...как части единого целого. Кулон

— Эй, Иванов, я же сказала, что тебя никто не зовёт.

— Пришлось прийти незваным.

— Незваный гость — хуже татарина.

— Но не хуже Виктории Петровой.

— Смотри, пожалуюсь деткам, что обижаешь.

— Я им уже мысленно пожаловался и они хором мысленно сказали, что мама не права.

— Ох, ладно, вон, возле Чанга есть свободный стул. Возле меня и Маши всё занято.

— Ну-ну. Посмотрим, что вы вечером перед сном запоёте,— и уселся за стол возле командира группы "Грона-хроно" подполковника Чанга Сена.

— Вот, ты, как всегда, кстати,— обрадовался Сен,— зайди, пожалуйста, завтра утречком ко мне в кабинет. Днём и вечером я на полигоне.

— Хорошо, Чанг, обязательно зайду. Сразу же, после визита к Лемке.

— Не считаешь, что тебя обошли наградой? Могли бы второй платиновый за Океанию дать...

— Чанг, у тебя ведь тоже этих побрякушек немеряно, ты им цену знаешь. Это Ведьме интересно поиграться, она женщина и совсем ещё молодая. А нам, старым волкам...

— Ты прав, разумеется.

Следующим утром я вошёл в крохотную комнатушку, где с трудом помещался письменный стол и три стула. Её-то подполковник Сен и именовал своим кабинетом. В самом углу приткнулся маленький холодильник, поэтому на столе стояли два запотевших бокала с тоником и плававшими в нём кусочками льда.

— Значит, на заслуженный отдых решил уйти?— с ходу спросил меня Чанг.

— Блин, я рапорт на стол Лемке положил всего полчаса назад.

— Адъютант не только чтит былое спецназовское прошлое, но и трепло изрядное, благо это не военная тайна. Через час вся База будет знать, что Счастливчик подал в отставку. Шуму будет!.. Кто на твоё место?

— Эдди Корриган. Воет, что в штаб-квартире не прижился, гибкость позвоночника не та.

— Этот потянет, он толковый.

— И я так думаю. Выкладывай про своё дело.

— Ты не хотел бы в поле сходить? Так сказать, "его прощальный поклон". Оформим, естественно, уже, как вольнонаёмного привлечённого специалиста со всеми вытекающими денежными выплатами.

— Да, деньги-то не волнуют...

— С каких пор? Алмазную жилу нашёл?

— Алмазную, но не жилу, а жену.

— Слышал краем уха, что ты теперь двоеженец. Говорят, что когда вы втроём вечером идёте по местному Бродвею, наши самцы истекают слюной. Так, Сабля, что, богата?

— Слегка. Давай к сути.

— Вторая мировая. Концлагерь в Германии. Вытащить оттуда двоих ребятишек. Один — будущий великий математик. Русский. Иван Шалаев. Должен погибнуть в газовой камере. Второй — при бомбёжке Дрездена. Сын начальника концлагеря. Ганс Биллер. Будущий великий композитор и художник.

Капсула шестиместная. Джо Поллак — пулемётчиком, Вова Ерохин — снайпер, Слава Зенкович — сапёр. Ты — командир группы. Я бы и сам сходил, японцы ведь у немцев в союзниках были. Но много мороки с самурайским мундиром, с переводчиком. Короче, сложная легенда. А так — четыре бравых гитлеровца являются в концлагерь и... У Славы баварский диалект и чисто арийская внешность. Ты и Ерохин — типичные берлинцы. И Лимонадному Джо Ведьма наколдовала прекрасный гамбургский выговор.

(Лимонадный Джо только, что не молился на Вику. Из-за незнания языков его хотели отчислить из "Гроны-хроно". Вика поколдовала и Джо стал отлично владеть немецким и русским языками со знанием сленга, идиом и ругани.)

Мундиры и оружие вам приготовлены возле места высадки. Карты и документы получите. День на выработку плана и обсуждение, на согласование действий. Завтра вечером — выход. Про согласие не спрашиваю. Вижу, как глаза загорелись. Вторая мировая — твой конёк.

— Во всём мире настоящие солдаты — немцы и русские. Ещё финны хороши, но там принцип: "Не тронь меня, и я тебя не трону".

— А американцы?

