Старуха махнула рукой, охнула. Ласково, жалостливо тронула щеку гостя. Вервр ответно оскалился в ухмылке. Получил в руки совсем ветхий шейный платок, почти не погрызенную молью валяную шапку, дождевую куртку из толстой грубой тканины. Вырядившись чучелом, Ан развеселился. Спросил о своём ноже — и старик безропотно вернул опасную вещь, до того припрятанную 'от греха' в сенях.

— Темень там, глаз коли темень, — запричитала старуха и осеклась, слушая смех ослеплённого вервра.

Она продолжала всхлипывать и сетовать на глупый бабий язык, пока вервр миновал сени, добрел до двери, переступил порог и привалился к мокрой бревенчатой стене снаружи.

Непогода разошлась в полную силу. Палый лист, водяную взвесь и иглы льдинок крутило и месило так, что направление ветра не угадать. Вервр совсем размотал повязку, принюхался к запахам дома и дождя, приладился к току стариковских тревог и переживаний. Оттолкнулся от надёжной стены — и сделал первый шаг в трясину осени...

— Гнусный Клог, буду убивать медленно, — пообещал вервр. — Зачем ты бегом поволок меня в лес, на казнь? Ночью... Оставил без ужина. Там, на постоялом дворе изжарился кролик, сочный... Свежатинка, сам ловил.

Было бы удобно приписать врагу вину за отсутствие кошеля. Даже за то, что младенцы не едят крольчатину — а ведь поймать кролика куда проще, чем отыскать посреди ночи молочную козу. А после — вот ужас! — ещё и подоить... Но вервр полагал, что даже без фальшивых обвинений долг Ула со временем вырастет до неподъёмной тяжести...

Вервр брёл, принюхивался, пищал и вслушивался, собирал чужие настроения, приближаясь к их средоточию — к селу с густо налепленными вдоль хилых улочек избами и просторным постоялым двором, похожим на быка посреди овечьей гурьбы.

Настроения составляли общую мутную массу, знакомую по всяким людским скоплениям и мысленно именуемую — помои. Сегодняшние казались густыми, тёмными, замешанными на многочисленных страхах, пустых и настоящих. Вервр спотыкался, злился на слепоту, взрыкивал, вслушивался в эхо — и снова шёл, упрямо не растопыривая руки и не сокращая шаг. Он не слабый человечишка, чтобы выглядеть шаркающим слепцом и вызывать презрение.

Из общего вороха страхов и сомнений Ан наугад выделил всхлипывающий высокий голосок. Страх у этого человека — острый, отчётливый, он распознается ярко.

— Люди, ох, люди! Хоть кто, помогите... Ох, пустите, да пустите же, — стонала девка, плотно притиснутая к забору, в глухом и наверняка очень тёмном месте возле конюшни. — Да что же это... да пустите, умоляю, ну пустите...

Отпускать добычу, понятное дело, никто не собирался. Рта зажимать тоже не пробовали — слушать мольбы занятно. Вервр покривился, ощущая, как возвращается в привычный себе мир людишек. Такие скучны и однообразны как в бессилии, так и в насилии. Душегрейка девки валяется в углу, рубаха разорвана от ворота и до пупа... А ведь в двух шагах к стене привалены вилы, дотянуться — можно! Мало того, в ногах у девки валяется кухонный ножик — его нетрудно поддеть и всадить во врага. Но эта овца, как и многие подобные, знает своё место и покорно топает на бойню, смутно соображая, каковы последствия отчаянного сопротивления. Насилие привычно, неизвестность страшна, она — удел сильных... Так обыкновенно рассуждают людишки. И — сгибаются.

Вервр хмыкнул: вот потому был интересен мерзавец Клог. Если разобраться, куда почётнее числиться врагом беса, чем выглядеть для него парализованным кроликом или овцой, не достойной спасения.

Голова деловито сопящего мужика впечаталась в бревенчатый сруб с хрустом. Вервр разжал пальцы, высвободил прихваченные на затылке волосы наёмника — и позволил бессознательному телу сползти по стене. Само собой, внимание 'овцы' теперь целиком принадлежало спасителю — и баба орала в голос, захлёбываясь и срываясь в писк. Ещё бы! Что она видит? Лицо в потёках крови, пустые глазницы, ухмылку... и всё это под смутно знакомой валяной шапкой, над смутно знакомой дождевой курткой!

