| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Здорово, герой! Смотри, уведут Вальку! Звонила недавно, хвасталась, там кто-то из старшеклассников стишок про неё сочинил!
Дед сбегал за кошельком, заплатил по квитанции, поставил на месте галочки свою подпись и стал расчищать пространство перед поленницей. Старший Филонов отнёс папку в машину и принялся ему помогать.
— Это что за диковинный агрегат? — между делом, спросил он, когда сняли брезентовый плащ, защищавший от непогоды виброплиту.
— Электротрамбовка, — коротко пояснил дед.
Валерий Иванович присел на корточки, потрогал руками сварочный шов.
— Похоже на самодел, — задумчиво произнёс он, — хотелось бы посмотреть, как эта штука работает.
Я сбегал за переноской. Виброплиту вытащили на улицу. Для чистоты эксперимента, забросали камнями и свежей землей глубокую рытвину на дороге, у передних колес "бобика". Дед взялся за ручки. Тракторист заглушил двигатель и спустился на землю, ближе к центру событий. От смолы подошли мужики. Обеденный перерыв, но им, как людям причастным, тоже было что посоветовать.
— Зверь машина! — сказал Петро, подгребая лопатой щебенку с обочины. — Здравствуйте вам! Дрова, что ли привезли? А где выгрузка? Или в цене не сошлись? А то б мы с Василём...
— Действительно, — спохватилось городское начальство, — что-то мы увлеклись созерцанием! Ты слышал, Мансур Зарипович? Нас уже критикуют!
— Так куда высыпать, Валерий Иванович?
— Постарайся ближе к калитке. Людям ведь вручную таскать.
Поленья были крупными и тяжёлыми, как кирпичи. На изгиб левой руки помещалось четыре штуки, но даже с таким весом мне было трудно вставать на ноги. Больше всех поднимал тракторист. Был он худым, жилистым и таким длинноруким, что трелевал охапки, доходившие ему чуть ли ни до уровня глаз. В работу включились все: Петро, дядя Вася Культя и старший Филонов. Он даже разделся до пояса, настолько вспотел. Подтянулись соседи: дядя Коля Митрохин, ездовый из Семсовхоза и Толик Корытько, младший сын деда Кугука.
Когда куча уменьшилась где-то на треть, Валерий Иванович отозвал в сторону деда, чтоб попрощаться.
— Такое дело, Степан Александрович, — сказал он, надевая рубаху на потное тело, — собираюсь я между складами асфальт положить. Расстояние там небольшое, дорожный каток не развернется. Нельзя ли у позычить вашу электротрамбовку? В аренду оформить, или ещё как-нибудь? Деньгами заплатить не смогу, нету такой статьи, да и бухгалтер не разрешит. Только дровами или углём.
Дед, естественно, согласился, да и я был не против. Обычный поход в кино с взбалмошной девчонкой принёс небывалые дивиденды.
К концу обеденного перерыва, количество игроков в нашей команде уменьшилось еще на две единицы. По своим смоляным делам ушли дядя Вася с Петром, а дров как будто и не убавилось.
Бабушка собиралась помочь, но за ней прислали от Раздабариных, принимать на кухне дела, посчитать, сколько чего надо купить, чтоб приготовить поминальный обед "не хуже чем у людей". Мы с дедом совсем приуныли.
— Придётся нам, Сашка, завтра вдвоём ехать на огород, — сказал он, когда, в очередной раз, общество село перекурить. — Успеем картошку прополоть да окучить — и то ладно. Хорошо бы управиться до обеда, человека проводить по-соседски, без суеты.
— Тут Ваньку Погребняка завтра выписывают из больницы, — подхватил эту мрачную тему дядя Коля Митрохин, — надо понимать, безнадёжен. Отъездился мой сосед... А ну, навались, мужики! Тут всего-то два раза по столько и еще половина столько! Главное, что мы живы, а работа для всех найдется...
Когда через час пришла бабушка, я уже еле стоял на ногах. Зато наша поленница выросла более чем в три раза.
