— Соседи иногда помогали, — рассказывал старший брат, — даже незнакомые люди. Бывало и так, что без них никуда. Вот, помню, ближе к зиме, дрова у меня в сарае закончились. Сходил я в контору, выписал, а после уроков поехал на склад. До вечера отстоял в очереди. Когда впереди оставалось пять или шесть человек, учетчица захлопнула амбразуру и говорит:

— На сегодня, товарищи, все! Работа закончена.

И такая меня, Санек, досада взяла! Не времени жалко, которое потратил впустую, а денег, что уйдут на автобус. Это ведь, надо еще обратный билет покупать, еще раз сюда приехать, а я на цветы мамке копил. В общем, наладился вместе со всеми на выход, а тут учетчица меня догоняет и шепчет мне на ухо:

— А ты присядь, подожди.

Молодая девчонка, зеленоглазая, рыжая. Мамка потом сказала, что это ее ученица. Ну, я тогда этого не знал. Сижу, жду. Радости во мне никакой, тревога одна. Ну, как, думаю, скажет: "Ты почему без взрослых?", и позвонит в милицию.

Вышла она на улицу, позвала мужика в фуфайке, как я понял, шофера, и говорит:

— Я тебя за то дело прикрыла? Теперь ты помоги. Вот, видишь мальчишку? Он тебе покажет дорогу. Разгрузишься там, куда он покажет, и не возьмешь с него ни копейки. А я уж найду способ проверить.

Всю дорогу мужик плакал, жаловался на нехватку бензина, грозился, что не доедем. Но сделал все, как приказала учетчица.

Дрова только от сарая далеко раскатились. Не думаю, чтобы это он специально. Поленья тяжелые, круглые, по-другому самосвал не разгрузишь. Посмотрел я на эту кучу, и радость пропала, что целый рубль сэкономил.

Пришлось впрягаться. Людям-то не пройти, не проехать. И так жалко себя, такая тоска на душе, хоть криком кричи. А попросить кого-то помочь, гордость не позволяет. Нет, думаю, плохо вы меня знаете. Буду таскать до утра, умру здесь, а пока последний кругляк в поленницу не уложу, не уйду!

Осень, темнеет быстро. На улице еще ничего, а вот в сарае уже, приходилось ориентироваться на ощупь. Тут смотрю: пришел сосед с первого этажа, принес, подключил переноску. Потом подтянулся другой, третий, четвертый, одноклассник с соседней улицы.

В общем, пришел я домой далеко за полночь. Какие там, на фиг, математика с физикой, сразу уснул.

Так вот, и жил. Соблазнов, конечно, море. Деньги в руке, ты им хозяин. Хочешь, купи шоколад вместо картошки и хлеба. Хочешь, учи уроки, не хочешь — иди гулять. Учебу, конечно, подзапустил, но на двойки не съехал...

Серега ушел в расстроенных чувствах. Чуть не забыл у меня блок сигарет "Тройка". Он, собственно, за куревом и ходил. На нашей базе дешевле. А ко мне заглянул потому, что недалеко. От бывшей "Заготконторы", прямиком через железку, и тут.

Прощаясь, сказал:

— Нет, правильно мамка сделала, что тебя с собой не взяла.

Может быть, он и прав. Только я ему завидую до сих пор.

После обеда дед завалился спать. Я в его возрасте тоже любил это дело и частенько припухал на диване под мерное бормотание телевизора. Даже чашка крепкого кофе не бодрила, а действовала наоборот, как снотворное. Наверное, "тихий час" в пионерском лагере включили в распорядок не женщины, а мужики сорокоты, в силу особенностей своего организма. Две недели назад, я даже в мыслях не мог допустить, что после борща и вареников "с сыром", буду вот так вот, лежать и таращиться в потолок. А попробуй-ка тут усни, когда каждая клеточка тела рвется на волю, в рост!

Я лег поверх одеяла, убавил громкость нашей радиоточки, открыл на закладке томик Лазутина и погрузился в мир когда-то прочитанного. С точки зрения прожитой жизни, текст обретал новые краски, образы, иные ассоциации.