— Фу! Таких, как Лимонадный Джо — единицы. А прочие без пипифакса и передвижных борделей воевать не могут. И трёхразовое питание им подавай. Только немцы и русские воюют "без дураков", ибо прирождённые вояки.

— Пожалуй, я с тобой соглашусь. Собирай свою команду, получайте снаряжение, устраивайте личные дела, потом — мозговой штурм. Завтра — штурм огневой. Но лучше всё сделать по-тихому.

— Эт точно.

Однако по-тихому не получалось.

— Ты что обещал? Ты какие клятвы давал?— Вика точно копировала жену таможенника Верещагина.

— Виченька, я не мог отказать Чангу. Со мной же Лимонадный Джо идёт...

— Да хоть Пепсикольный Майкл! Вон в полку сколько немцев! Больше послать некого?

— Эти немцы умеют сутками сидеть по горло в болоте, проламывать черепа кулаками и прочая. А в рейд идут двое русских, белорус и американец. Тут не только знание немецкого необходимо, но и знание военной истории, опыт хронорейдов.

— Всё равно, откажись.

— Не могу. Я — солдат.

— Ты уже не солдат. Ты — муж двух жён и будущий отец четверых, нет, шестерых детей. Ты — лицо гражданское.

— Меня и посылают, как вольнонаёмного специалиста.

— Ага. Командиром группы. Серёжка...

— Ну, что мы спорим попусту, любимая. Я должен вернуться и я вернусь. Предсказание Ядвиги ещё не сбылось до конца.

— Оно не стопроцентное. Ядвига Машу не увидела.

— Но Маша же ещё от меня должна сыновей зачать...

— А вдруг и моё не стопроцентное. Я буду волноваться, а детям это вредно.

— Детям вредно знать, что их отец не исполнил свой долг.

— Маша, ты-то чего молчишь?

— Что говорить? Серёжа прав,— и шепнула что-то Вике на ушко.

— Нет, он гад и сволочь, манкирующий своими мужниными обязанностями,— продолжала возмущаться Вика. Но я хорошо её знал и крошечную нотку притворства уловил.

Послал со своего КПК(карманного портативного компьютера) сообщение Петеру Лемке, готовя его к грядущему событию. И не ошибся.

Утром следующего дня в кабинет командира Базы вошла Вика. Она была в форменной рубашке с погонами подполковника и в форменной юбке.

— Доброе утро, Петер. Я вчера подала рапорт об отставке. Теперь прошу придержать его и не давать хода. Вернусь из хронорейда — перепишу.

За дверью кабинета послышался Машин голос:

— Я вас вместе с вашей спецназовской подготовкой засуну в одно место, Уилсон. Сказать, в какое? Просто из уважения к командиру Базы не хочу делать из его адъютанта калеку.

— Пропустите её, Боб,— сказал негромко Лемке по внутренней связи.

Маша была в парадной форме, при орденах.

— Так вот, прекрасные дамы, велено вас не пускать ни в какие рейды.

— Это Иванов, что ли велел?

— Нет, не он.

— Кто же тогда??!

— Вас, Виктория, не велят пускать Екатерина и Сергей Сергеевич. А Вас, Мария — Дарья и Александра.

— Вот, значит, что было в сообщении...

— Именно. Вы можете поручиться, что вашим детям не повредят хронопереходы?

— Ну, не знаю,— неуверенно сказала Вика,— через одиннадцать лет они будут выглядеть вполне здоровыми.

— А через пятнадцать? А как хронопортал повлияет на их психику? Исследований на этот счёт пока нет.

— Тогда Иванова не отправляйте в хронорейд.

— А вот это не удастся. На него заготовлена форма и документы, под него заточена легенда. Он уже в деле.

— Иванов, домой можешь не являться,— передала мне мысленно Вика.

— Совсем?

Она чуть помедлила, размышляя:

— Ты должен приползти на коленях, громко моля о прощении.

— Яволь!

— Фашист недобитый!

— Натюрлих, майне либе кляйне.

— Ненавижу, мерзавец, скотина, ублюдок, подонок!!!

— Оригинальный вид любви — крыть своего любимого на чём свет стоит,— съязвила Маша, для которой общение со мной и Викой не проходило даром. И добавила мысленно:

— Серёженька, и я тебя люблю, негодяй ты такой и разэдакий.

