| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Да, кстати — оторвал меня от обдумывания этой идеи Линоров, — госпожа Суворова просила вас нынче же, по возможности, заехать к ней в институт. Мария Петровна, насколько я знаю, уже там. Вот тут список, она просила подготовить, для обсуждения с Вами А я, с Вашего позволения, останусь с Вячеславом Константиновичем.
Ольга Александровна действительно сумела меня поразить. К тому, что Машка со стеклом чудеса творит, я уже привык — но вот химия у меня, несмотря на более чем тесное знакомство с "величайшим химиком современности", вызывала какой-то суеверный ужас. Скорее всего тем, что "химия" эта творилась не в пробирках и спиртовках, как в школе и институте, а в огромных, напоминающих инопланетные звездолёты, реакторах. А даже если и не в огромных, то всё равно напоминающих…
Домой в Царицын из Керчи мы вернулись в десять утра. В одиннадцать я беседовал с "безопасниками" в "гостевой квартире": под эти квартиры теперь были выделены два верхних этажа в моем подъезде, благо первые их жители разъехались по всей России. Ну а в час я уже появился в химическом институте, царстве Ольги Александровны. Там же и пообедал, поскольку столовую института Суворова устроила неплохую — на зависть столичным ресторанам. Там же и поужинал — и, если бы сама Ольга Александровна чуть ли не за уши оттащившая меня от рабочего стола, наверное и позавтракал бы.
Единственное, что я понял из объяснений Суворовой, это то, что рений у неё как-то превращался в органическую жидкость, страшно ядовитую, кстати. Потом молибденовая проволока в эту жидкость как-то макалась, а затем в вакууме при трёхстах градусах органика эта разлагалась и на проволочине появлялся микронный слой чистого рения. Даже сильно тоньше, чем микронный, но все равно сплошной — и тут же изготовленная приемной дочерью лампа очень хорошо это доказала.
Стекольная мастерская института была давно уже заточена именно "под Машку", хотя в основном все же занималась изготовлением химической посуды. Но лампу изготовить — для "дочки" было делом плевым, ровно как для увлекшегося радиоделом Степана рассчитать этой лампы конструкцию. Не для производства, понятно, а так, прикидочно — но пока мы со Стёпой измеряли режимы работы первенца, выпущенного в "старом форм-факторе" (то есть размером со "свечку"-миньон из моего прошлого будущего), Мария собирала уже новую лампу: усилительный пентод в колбе полутора сантиметров диаметром и длиной сантиметра в три. Старую она сделала уже дня три назад, а новую без моего "благословения" не начинала: брату она верила, но только как младшему брату.
Конечно, Стёпа эту лампу рассчитал уже давно — для чисто рениевого катода, и куча готовых заготовок (включая нужные стеклянные трубочки и контактные площадки) были запасены заранее — но вот собрать из всего этого крошечную лампу "на коленке" могла только Маша. И брат ей люто завидовал — по доброму, конечно — что очень стимулировало его обучение. Он ещё в четырнадцать бегал на лекции в Царицынский институт, причем математику "брал" на втором курсе, и даже сделал несколько очень полезных изобретений. Но старшая сестра была для него на недосягаемой высоте: она успела не только получить от бывшего царя последний выданный домом Романовых орден, но и первый орден от нового правительства: Игнатьев, узнав о том, что радиостанции сделаны в значительной степени благодаря работе этой девочки, наградил ее "Владимиром". Не по статусу ("Станислава" у Машки не было), но Игнатьев сказал, что "за военные заслуги награждаем, ну не "Георгия" же девушке твоей давать…"
Ольга Александровна оторвала нас со Стёпой от важнейшего дела: мы сидели и медитировали на печку, в которой производился отжиг поглощенных стеклом новой лампы газов. Спасибо доброй женщине: процесс вообще-то занимал сутки…
За это вечером Стёпа на меня очень обиделся: оказалось, что я просто забыл ему рассказать о приезде к нам в гости Сэма Клеменса. Маша, тоже поначалу решившая обидеться, перед уходом в спальню все же подошла и меня успокоила:
— Марк Твен всё равно никуда не уехал, завтра утром познакомимся. Если бы ты сказал, то я бы волноваться стала, лампу бы плохо сделала. А лампа — она важнее Марка Твена. Потому что она — первая.
Спал я спокойно. И проснулся, пребывая в добродушном довольстве жизнью — ровно до тех пор, пока в окно не выглянул. Оказалось, что далеко не все разделяют Машкин взгляд на жизненные приоритеты: напротив дома стояла нехилая такая толпа народу, а над толпой даже развевался транспарант с надписью "Жители Царицына горячо приветствуют Марка Твена на своей земле". Хамьё, вот что я скажу: земля-то вокруг была исключительно моя, родовое, можно сказать, поместье. Ну ладно бы дети собрались, так ведь вполне себе взрослых людей в этой толпе было большинство, причем большинство, радостно вытаптывающее расположенный напротив нашего дома сквер…
Камилла, вставшая у окна рядом, с тоской произнесла:
— Ну вот, теперь кусты в сквере придется заново сажать. Ты бы Кузьке сказал — пусть порядок наведет.