Диктор мне не мешал. За годы, проведенные в радиорубке, я научился игнорировать ненужную информацию, извлекать из эфира самое ценное. Прежде всего, меня интересовал футбол. Я, конечно же, помнил, что в рейтинге ФИФА сборная СССР никогда не опускалась ниже пятого места, но результат все равно превзошел самые смелые ожидания. Во втором тайме наши дожали французов, забив в их ворота три безответных мяча, и выиграли со счетом 4:2. Стрельцов, кстати, и сам забил, и отдал две голевых передачи.

Еще удивило, что не только играл, но и выходил на замену Геннадий Еврюжихин. Был такой левый крайний в московском "Динамо". При сумасшедшей скорости, он славился отсутствием техники. Острословы его называли "Всадником без головы". А мне почему-то казалось, что он майку сборной наденет намного позже, когда у нас появится телевизор, а я перейду в седьмой класс.

А так, по большому счету, слушать было особенно нечего. Ласкали, конечно, слух забытые имена и названия коллективов. Герои Социалистического Труда Панкратьев, Курбич, Долгалюк,

Клепиков. Бригада сборщиков станкостроительного завода имени Седина под руководством Трояна...

Центральное радио было полно предвоенной риторики. На Ближнем Востоке вызревал давний конфликт. Египет осуществлял концентрацию войск на Синае. Иордания, Ирак, и Кувейт объявили всеобщую мобилизацию. Из сектора Газа уходил контингент ООН.

Резервисты израильской армии распущены по домам на выходные дни. Тем не менее, Франция поддержала СССР. Генерал Де Голль заявил, что агрессором будет считаться та сторона, которая первой начнет военные действия.

В Китае свирепствовала культурная революция. Покончив с общим врагом, хунвэйбины поделились на "красных" и "чёрных", по признаку социального происхождения, и начали локальные войны с применением артиллерии.

А вот, домашние "домашние" новости радовали стабильностью и уютом. Страна готовилась к встрече 50-летия Октября. К этой памятной дате, приурочивались почины, назывались новые улицы. . Фарфоровый завод "Пролетарий" приступил к выпуску продукции с юбилейной символикой. Севастополь готовился принять у себя финальный этап военно-спортивной игры "Зарница". В Минске подходила к концу декада узбекской литературы и искусства. По этому случаю, в ЦК компартии Белоруссии состоялась встреча с руководством братской Республики, художниками, артистами и писателями — участниками декады. А на самой большой сцене, в театре оперы и балета, состоялся большой праздничный концерт.

Как писала газета "Советская Беларусь", "Торжественно, величаво прозвучала ода "Партия Ленина". Само исполнение этого произведения композитора Мутала Бурханова, явилось символом дружбы. На сцене слились голоса артистов Узбекистана и Белоруссии..."

Долго читать не получалось. Уставали глаза. Каждые полчаса я откладывал книгу, кутался в шарф и делал вид, что иду в туалет. Во дворе было влажно и душно. Земля в огороде дымилась короткими языками полупрозрачного пара. Дорожка у дома подсохла. Дед Иван наводил порядок: подмазывал летнюю печку раствором из глины с половой и конским навозом. Как на улице хорошо!

— Сашка, домой, простынешь! — устало сказала бабушка. Ей уже надоело произносить эту фразу вслух.

— Иду!

Я громко захлопнул ветхую дверь сортира, рядом с которым, на всякий случай, стоял (а то в следующий раз не поверит) и поплелся в опостылевшую кровать. Так скучно, как мне сейчас, бывает лишь в детстве.

Дед встал, но еще проснулся. У заросшей вещами вешалки, прохлопывал карманы своей рабочей одежды. Искал сигареты и спички. Сейчас перекурит и дело себе найдет. И дернул меня черт ходить босиком! Скорей бы они закончились, эти три дня. Я достал из комода альбом, коробку с цветными карандашами и принялся рисовать наш дом, каким я увидел его в самый последний раз, уходя получать пенсию.

Вдоль кювета два старых ореховых дерева и красавица липа. Она долго росла между ними тонкой былинкой, пока не сравнялась кронами. Сейчас набирает силу. А орехи уже не те. Доживают свой век. Плодоносят слабо и нестабильно. В прошлом году вообще не было урожая.