— Спасибо, нежные и чуткие вы мои. Ваши слова пролились бальзамом на мою душу. Но у нас тут совет идёт, мысли заняты. До вечера. Целую.

Перед тем, как я вошёл в капсулу, обе моих жены расцеловали меня горячо и очень нежно.

— Мы тебя у хронопорта дождёмся,— шепнула Вика,— по местному времени всего часа два-три пройдёт.

Маша добавила: — Пять девочек и мальчик ждут тебя. Возвращайся. Удачи всем нам.

— Люблю вас,— и шагнул в капсулу. Ребята терпеливо ждали, пока со мной попрощаются. Никто не шутил. Охотников шутить над Саблей и Ведьмой давно в спецназе не было.

Тайник с одеждой и оружием нашли быстро. Стали облачаться и вооружаться. По "Парабеллуму" с запасной обоймой каждому — это само собой. Славе и Лимонадному Джо досталась форма полевой жандармерии. Не удалось раздобыть четыре эсэсовских мундира. Зенкович взял себе снайперку Ерохина, поскольку шарфюрер СС со снайперской винтовкой — нонсенс. Я и Вова Ерохин повесили на плечо по "шмайсеру". Вова, будучи лишь шарфюрером, засунул запасной магазин за голенище сапога. Но гауптштурмфюреру такого не положено по статусу. И я спрятал свой запасной рожок в солдатский ранец, который пришлось навьючить на себя Славе. В ранце лежали ручные гранаты и две запасные ленты к пулемёту

МГ-42. Обер-фельдфебель полевой жандармерии не мог себе позволить обмотаться пулемётными лентами, как матрос гражданской войны. А вот МГ-42-й на плече — причуда здоровенного жандарма. Джо был влюблён в этот пулемёт, предпочитая его даже многоствольному авиационнику.

Раскидали ветки, которыми был замаскирован "кюбельваген". Расселись по своим местам, согласно диспозиции. Вова Ерохин плавно тронул машину с места. Немного потряслись по ухабам, выехали на шоссе.

Дождавшись глубокой ночи, спокойно проехали в концлагерь. Документы на компьютере изготавливались безукоризненно, вид имели слегка потёртый, не новый. Фото, печати — не придерёшься. План концлагеря имели подробнейший и сразу подъехали к дому коменданта. Часовой возле дома явно скучал, до конца смены ему оставалось немного. "Жандармы" остались в машине, а я и Ерохин, предъявив бумаги часовому, вошли в дом. И началась невезуха.

Жена коменданта не спала в столь поздний час. Сидела под абажуром и раскладывала на столе пасьянс. Да и херр комендант куда-то собрался — был в мундире, с "Вальтером" в кобуре. Есть такая категория идиотов, проявляющих служебное рвение в ночное время, когда спать полагается. Впрочем, возможно, он собрался в публичный дом, который основал на территории лагеря. Биллера можно было понять, глядя на его жену, заплывшую жиром — что вдоль, что поперёк.

Отсалютовав коменданту, я протянул ему мастерски изготовленное предписание. Из него следовало, что заключённого Ивана Шалаева, номер такой-то, необходимо передать в руки гауптштурмфюрера Гашке для дальнейшего препровождения в Берлин.

— А почему ночью?— подозрительно спросил комендант.

— Рассчитывали приехать к вечеру, но в дороге поломалась машина. Пока чинили, настала ночь. Не дожидаться же утра. Нам ещё назад ехать.

— В чьё распоряжение отправляется заключённый?— продолжал допытываться комендант.

— На предписании печать IV отдела РСХА. (Нюх у него, что ли, у Биллера этого? Что ж, и такой вариант был предусмотрен.)

— Я должен позвонить в Берлин,— сказал Биллер. Я кашлянул.

— Дьяволу ты позвонишь в аду,— негромко произнёс Вова, ребром ладони разбивая коменданту кадык, а кулаком другой руки проламывая ему переносицу.

Фрау Биллер открыла рот и застыла. На неё смотрели два автоматных дула.

— Нет, нет, не стреляйте,— зарыдала комендантша. Толстые её щёки заблестели от слёз. Вот, корова жирная!