Кузька уже года три состоял в должности "коменданта" рабочего городка, но вот какой-нибудь полиции в его распоряжении не было…
— И обрати внимание, — продолжила жена. — Из городка никого тут нету. Все на работе, делами заняты — а собрались только бездельники из города. Интересно, если бы они пошли поля в каком поместье вытаптывать, что бы с ними хозяин сделал? Так ведь не пойдут — а к нам, так всей толпой так и прутся… ты бы распорядился, чтобы сделали как у Гаврилова.
— Ты собиралась Сэму экскурсию устроить… какая ожидается программа? Я просто заранее интересуюсь, чтобы чего-нибудь интересного не пропустить. И что там у Гаврилова? Я этот момент тоже как-то упустил.
— Интересного ты ничего не пропустишь. После завтрака мы отбываем в Епифань, на, как ты говоришь, автобусную экскурсию. Едут я, мистер Клеменс, Лена-переводчица, Оля Мельникова…
— Оля — это кто?
— Дочка Михаила Федоровича. Она у Леры Федоровой в издательстве работает, редактировала переводы Марка Твена как раз. Девочка хорошая, Лера за нее попросила. Ну и сама Лера, конечно. А у Гаврилова — он весь рабочий городок забором обнес, и теперь внутрь кроме как рабочие и их семьи входить не могут. Прошлой зимой нищих в Калугу набежало как бы не больше чем в Москву, пару раз магазины, говорят, грабили… а в Епифань мы поедем через Камышин, Саратов и Ставрополь — Сэм как раз попросил ему наши городки показать. Мне все равно нужно в Ставрополь заехать, там на автозаводе дозаторы для Епифаньского завода забрать.
Хм, забавно. Хотя уже два года царь в стране не правит, дворянское собрание не только загнулось, но и увеличило свое влияние. Однако за "девочку Олю" просит не предводитель, а промышляющая тяжким издательским трудом Валерия Ромуальдовна — потому что госпожа Фёдорова "самому Волкову заказы исполняет". И не "издатель Фёдорова" гордится, что у нее дочь предводителя работает, а предводитель гордится тем, что его дочь — редактор у Леры…
Как там в "Жизни на Миссисипи" было? "Заткнитесь все, я на самой "Принцессе" парикмахером работаю"? Сэм Клеменс жизнь познал в мельчайших деталях.
Проводив после завтрака путешественников (на что ушло почти полных два часа — и не по вине писателя или моей жены), я заехал в "комендатуру" к Кузьке. Несмотря на "сытую жизню", как он сам обрисовал своё текущее положение, он оставался таким же тощим и таким же шустрым — и имя он, в отличие от "прошлого раза", менять на "благородное" не стал: "один я Кузька, им и останусь". Впрочем, на его должности не зажируешь особо, одних дворников у него в "хозяйстве" было больше сотни. В конторе у него было, как всегда, людно и шумно, а в "кабинете" коменданта я застал только Кузькиных племянников.
— Школу прогуливаете?
— Нет, дядечка Александр Владимирыч, нас дядя отпросил — помогаем ему вот. Нынче же расчёт за начало месяца, мы ему вот в расчёты и помогаем теперь. В школе о том знают, учитель по арифметике наоборот хвалит…
— Ну если хвалит, тогда ладно… а дядька-то где?
— Да сейчас уж и придет…
Дверь распахнулась и в кабинет действительно ввалился Кузька, весь красный и полный идиоматических выражений.
— Добрый день!
— И вам здравствуйте, Ляксандр Владимирыч. Вы уж звиняйте, эта татарва иных слов не понимает, приходится лаяться, грех на душу брать… А хорошо, что Вы зашли: господин Луховицкий, я слыхал, военным машину делает, снег с дорог сгребать — так я как раз попросить две таких машины собирался.
— А зачем две?
— Так вдруг одна сломается…
— Бумагу пиши, подумаем. Снег убирать — это хорошо, но машина денег стоит… а мне перед Марией Иннокентьевной как без бумаг отчитываться?
— Щяз, мальчишкам скажу…
— Сам пиши, а то не приму! — Кузька читать и писать умел, но не очень грамотно, так что я старался его стимулировать. — А зашёл я по делу: ты знаешь, что за забор Гаврилов в Калуге вокруг городка поставил?
— Так это… знаю. Говорят, что точь-в-точь как Воронеже. Только, говорят, в Калуге забор вышел красный, а вот в Воронеже — он желтый. Ну, кирпич у них такой, желтый весь… Красиво получилось — ну чисто Кремль Нижегородский. В Калуге-то я не знаю, не видел, а вот в Воронеже — душа радуется глядя.
— А почему у нас забора нет? Утром вон весь сквер бездельники из Царицына вытоптали.