На место старой калитки, я приспособил железную дверь с табличкой "Диспетчерская", украшенную для декора продольными деревянными планками. Раньше она стояла в "Горэлектросетях", превратившихся в одночасье в АО "Независимая энергосбытовая компания". В честь переименования, а также в связи с тем, что выросший вчетверо руководящий состав страдал от отсутствия кабинетов, новый директор затеял грандиозную перестройку. Все старые окна и двери поменяли на пластик, купили новую мебель, две машины компьютеров, сделали теплый пол. Ну, я, на правах завсклада, подогнал "луноход" и вывез оттуда ненужный хлам. Сказал, что на свалку. Прихватил заодно, из бывшего "Красного уголка" и полное собрание сочинений товарища Ленина. Хотел сохранить для потомков. По этим книгам очень легко отследить историю наших мировоззрений. Первые три тома изобилуют бумажными закладками, на которых карандашом, часто и густо, выписаны цитаты. С четвертого по седьмой, все нужное небрежно подчеркивалось шариковой авторучкой. А после восьмого тома, листы вообще склеены. Никто их ни разу не открывал.

Табличка с названием улицы у меня сохранилась. Можно сказать, та же. Я нашел ее в мусорной куче у калитки, ведущей на островок, который давно стал полуостровом, очистил от ржавчины, восстановил. А вот, номер дома другой. Был 69 — стал 71. С него, с этого нового номера, все в этом доме пошло наперекосяк: болезни, смерти, хаос, запустение. Нумерология не по фэн-шую.

Я как раз рисовал забор, который закончил монтировать два, или три года назад, часть крыши и лаз на чердак, когда залаял Мухтар. Кто-то нетерпеливый, требовательно стучал железной щеколдой нашей калитки. Как не полюбопытствовать? Попробовал встать, но правую ногу свела судорога. Беда с этой ходовой частью, с детства мне с ней не везло. Пока я привычными средствами восстанавливал кровообращение, во дворе раздались голоса, переместились в дом, по пути что-то "бумкнуло" и загудело.

— Здорово, Кулибин! — весело гаркнул Петро, — чего это ты надумал летом хворать?! Каникулы, етишкина жисть, в школу не надо!

Он был весел и полон энергии, а за его спиной тенью держался Василий Кузьмич. Он бережно гладил своею культей, коробку старинной гитары. Та отзывалась глубоким, едва различимым эхом.

— Ни фига се! — вырвалось из меня.

То, что инструмент не штамповка, я определил не только по звуку. Очень уж тщательно была инкрустирована верхняя дека вдоль обечайки, и круг розетки голосника. Такую бы вещь, да в мою взрослую жизнь! Вот был бы фурор! А по нынешним меркам, смотрелась она, мягко говоря, неказисто. Слишком узкая талия, поделившая кузов на две, почти равные части. Приглушенный, коричневый цвет. Потрескавшийся от времени, лак. С такой, если выйдешь на улицу, засмеют. Куда ей до яркой игрушки, которую вечно таскает с собой Витька Девятка.

В дни моего отрочества, такая гитара мне бы, наверное, совсем не понравилась. Но теперь-то я понимал, что к чему, и не сводил с инструмента восхищенного взгляда. И Василий Кузьмич это оценил.

— Вот, Сашка, — сказал он, — владей! Это тебе на память от дедушки Васи. Струны, правда, не все. Но с твоими талантами, у кого-нибудь разживешься.

Я принял подарок из его дрогнувших рук и пробежался по струнам подушкой большого пальца. Не хватало первой, третьей и, как ни странно, седьмой. Наверное, кто-то, в отсутствии дяди Васи, пробовал настроить инструмент под "шестерку". Я б, на его месте, никому не позволил! Гитара была просто великолепна! Жаль, что не ручная работа. Под розеткою резонатора болтался бумажный ценник, где серым по серому было написано: "Ростовский Музкомбинат, 1937 год.

— Что ж это вы на ногах?! — бабушка колобком выкатилась из кухни, расставила стулья. — Сидайте!

Когда в дом приходили гости, она передвигалась только бегом.

