, они с шага перешли на рысь, а может, на иноходь. Скорость заметно возросла, и едва я приноровился к езде 'с ветерком', как заметил сидящих впереди на дороге зайцев. Но вот беда: стоило мне притормозить карету, как они в пару прыжков менял диспозицию. Причём зайцы останавливались, замирали, поджидая меня и как только расстояние сокращалось, снова пускались наутёк. В общем, пока на ходу менял патроны с картечи на дробь и подбирался поближе, добыча уходила. Не то, чтобы меня охватил азарт, но я погнал ландо прямо за ушастыми. Погоня закончилась неожиданно быстро. Как только показался длинный прямой участок, я соскочил на землю и, не успев прицелиться, был вынужден опустить ружьё. Решив, что игра для них представляет опасность, русаки юркнул в кусты и окончательно скрылись в траве. 'Не каждая охота заканчивается удачным выстрелом' — подумал я и забрался на козлы. Лощади пошли шагом, а я ещё долго поглядывал по сторонам, пока на перепутье не потянул на себя поводья. Судя по времени, мы уже должны были достичь пригорода, которого и в помине не было. Щенок в корзине принялся скулить, напоминая о кормёжке, кот мяукать и мне пришлось спешиться. В принципе, я и сам был не прочь перекусить, к тому же, пусть и в термосумке, но бутерброды и курица долго храниться не могли. Подходя к багажу, я подумывал, а не запустить ли снова квадрокоптер, как словно по мановению волшебника появившийся из высокой травы у заболоченного лужка мальчик, чуть не напугал меня. С минуту он разглядывал то меня, то карету, то ружьё, а потом, словно вспомнив о приличиях поздоровался. Слово за слово и мы наладили диалог. Бойкий на язык и довольно сообразительный пастушок лет восьми-девяти подробно рассказал о своих проблемах, показал, как командует гусями, вставляя совсем не деревенские слова: 'во фрунт', 'смотреть на дирекцию' и почему они должны щипать траву именно здесь. Затем разделил со мной обед и, крепко зажав в кулаке двухкопеечную монету, полученную за информацию, так же исчез, быстро и незаметно. Зато теперь я знал, куда конкретно мне стоит ехать, как звать штабс-капитана Есиповича, его жену, управляющую всём хозяйством тёщу и многое другое, выяснить которое можно лишь волей случая.

Дом штабс-капитана расположился в самом живописном месте, которое можно было здесь найти, вписавшись в виде приплюснутой буквы 'П' между прудом и садом. Широкой фронтальной частью он смотрел на дорогу; но не гордо, выпячивая благородные архитектурные линии выбеленного известью кирпича, а стыдливо прикрывая массивным козырьком скромное крыльцо без всяких античных колонн и лепнины. Две деревянные пристройки по бокам как вытянувшаяся вперёд кавалерия прикрывали основное здание с флангов. Правый флигель, судя по свежим венцам недавно достроенный, подбирался впритык к раскидистой иве с беседкой. Левый же, беспросветно уходил в яблоневый сад, отчего был мне особо не виден. Двор между садом и ивой пестрел вытоптанной и подъеденной плешью зелёного газона, который образовался сам по себе и ни разу не подвергался скашиванию. Возле дерева суетилась домашняя птица, и как стало видно позднее, привлекал её искусственный пруд. Там же стояла повозка с внушительной бочкой, из которой кто-то вычерпывал воду. В общем, скромненько и, судя по всему, по имеющимся средствам. То есть приёмов с балами здесь отродясь не было и не будет. Выждав некоторое время, которое наверняка потребовалось хозяевам для каких-нибудь приготовлений, переодеться, к примеру, я подъехал к крыльцу.

— Алексей Николаевич Борисов, путешественник из Калькутты, — представился я и сразу же уточнил цель визита, — проездом в ваших краях. Разыскиваю штабс-капитана Есиповича Генриха Вальдемаровича.

— Позвольте, Генрих Вальдемарович это я. А это моя супруга, Наталия Августовна и мутер... — с трудом сдерживая подёргивание пышных усов, — Елизавета Петровна. Извините, не расслышал, вы откуда?

— Из Калькутты, — чуть повышая голос, повторил я.

— Это я понял, что из Какуты, — с прищуром посмотрел на меня штабс-капитан. — Где это?

— Шесть тысяч вёрст на юго-восток. Индия.

— Ого! — раздалось со стороны женского коллектива.

— Ааа... шесть тысяч? Да, далековато. Как там персы, шалят?

— Какие персы? — удивился я.

— Вот и я так же считаю, давить их надо было, под Ереванем, давить. Эх, нет уже тех богатырей... Да что это я, проходите в дом, небось устали с дороги?

Приняли меня в достаточно просторном зале, где к удивлению присутствовали матерчатая обивка на стенах (кабы не шёлковая), дорогие ковры и весьма изысканная мебель. Да что говорить, здесь стоял даже клавесин. Видя моё удивление, Наталия Августовна не преминула похвастать:

— Генрих Вальдемарович из Измаила привёз.