— Болотник, — спасённая определилась с сортом нечисти и сразу запуталась: — Мертвяк! Старого Ясу пожрали-и...

Вервр зажал орущий рот и выждал, пока истерика поутихнет.

— Веди к хозяину, — велел он, выломал руку и развернул отчаянно постанывающую девку лицом от себя. — Быстро. Пока цела.

Хозяин постоялого двора обнаружился в дальнем подполе, в обнимку с отвратно воняющей бутылью ведёрной ёмкости, судя по плеску и булькам — ополовиненной. При виде девки-поводырки и шагающего за ней слепого, хозяин икнул и тихонько застонал.

— Гости беспокоят? — задал тему вервр.

— С весны, — всхлипнул хозяин. — Как отсыпал я мухортке проезжему лежалого овса, так и пошли дела вкривь. У-у, враг людской. Вся погань с него началась, с мора лошадиного.

— Не с тебя же, — согласился вервр. Он прислонился к стене, удобнее перехватил плечо девки. — Нужна коза. Молочная, для маленького ребёнка. Коза и вдобавок, пожалуй, дрова. На таких условиях до рассвета выгоню гостей или заставлю их заплатить и утихнуть.

Вервр поморщился с отвращением. Пока хозяин заведения пил и копил размышления, он попытался сообразить, когда оказывал столь мелкие услуги окончательно ничтожным людишкам. Память не выдала ни единого похожего случая.

— Выгнать и заплатить, ага, — по тону было ясно, что хозяин широко, тупо ухмыляется.

— Что насчёт козы?

— А гости ещё шумя-ят, — обнаглел хозяин, почуяв торг.

— Могу сам взять, что мне надо. Выйдет быстрее, проще. А гости — они твои, может, и до самой твоей же смерти, — прошелестел вервр.

Для ускорения решения он нащупал бок бутыли и выломал горсть осколков. Это просто, вот только движение должно быть очень, очень быстрым. Люди такого даже смазанным не замечают. Рядом на два голоса завыли: 'Убивают!'... Вервр неподвижно ждал, пока в голове хозяина, неубитого вопреки воплям, сварится каша решения.

Наконец, девка, всхлипывая и жалуясь, поволокла по улице упирающуюся козу. Хозяин оторвал от груди бутыль с прорехой в пол-бока, принюхался, назвал вервра разорителем и разжал руки. Осколков стало больше, а запах обрёл такую крепость, что вервр предпочёл задержать дыхание. Он терпеливо ждал, пока хозяин сопит и ворочается, медленно поднимаясь в условно-стоячее положение. Наконец, опробует способность ног перемещать тело туда, куда надо, а не туда, куда качнуло...

— Выдели кого потрезвее в провожатые, — предложил вервр, наблюдая, как хозяин третий раз обошёл камору, с растущим беспокойством щупая стены и сетуя на отсутствие дверей. Когда совет остался без внимания, вервр сплюнул шипящее, привычное: — Людиш-шки...

Поймав руку хозяина, вервр небольно, но чувствительно прикусил запястье, позволяя себе учуять ток крови, а жертве — её место в мире.

Пьянчуга ещё визжал и летел прочь из подпола, спиной вперёд, но уже был совершенно трезв. Удар, тишина... Вервр вынырнул на свежий воздух по узкому всходу, хлебнул мокрого ветра, хрустящего некрепкими льдинками на зубах. Улыбнулся природе: она во всяком мире друг ему и мрачная загадка — людишкам. Так и норовят испохабить. Но здесь пока не сладили.

Мир атлов исконно не желал принимать прогресс, сопротивляясь обычному в иных мирах развитию цивилизации — инстинктивно, но весьма успешно. А может, всё не так, — задумался вервр, позволяя ветру трепать свои волосы, — может, четвёртое царство ограничивает одни стороны жизни, возмещая ущерб в ином. Тосэн говорил что-то подобное, но вспомнить не получается, да и тогда присказки друга проходили мимо внимания.