— Дых это… я уж Дмитрия Петровича просил, а он не разрешает. Вид, говорит, испортится. Железный, говорит, ставить надо — а у меня на железный-то этого, финансиванья, вот, нету! Мария Иннокентьевна и смотреть, какой забор Иван Федорович нарисовал, тоже не стала, а ведь он старался сильно, очень красиво нарисовал. Говорит, пусть серебряный забор придумывает, быстрее его выстоят. А я думаю, что серебряный, конечно, красиво будет, но попрут его…
— Иван Федорович?
— Господин Кочетков, он нынче Дмитрий Петровича замещает. Вы уж тогда скажите Марии Иннокентьевне, пусть финанса даст, деньгами только, а то ведь до зимы забор-то не поставим.
— Ладно, так договоримся: ты мне то, что Кочетков начертил, домой принеси к обеду, а я насчет "финанса" распоряжусь…
Заинтересовавшись забором, о котором все, кроме меня, были в курсе, я обратился к самому сведущему человеку в городе.
— Так Мешков запретил из кирпича ограду городить, велел из железа делать, как бы для парка. Только велел три сажени высотой ставить — поделилась информацией Дарья.
— Ну и где он?
— Да будто не знаете! В Уругвае, он же к этому, Виктору, как его… Суньесу, поехал, вместе с Константин Константинычем, Вы же их сами и послали.
— Да не Мешков, забор где?
— Так нету забора. Откуда бы ему взяться-то? Мария Иннокентьевна денег на стройку не дает, а что рабочие собрали, того на железный не хватает…
— Дарья, ты мне объясни вот что: зачем вообще этот забор нужен? Я понимаю — вокруг заводов, а городок-то зачем огораживать?
— Так ясно зачем.
— Ну и говори, — мне пришлось Дарью снова дернуть. Я было подумал, что она размышляет над ответом, но ей и в самом деле это было "ясно". Ей, но не мне.
— Так люди зажиточно зажили, вот лихой народец и повадился. Летом-то дворники чужих отмечают, не дают озоровать, а в зиму, как христорадников набежит — поди, узнай кто грабитель какой, а кто по корочки пришел. Опять же, в уезде-то все знают, а если кто далече прослышит, что в городке яйца по семь копеек дюжина и хлебушек по копейке, так в городок и спешит. А как прознает, что только за копейки заводские торговля, так и кричать начинают, драться — в зиму-то ту, почитай, половина царицынской полиции в городке и жила.
— Понятно… и сколько на забор денег потребуется? — это я уже так, в пространство спросил. Но Дарья неожиданно ответила:
— В заводах-то по рублю с носа собирали, уже двадцать семь тысяч набрали. А нужно — если мосты не ставить — семьдесят шесть. Потому как столбы решили сами ставить, забесплатно. Васька-то от себя и Оли целую тыщщу, говорят, выделить хотели, но комитет не взял: Оленьке-то сейчас деньги ой как пригодятся!
— А ты тоже деньги на забор давала?
— А я что, не тут живу? Денег у меня много, оставить некому будет, а с собой их не унести всяко… пусть и мои рублики городок охранят немного.
— Спасибо, Дарья. Но давай так договоримся: ты тут всё знаешь, да и всех тоже, похоже, знаешь, так что если что-то важное без меня сделать не получается, то ты мне сразу же и говори. А что там у Оли-то?
Оля уже три года как Никаноровой стала: совместная работа и совместная ругань до добра не доводят. Первой их девочке было уже два года, забавная такая девица получилась. Больше всего морковку любила: как увидит, сразу хватает и, пока до ботвы не сточит, ни на что больше не отвлекалась. Народ шутил, что "растет фрезеровщица, что обеих родителей за пояс заткнет". Но вроде Василий ни о каких проблемах мне не говорил…
— Так Александр Александрович сказал, что двойня у Оленьки будет нынче. А тут и кормилицу надо будет, и прислугу какую — денег страсть уйдет. А народ его в Думу выбирать собрался, а ежели он денег отдаст, то до ценза к выборам не успеет заработать.
Имущественный ценз для депутатов временная Дума все же утвердила. Вроде бы невысокий: плати себе сто рублей квартирного налога в год и избирайся. Но в городках моих налог не собирался. Альтернативой было "внесение депутатского залога", десять тысяч рублей. Ну дети, честное слово: Васе я бы и сто тысяч дал даже не спрашивая на что. Но "народ" думал иными категориями…
Забор поставили за три недели. Красивый, чем-то мне напомнил забор вокруг Московского университета — "моего" университета. Окружал он обе части жилого городка, разделенного Астраханским трактом, а через тракт были перекинуты четыре моста на манер железнодорожных. Временных: Кочетков пообещал за зиму (пока по тракту движения нет) выстроить подземные переходы и даже парочку автомобильных переездов.
Поскольку дел у меня особых не было, на волне народного энтузиазма удалось "вспомнить молодость" и сварить десяток заборных секций. И — даже удостоиться похвалы от заводских сварщиков.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