Обежали в ужин. Дед вслух размышлял, как и куда сподручней складировать уголь. Я клевал носом и всё порывался нырнуть в постель. А бабушка меня тормошила, мол потерпи, потому как если уснуть до захода солнца, утром будет болеть голова. Еще днём я планировал в спокойной обстановке поразмышлять о своих перспективах, да только куда там! Ушёл в нирвану, как только щека прикоснулась к подушке.
Мне снилась моя левая ладонь. Была она в язвах и волдырях. Я выбрал один из них, самый маленький, и попробовал выдавить. Из ранки податливо вышла какая-то белая масса, толстая, как карандаш. Я давил её и давил, а она всё никак не хотела заканчиваться, хоть вышло уже метра, наверное, два. Ладонь горела, а я с ужасом думал о том, что же останется от меня, если в каждой из этих язв, такое же количество гноя?
* * *
Утром ладонь саднила. Наверное, во сне, я слишком сильно её придавил. Проснулся от голосов. Мои старики солнце встречали, как гостя, с почётом и на ногах. Позавтракали все вместе. Потом разошлись по своим делам — бабушка готовить поминальный обед, а мы с дедом на полевые работы. Тяпки были отбиты до остроты лезвия и укутаны в мешковину, а их деревянные ручки привязаны к раме. На руле висела кирзовая сумка с водой и символическим перекусом.
— Садись, — сказал дед, выводя велосипед на дорогу, и хлопнул ладонью по раме, — так будет быстрей. Только руль в свою сторону не тяни!
Он разогнался, выпрямился в седле, убрал левую руку и я, на ходу, скользнул на штатное место.
Давненько мы с ним не катались на одном велике! Последний раз это было лет восемь назад. Совсем ещё несмышленышем, я перешел дорогу похоронной процессии, когда она проезжала мимо нашего дома. Чтобы там не рассказывали атеисты, но после того случая, на моей шее стала расти шишка. Она не болела, не мешала дышать. Просто росла и всё. Естественно меня показали врачу, тот прописал трехмесячный курс уколов, и трижды в неделю дед сажал меня на эту самую велосипедную раму, и отвозил в кабинет Зинаиды Петровны. Так звали суровую тётку, истязавшую мою задницу.
В первый раз было очень страшно. Особенно убивало тревожное томление в очереди. Одних только детишек там всегда собиралось не меньше десятка. Многие из них плакали, нагнетая и без того мрачную атмосферу. Укол был болючим, и дед это знал. Что только ни привязывал он к велосипедной раме! Вплоть до подушки — "думочки". Это помогало, но мало. Каждый камешек на дороге, каждая выбоина, попавшая под переднее колесо, отдавалась во мне нестерпимым приступом боли. Добрую треть обратной дороги мы проходили пешком.
Как потом оказалось, все эти муки я претерпел зря. Медицина не помогла и меня отвели к Пимовне. Там обошлось без уколов. Лечение осложнялось только тем, что я был некрещёным. Поэтому главная роль отводилась моей бабушке, а именно, надо было ходить в церковь и заказывать молебны за упокой человека, дорогу которому я перешел последним.
Давно уже нет Зинаиды Петровны. В дальнем торце здания убрали крылечко, ведущее в её кабинет. А я, даже будучи взрослым, всегда обходил стороной туберкулезный диспансер, который сейчас расположен в том месте...
С точки зрения человека, едущего на велосипедной раме, чем дальше от города — тем лучше дороги. Мы миновали кладку через нашу речушку, небольшой переулок, под названием Трудовой, нырнули в узкий проход и оказались в царстве узких тропинок, припорошенных мелкой пылью. Слева, справа и далеко впереди простирались поля с дружными всходами кукурузы. Скоро по ним проляжет новая улица и школьное футбольное поле.
До самого Семсовхоза можно было спокойно ехать даже с исколотой задницей. А вот там начались неудоби, те же лужи да колеи, забитые вяжущей массой из липкого, раскисшего чернозёма. Порой приходилось спешиваться, чтобы преодолеть очередное болото "по-над людскими дворами".