— Там, — третий или четвёртый раз сообщил хозяин постоялого двора, ненадолго забытый. Икнул и завыл от ужаса, осознав, что тычет пальцем в темноту, указуя направление слепому. — То есть... прощения просим. То есть... Оно там, ну то есть как бы сказать... туда и ещё туда, да что же я... да вот же...

— Я понял с первого раза, — осклабился вервр. — Там и ещё туда. Внятно. Сколько они задолжали?

— Так... если всё учесть... А-аах. О-оо... — хозяин осип, рассмотрев в подробностях пустые глазницы, кровавые дорожки на щеках ночного гостя, бурую коросту на его пальцах и тыльной стороне ладони, тёмное пятно на рукаве дождевой куртки. — То есть...

— Сумму. Без стонов, вранья и учёта ущерба потрёпанной чести сговорчивых баб, а равно мухортости весенних лошадей и подобного маловажного, — покривился вервр.

— Щуку серебром, полновесную, — выпалил хозяин и клацнул зубами, прикусив язык и испугавшись своей неуместной честности. — То есть... но ведь коза, но ведь...

Он шептал всё тише и жалобнее, он обнимал голову и принимал вес похмелья, настигшего жертву почти сразу после внезапного протрезвления.

Вервр не слушал. Получив нужные сведения, он крадучись двинулся к главному строению через захламлённый двор, заодно прикидывая наименее затратные и проблемные пути исполнения уговора.

Графу Рэксту довольно было бы взрыкнуть, чтобы его опознали. Наёмники неизбежно сами сползлись бы к сапогу и смиренно ждали приказов, хоть бы и казни — их же собственной.

Безымянный бес, даже слепой, отпустив на волю силу и дикость свою, не оставил бы в доме живых очень быстро: в несколько ударов человечьего сердца. А сколько денег соберут с мёртвых те, кому он дозволит мародёрство — не его забота.

Вервр, обременённый полумёртвым младенцем и желающий хоть сегодня остаться неузнанным и значит, свободным... Для него не имелось простых способов исполнить задуманное.

— Клог, я выколю тебе глазёнки, — рычание было низким, людям такого не разобрать их убогими ушами. Но, не слыша слов, люди во всём селе вздрогнули, вдруг заподозрив близость смерти. — Клог, ты ведь услышал? Ты учуял? Твар-рь.

Когда вервру оставалось сделать по двору шага два до двери, она с грохотом распахнулась, и какого-то мелкого служку вынесло из темного коридора. Следом попёр, диким вепрем взревел в дверном проёме, рослый наёмник. Его так и выламывало от беспричинного и бесконечного раздражения. Вервр подвинулся, пропуская служку, и коснулся кончиками пальцев бревна: пока не погасла вибрация от удара двери, он запомнил план строения.

Получив нужные сведения, Ан смазанной тенью скользнул крикуну за спину... и наёмник затих на полувздохе, пропал в бессознании надолго, до полудня самое малое. Вервр придержал грузное тело, мягко опустил на пол. Как раз успел исправить оплошность, допущенную вчера: рука нащупала и отстегнула наёмничий кошель. Пока деньги меняли хозяина — а они такие, сами текут в сильную руку — вервр перебрал монеты и извлёк нужную, крупную золотую. Зажатая меж пальцев, она послушно сплющилась, приняла оттиск. Подобные 'приказные монеты' граф Рэкст выдавал посланцам, показывая своё отличие от людишек. Рисунок подушечки пальца не раз пытались подделать, и всегда неудачно. 'След беса' хранил ощущение животного страха, готовое уколоть всякого, совместившего палец с выемкой в монете.

— Попробуем так, — шепнул самому себе вервр, не вполне довольный планом.

Но — время не ждёт. Бывший Рэкст уже двигался по коридору, прилаживаясь шагать, как подобает слепому немощному человеку. Он шарил по стенам, прикашливал, шаркал... и приближался к нужной двери, заранее зная: в комнате трое, один из них мертвецки пьян, второй трезв и весел, а третий в отчаянии и весь изошёл холодным потом, даже хуже, обмочил штаны. Обычный расклад для людишек: безразличный ублюдок, жадный ублюдок и ловкий доносчик, вдруг возомнивший, что чужими грязными руками он дотянется до соседского достояния...Сам явился, денежки принёс, только не учёл, что сельская зажиточность никого не впечатлит, а вот разбуженный страх — позабавит.