Теперь-то всё стало на свои места. Богатое внутреннее убранство, разнообразное по стилям и времени изготовлению — не что иное, как трофеи. Только так можно было объяснить турецкий пуфик с кисточками, венский стул и иранский ковёр. Сколько там из крепости вывезли? Десять миллионов пиастров только монетой, а иных ценностей... Между тем, я мог вдоволь насмотреться на ветерана турецкой войны, вышедшего в отставку 'с мундиром'. Его телесная крепость, атлетические пропорции сильной фигуры и впечатление спокойного равновесия и уверенности, с какой он занимал своё место среди людей, ни как не вязалась с тем простаком и увальнем, коим он предстал в начале знакомства. Казалось, он чувствует себя в жизни так же свободно и устойчиво, как ступает по ковру своими большими башмаками с серебряными пряжками, блестящими из-под полотняных гетр. Лицо его было внушительным и узнаваемым, я бы сравнил с орлиным профилем одного из рисунков Джованнантонио Досио — такие лица обычно называют римскими — отягощённое дряблой пухлостью, которой живописцы и скульпторы всех школ неизменно наделяли римских кесарей, стараясь придать им величие или хотя бы как-то соответствовать описаниям Светония.

За этими рассуждениями я прозевал часть сказанной фразы и уловил лишь последние слова:

— Я лично Максудку полонил, да за шкуру к Борис Петровичу, царство ему небесное, прямо под ноги приволок.

После этого спича звук 'ого' чуть не вырвался уже из меня. Пастушонок рассказал, что барин много воевал, но такие подробности... Ведь если Генрих Вальдемарович служил у Ласси, которого он по-приятельски назвал по имени отчеству, то после событий у Бахчисарайского госпиталя его гренадёры татар в плен не брали. Так что вполне мог чингизида Максуда Гирея и за шкуру и за другое место потаскать. Молодец капитан, наш человек.

— Позвольте пожать руку герою!

— Да что вы, какой герой. Эх, — отпуская мою руку, — Петя, Станислав... вот герои. Погодите, я сейчас покажу вам свою коллекцию пистолей. Вы любите оружие?

— Как и любой мужчина, — сразу ответил я. — С моим образом жизни, сами понимаете, без него никуда.

— Тогда оставим женщин с их стряпнёй и идёмте за мной, — произнёс штабс-капитан, приглашая взмахом руки следовать за ним. — У нас ещё целый час до обеда.

— Генрих Вальдемарович, — взмолился я, — погодите. Экипаж, кони.

— Неужто мы без понятия? — с удивлением в голосе, произнёс хозяин. — Стёпка всё сделает. Распряжёт, оботрёт, напоит.

— У меня ещё кот со щенком в корзинах, — напомнил я.

— Присмотрит и за ними, не переживайте. Так по какому вопросу вы меня искали? — дойдя до кабинета, поинтересовался штабс-капитан.

— В том то и дело Генрих Вальдемарович, — с грустью в голосе произнёс я, — вопросов у меня слишком много.

— А давайте их излагать по порядку, — дружелюбно произнёс хозяин дома. — Располагайтесь в кресле, а я тут, у столика присяду.

— Воля ваша, извольте. — Собравшись с мыслями и, выдержав некую паузу, я принялся рассказывать. — Так сложились звёзды, что с отрочества мне пришлось путешествовать по разным странам: Скандинавия, Английские острова, Испания, Африка, пересекал океаны, был даже в Америках. Сначала с дядей, а уж потом и самостоятельно. Много где побывал, много что повидал. В каких-то местах приходилось задержаться, и они почти становились моей родиной; а какие-то даже не оставили воспоминаний. Мне нравилось смотреть на свет божий и искать своё предназначение в нём, но рано или поздно приходится возвращаться к истокам. В общем, два месяца назад меня настигло письмо, заставившее прекратить свои путешествия и прибыть сюда. Я ещё неважно ориентируюсь здесь, но точно уверен, что где-то рядом располагается именье Борисовых, и мне нужно как можно скорее туда попасть, дабы предотвратить несчастье. А так, как мне подсказали, кто в этих краях пользуется непререкаемым авторитетом, то сразу обратился к Вам.

— Так-с, так это ж мои соседи, а кем вы приходились покойному Леонтию Андреевичу? — вставая со стула и направляясь к секретеру, произнёс капитан.

— Насколько я помню, племянником. Только Леонтию Николаевичу, — строго произнёс я. — Про Леонтия Андреевича я не слышал.

— Да, да. Оговорился, простите, — извинился Генрих Вальдемарович, и словно ничего не произошло, продолжил:

— А что за несчастье?

— Я бы не хотел обсуждать это. Вопрос касается чести, и это наше семейное дело.

— Конечно, ваше право. Простите старика за бестактность. Вернёмся к началу, чем могу быть полезен?

— Вчера ночью, — стал излагать свою просьбу, — я потерял одного человека, моего слугу. Мне очень бы хотелось его найти, а так же то, что исчезло вместе с ним.

— Так вот почему вы один! Вот же мерзавец, ах, негодяй. А что он похитил, деньги, наверное?

— Да, в портмоне лежали какие-то деньги. Английские фунты, ассигнации, но немного, около сотни. Я не особо доверяю бумажным билетам, однако в дороге всегда нужно иметь под рукой некий разнообразный запас. Важно другое: там были мои и дядины документы, и Смит их подло украл. Всё, что у меня осталось, так это пара рекомендательных писем да несчастная купчая, из-за которой я здесь.

— Какая купчая? — заинтересовался Есипович.

— Вот эта, — сказал я, протягивая листок. — Генрих Вальдемарович, вы сможете мне помочь в поисках?