В конце поворота на конюшню и гаражи опять началась земля, не тронутая колесами техники. Тропинка вела к неглубокому броду через протоку с сероводородной водой. Мне довелось бывать у её истока, когда там ещё была стихийная водолечебница. Средь широкого поля стояла чугунная хрень, чем-то похожая на Ленинградскую ростру, а из её четырех сосков хлестал крутой кипяток. Люди приезжали сюда из разных концов страны, дабы подлечить больные суставы. То ли вода, то ли жидкая грязь, никто точно не знал, вымывали из организма отложения кальция. За годы существования протока пробила себе полноценное русло, докопалась до родников, стала почти полноценной рекой, но так и не обрела себе имени.
В месте брода, берега были низкими и очень пологими, а дно из мелкого камня. В прозрачной воде резвились мелкие пескари. Для удобства передвижения кто-то набросал сюда валунов и положил вразброс несколько бревен.
Дальше опять начинались поля. За низкими всходами кукурузы виднелись постройки огородной бригады. К ней вела прямая дорога метра три шириной. Такие не встретишь больше нигде. По обеим её сторонам, чуть ли ни вплотную друг к другу, росли пирамидальные тополя. Их кроны, соединяясь где-то вверху, давали прохладу и тень, спасали от непогоды. Ведь на работу в то время ходили только пешком.
Наивные мудрые люди! Они и представить себе не могли, что наступит такое время, когда частный автомобиль будет стоять чуть ли ни в каждом дворе. Но, в то же время, лучше потомков знали, что тополя, по природе своей, снижают уровень радиационного фона, который в нашем районе существенно выше нормы.
Сразу за бродом дед повернул налево. С этого края поля, был у нас только один земельный участок, и я его хорошо помню. Вернее, не сам участок, а берег протоки, рядом с которым он расположен. Бабушка называла его "ериком". Он весь зарос колючими кустами терновника, а до ближайшего родника дальше, чем до колодца, до которого покуда дойдёшь, трижды вспотеешь.
Стандартные десять соток. Они отличались друг от друга только качеством обработки земли. Мы высаживали в поле одно и то же: кукурузу, картошку, веники и подсолнух. Кое-где, в междурядье, десятка два тыквачей. Не сказать, чтобы в этом году так уж сильно всё заросло, но сорняка было действительно много. Растения ещё не пошли в рост а, без помощи человека, у них, в дикой природе, кто — кого.
Картошка была ни разу ещё не окучена. Поэтому дед сказал, что начинать будем с неё, а там поглядим, как успеем. Он отвязал тяпки, убрал велосипед с дороги, спрятал в тень кирзовую сумку и взялся за дело.
С неё, так с неё. Было бы сказано.
Естественно я сразу отстал. И сил у деда побольше, и тяпка в два раза шире, и опыт, не чета моему. Вернувшись из Мурманска, я разучился ездить на велосипеде, забыл названия цветов и растений. Смотрю как под соседским забором разгорается белый пожар, за цветами листьев не видно. И ведь помню, что знал когда-то, как называется это чудо, а в памяти полный ноль. С картошкой, то особая песня. Я сажал её под лопату, глубиною на полный штык. Под слоем слежавшегося грунта, она, бедная, не знала, куда ей расти, и получалась плотной, как камень, не круглой, не продолговатой, а типа растопыренной пятерни.
Нелегок крестьянский труд. Уже через полчаса я искренне пожалел, что зациклился на виброплите и не удосужился сделать для деда простенький велоблок. Там нужно-то всего ничего: старая велосипедная рама, переднее колесо (можно без камеры и покрышки) да сменные прибамбасы для нарезки рядков, прополки и окучивания картошки. Их ставят на место седла, поэтому диаметр направляющей должен быть соответствующим. Перевернул раму вниз прибамбасом — и вперед, сколько хватит сил! Только руль надо заклинить и вилку убрать. В принципе она не мешает, но как-то не по фэн-шую торчит.