— Молчать, а то убью,— тихо сказал я и приказал Ерохину: — Отведи её в спальню и упакуй.

— Ви есть русски!— ахнула фрау.

— Ком,— толкнул её дулом автомата Ерохин.

Я взял труп Биллера за ноги и поволок в спальню. Закинул на роскошную кровать с балдахином, стараясь не испачкаться в крови. Накрыл сверху толстенным пуховым одеялом.

Вова уже скрутил фрау руки и ноги простынями, которые выудил из бельевого шкафа. В рот запихал наволочку.

— Дыши носом,— приказал комендантше по-немецки.

В действие вступал план "Б". Мы вышли из комендантского дома и не спеша направились к бараку номер семь. Эта неспешность давалась с большим трудом. Но пулемётчики на вышках и патрули с овчарками, ходившие между заборов из колючки, на нас не реагировали. Ну, идут два эсэсмана по своим делам. Пусть идут.

Лагерь был хорошо освещён. А вот внутри барака горела лишь одна тусклая лампочка. В бараке царили тишина и вонь.

— Капо!— рявкнул Ерохин. Из полумрака под свет лампочки выскочил плюгавый человечек с крысиным лицом. Всё правильно, такой и должен быть...

— Иван Шалаев, заключённый номер 171394,— отчеканил по-русски, но с немецким акцентом Вова.

— Он в ревир назначен на завтра,— подобострастно пролепетал капо. Ерохин перевёл на немецкий, и на немецком же добавил:

— Ревир — скорее всего, газкамера.

Успели, значит.

— Я тебя самого отправлю и не в ревир, а в крематорий. Живьём. И не завтра, а сейчас. Шалаева сюда,— прорычал я на берлинском диалекте. Ерохин точно перевёл мои слова на русский язык.

Капо бросился в глубину барака, там загомонили, завозились и под лампочку вытолкнули парнишку в полосатой робе. Лет ему было... Сколько лет может быть живому скелету со старческим лицом?

— Забираем с собой.

Ерохин перевёл.

— А как я за него отчитываться буду?— спросил капо. Вова, к переводу этих слов, добавил от себя:

— Надо бы ему плюху отвесить.

Это запросто. За вонь в бараке, за полосатые скелеты, за всю ту ярость, что подспудно копилась.

— Ферфлюхтер швайнехунд! — ругнулся я и приложил от всей души. Бил так, чтобы должность капо освободилась. Он отлетел в другой конец барака и распластался на полу. Я вырвал из кобуры "Парабеллум" и клацнул затвором. В бараке вновь воцарилась тишина.

— Ком форвертс,— толкнул стволом Шалаева.

— Прощай, Ваньша,— крикнул за моей спиной кто-то из обитателей барака.

— Топай потихоньку, Ванюша,— шепнул я на ухо Шалаеву. В потухших глазах его вспыхнул огонёк, и он двинулся к выходу. Мы с Ерохиным, пятились спинами к двери. Вова держал руку на кобуре. Мало ли что...

Вышли из барака, по-прежнему, не привлекая к себе внимания. Два эсэсовца ведут куда-то заключённого. Насквозь привычная для лагеря картина.

Увидев, что мы вышли из-за угла барака, Лимонадный Джо занялся часовым. Угостил его сигаретой и стал рассказывать скабрёзные анекдоты, свесив ноги с "кюбельвагена". Зенкович, сидевший за рулём (на всякий случай), тоже отвлекал внимание часового, как мог.

Вова Ерохин ускорил шаг, обогнав меня и Ивана. Кивнув часовому, заскочил в комендантский дом. Там он молнией метнулся в детскую. Из пластмассового шприц-тюбика влил в приоткрытый рот спящего маленького Ганса Биллера быстродействующее снотворное. Закутал малыша с головой в одеяло и взвалил тючок себе на плечо. Наступил ответственный момент.

Хохочущий Лимонадный Джо соскочил с "кюбельвагена", обнял часового за плечи и стал что-то шептать ему на ухо. При этом повернул солдата спиной к комендантскому дому. Ерохин, неслышно прикрыв за собой дверь дома, одним тигриным прыжком оказался возле машины и сунул свою ношу на пол между передними и задними сидениями. Всё это время Зенкович держал руку на ключе замка зажигания. Адреналин "зашкаливало".