Вервр покашлял и стукнул в дверь. Приоткрыл её, втиснулся в щель, пытаясь достоверно кланяться. Нищие так обычно и делают. Только у нищих в дрожащей ладони не блестит нежданным уловом — золотой.

Трезвый наёмник вмиг заметил странность и убрал руку с рукояти ножа. По уму и несуетливости вервр именно его мысленно произвёл в вожаки. Запах тела, настроение — то и другое казалось смутно знакомым. Лично граф Рэкст столь мелкого слугу не принимал, но где-то в его особняках человечишка столовался и отдыхал, нет сомнений...

— Прощения просим, — засипел вервр. — Послание до вас, наизусть велено выучить и передать, ни словечка не позабыв.

Вожак хмыкнул, рассматривая пустые глазницы, одежду с чужого плеча, дрожащие пальцы. Вожаку хватило ума молча выслушать приказ Рэкста и сразу же заставить случайного гонца повторить его, проверяя, выучены слова — или же перевраны. После третьего пересказа с многими запинками и вздохами, но без единого отступления от текста, вожак поверил и недовольно поморщился. Ему не хотелось спешно покидать село, тем более так — расплатившись и не оставив по себе дурной памяти... Был невнятен и приказ двигаться к замку на перевале и безвылазно сидеть там, пока не явится старый барон. Но приказы беса не таковы, чтобы их оспаривать.

— Сядь, — вожак пнул слепого. Шагнул мимо, заорал в коридор, погнал гулкое эхо: — Эй, хозяин! Ползи, гнида, свезло тебе, платим и валим! Коней седлать, беспробудную пьянь валить в возок!

Наёмник заливисто свистнул. Постоялый двор заскрипел, зашевелился общим недоумением, загудел спешным приготовлением к отъезду. Перекликались басовитые голоса, топали сапоги. Метались шёпоты и вздохи слуг...

Ан усмехнулся: дело сделано. Без крови, без прямого объявления своего имени... пора бы тихо сгинуть, но — не получается: крепкая рука вцепилась в ворот.

— Погасни, тля помоечная, — прошипел в самое ухо вожак и накрутил на кулак ворот куртки, норовя слегка удушить и напугать. — С нами двинешь отсель. Кто весть от беса донёс, тому и почёт... бесовский. Чё, не знал?

Ответ не требовался. Вервр мрачно покривился. Он, в общем-то, знал и своих людишек, и ту помойку из зависти, страха и самомнения, что смердит в их душах. Он, правда, никогда не обращал внимания на мелочи. Теперь злился на себя, сидя с крепко стянутыми локтями на дне возка, в облаке перегара.

'Горевестника' тащили в обозе до переправы. На глубоком месте пнули в спину, с борта — да в ледяную воду... а прежде камешек на шею повесили, не позабыли...

Добравшись до берега в насквозь мокрой одежде, и это второй раз за бесконечную ночь, вервр был не просто зол — он аж светился стеклянно-ломкой яростью. По волосам с шорохом пробегали искры, и бес знал: они багряные, как свежая кровь. Чего стоило сохранять волосы 'человечьими' всё время, пока жертву везли и пинали... Он и теперь еле сдерживался, уговаривая себя не догонять ублюдков и не рвать их, не давить, не размазывать по дну повозок, наполненных сивушными парами.

— Клог, зар-раза, — рычал вервр, лязгая зубами не от холода, а от зажатой в них намертво злости, — Клог хэш Ул, ты умр-рёшь не ср-разу, стр-радай заранее! Ты... ты...

Впервые за неисчислимое время жизни вервр не нашел годных угроз. Наказание подлеца Ула стало делом, требующим холодного и неспешного обсуждения с самим собою. Пока же вервр был слишком занят: бежал во весь дух, греясь и выгоняя из тела ярость, подобную гною, остро-болезненную. Вервр мчался, и ненависть тянулась за ним черными крыльями — каменными, не дающими ни полёта, ни широкого взгляда на мир...