— Мы ненадолго, — успокоил ее Петро. Тем не менее, сел, достал из кармана чертеж вибростола и разложил на столе. — Слышь, Кулибин, почему именно семьсот на семьсот? Сдается мне, что ты эти цифры взял с потолка.

— Почему с потолка? — возразил я. — Это оптимальный размер, чтобы, не напрягаясь, отливать пятьдесят квадратов плиты. Если больше, двигатель не потянет.

— Да куда ж ему столько? — ахнул Василий Кузьмич.

— Разойдутся, когда наладится.

— Погодь! — перебил Петро, — ты намекаешь, что размеры этой хреновины будут зависить от мощности двигателя? То есть, если ее сделать в два раза меньше... Стоп, мощность тут, кажется, не причем...

— Надо уменьшить вибрацию!

— Точно!!! Свести лепестки эксцентриков, или болт закрутить на несколько оборотов. Как я раньше до этого не дотумкал? Ладно, вставай, Кузьмич. Нечего человеку мешать. Пусть выздоравливает.

Гости ушли так же внезапно, как появились, оставив после себя запах солярки, смолы и натурального табака. Взрослые мужики, а поди ж ты, пришли, проведали пацана. Жаль, что так ненадолго.

Я хотел попросить у бабушки красивую ленточку, или отрезок тесьмы, чтобы повесить гитару на гвоздик, но ей, как всегда, было некогда. "Толкесси, толкесси, как все-одно прыслуга!", — говорила она в сердцах, когда что-то не по ее.

Дело важное, лучше не отвлекать. Бабушка накрывала на стол. Судя по количеству глубоких тарелок, у меня прорезается шанс посидеть за общим столом. Еще одно легкое послабление —

компресс мне не обновляли уже с утра.

Мимоходом во двор, я стащил из открытой пачки кусочек сахара.

— Куды?! Скоро ужинать будем!

— Да я не себе, Мухтару.

— Тако-ое... — Елена Акимовна хмыкнула и пожала плечами.

Привязанность к домашним животным, которая вместе со мной переместилась во времени, до сих пор оставалась односторонней. Старая кошка Мурка и сын ее Зайчик, по-прежнему шарахались от меня. Увидят, что я пришел и, кратчайшим путем, в духовку. Как же я их доставал, когда был пацаном! Привязывал к задней лапе игрушечную машину, или к хвосту скомканную бумажку, обливал из кружки водой. Кота — так вообще "отправлял в командировку".

— Занес бы ты, Сашка, нашего Зайчика, пока состав не ушел, — как-то сказал дед. — Жрать да спать, что с него толку?

И правда, это был редкостный лентяюга. Погожие дни он проводил на крыше — там, где над коридорчиком она покрыта не железом, а толью. Лежит себе, спит. Учует чужого кота — догонит, от души отметелит — и снова на боевой пост.

Мурка ловила мышей и капустников для него, дурака. Идет по двору мявкает, сыночка зовет. А тот — тут, как тут: "Давай, мол, скорей, мне некогда". Положит она добычу на землю и лапой ему по морде! Типа того, что учит: "Берись ка ты, Зайчик, за ум! А ну, как хозяин рассердится, да уволит без содержания?"

Так и случилось. Загрузил я кота в керзовую сумку, сунул в карман кусок хлеба, что бабушка выделила в качестве выходного пособия, загрузил его в пустой товарный вагон, дверь перед носом задвинул.

Сделал черное дело и, главное, никаких угрызений. Ну, нету Зайчика и насрать. По сути своей, детство жестоко. Помню, лето стояло, или ранняя осень. Я был в одной рубашке и все удивлялся, что кот не царапается.

Как он потом назад добирался? Этого не скажет никто. Фишка какая-то есть у домашних животных. Но только уже зимой, перед Новым годом, я собрался идти во двор закрывать ставни. Валенки надел, дедушкину фуфайку. Фонарик "жучок" сунул в карман, так как боязнь темноты у меня тогда еще не прошла. Только дверь приоткрыл — и сердце зашлось! Между ног просквозила серая тень и, с заносом на поворотах, в духовку! Слышу, бабушка говорит:

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