Спору нет, электротрамбовка штука хорошая, — думал я, заканчивая очередной рядок. — Но нужна она, по большому счету, раз или два в жизни, плитку во дворе положить. А вот полоть деду приходится несколько раз в году. Почему я об этом до сих пор не задумывался? Только сейчас дошло через руки. Нет, если мне в этом времени обломится дополнительная неделя, обязательно соберу такой агрегат.
Набирало силу летнее солнце. Выжигало капли росы из центра соцветий. На перекатах всхлипывала протока. А я все полол и полол. Не пожарными темпами, на износ, а с учётом ресурса сил и лимита времени. Ушёл с головой в этот долгий, размеренный, однообразный труд, оставляющий уйму времени для размышлений.
Старость расчетлива и мудра. Она умеет просчитывать варианты. А их у меня было всего два — либо сорок дней, либо кома. И оба они имели равное право на существование. В первом случае у меня впереди чуть меньше календарного месяца, а во втором — опять неизвестность. В таком состоянии и здоровые люди не долго живут, а с моим букетом болезней... это чудо, что я вообще протянул целые десять дней. Будь моя воля, я бы выбрал определенность, возможность планировать хоть в какой-нибудь перспективе. Но время меня приучило настраиваться на худшее. Сорок дней это хорошо, я отмечу в календаре свою новую крайнюю дату, но буду иметь в виду, что нить может прерваться в любой момент.
По малому, шаг за шагом, мы протоптали картофельную делянку и плавно перешли к кукурузе. Судя по солнцу, до одиннадцати было ещё далеко. Как минимум, час. С дедом мы пересекались в каждом прогоне. Я видел его работу, он видел мою. Никаких замечаний пока не последовало, хоть пару ростков я случайно смахнул. Наверное, придержал их при себе, чтобы не сбиваться с рабочего ритма.
Жара начинала немилосердно карать. Я хотел уже сдаться и напиться воды, хоть по опыту знал, что после воды никакой работы уже не будет, а начнется круговорот жидкости в организме.
В Первой Синюхе (так назывался хутор, где в смутные времена произрастал мой личный гектар), был у меня для таких случаев, подготовлен походный бивак с палаткой и спальным мешком. Когда было невмоготу, я шёл к заветной посадке, съедал свою пайку и заваливался спать до вечерней прохлады, чтобы потом работать, пока видят глаза.
— Шабашим, — сказал дед, прикладываясь к фляге с водой, — пора червячка заморить, да собираться до хаты. А то не успеем на похороны.
Мне, честно сказать, и не хотелось успеть. Застарелое чувство вины опять отдалось в душе фантомными болями. "Кому что написано на роду", — не раз говорила бабушка. Но я-то ведь знаю, что это не так. У Кольки Лепехина тоже много чего было написано.
Мы ели поплывшее сало, с вареными яйцами, и молодым чесноком, запивая всё это теплой водой. Было замечательно вкусно, но вот настроение... Я чувствовал себя, как перед той, давней поездкой в кабинет Зинаиды Петровны, за новой порцией боли.
* * *
Дома мы только-только успели ополоснуться. Я надел школьную форму, дед облачился в единственный свой костюм. Хочешь, не хочешь — надо! Чувство долга — это то, что разительно отличает этих людей от моих необязательных современников.
У раскрытой настежь калитки курили степенные мужики. Гроб стоял в доме. В те годы было не принято выселять покойных на улицу, под навес. У изголовья стояла икона, горела свеча. Пацанчик как будто бы спал. Был он причёсан по-взрослому, льняные послушные волосы обнажали высокий лоб. В скорбно поджатых губах застыло смирение. Дед положил на блюдце бумажный рубль, и мы вышли во двор. Там меня тут же перехватил Витя Григорьев. На правах завсегдатая, рассказал о текущем состоянии дел:
— Оркестра не будет, "чтоб не тревожить". С утра приходил поп из недавно построенной церкви, но его прогнали взашей.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
