Четыре возраста Нулизы-сан

— И что же? Сэр.

— И вот скоро полувековой юбилей гордой демократической независимости Узбекистана. Узбеки сидят на мегатоннах полезных ископаемых, а починить линии троллейбусов не могут: нет медного провода. В особенно истертых местах специально обученный мальчик на запятках опускает рога троллейбусу, и тот прокатывается через перекресток по инерции. Или зависает посередине. И пассажиры выходят и толкают. Я сам толкал. Узбеки кричат, что Аральское море иссохло, но исправно разбирают воду для полива по каналам советских времен. Русские строили там каналы — хотя сами, не имея холодильников, хранили продукты зимой за окном. И жрали гороховый хлеб. Пока их лучшие в мире геологи не нащупали Самотлорскую нефть, чтобы менять ее на канадское зерно. Это не экономика даже, это в чистом виде чудо господне, непонятное нормальному разуму.

— Сэр, и какие же выводы?

— Проклятое поколение получило свой Сталинград. Ото-химе нашла способ обесценить нашу электронику. По крайней мере — ослабить ее так, что решить исход войны технологическим преимуществом у нас не получается. Нужды нет: русские привычно вырыли окопы на море, и справляются оптическим наведением вперемежку с рукопашным боем.

— Так они на этой почве спелись с катаноидами?

— Фиори... Японцы не слышат нас?

— Как будто нет.

— Основной экспортный товар Японии — культ героической смерти. Здесь это довольно долго было решением всех проблем. От перенаселенности, от страха перед будущим, от оскорбления или даже простой обиды — куда ты сбежишь с острова? Только в мир иной. А сейчас времена невеселые; люди поневоле ищут помощи у Бога или богов — на Земле мало кто способен помочь.

— Сэр. Но вы, кажется, не одобряете японцев? А ведь именно “бушидо” заставит их на переходе защищать нас.

— Я не понимаю, что в смерти героического. Смерть — это просто смерть. Полное говно. И закончим уже с лирикой. Кто принимал груз?

— Лично я.

— Все время?

— Всю неделю. Ролкера нам не хватило, так что грузили кранами поштучно, как обычного “дикобраза”. Кстати, отойдемте от штабеля. Как бы нам захватом по шапке не прилетело.

— О да, не хватает мне лишиться еще и шляпы. Дома теперь ни стильной одежды, ни хорошего кьянти — ничего, что надо везти через большую воду. Нескоро еще чилийское вино сможет потягаться с европейским... Фиори, а “Нанауми” — кто?

— Госпожа Цунаока Нанауми. Дочь владельца парохода. Попала в аварию, выжила в инвалидном кресле. И вовремя предложила себя добровольцем на аугментацию.

— Что ж... Пойдемте знакомиться. Как вы считаете, уместно предложить ей сувенир из России?

* * *

— Сувенир из России.

— Положите здесь. А это что?

— Монсеньер кардинал, это запрос из ЦРУ.

— Вот как? Это в утренние документы на завтра.

— Монсеньер кардинал, позвольте задать вопрос.

— Позволяю.

— Монсеньер кардинал. Меня часто спрашивают: что слуга слуг Божьих думает о нынешних временах, списаных с “Откровения Иоанна Богослова” построчно? Как там: “И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами” — что это, если не Глубинные высшего ранга?

— Брат Фабиан... Не так давно то же самое было сказано о кораблях Тумана. Но Господь бог наш простер длань — и вот уже они в едином строю с нами, против тех самых порождений бездны... Вижу, вы недовольны ответом?

— Монсеньер. Я хочу знать правду. Гладкие фразы я умею складывать не хуже. Ибо я все-таки секретарь великого понтифика, епископа римского, и прочая, прочая. “Поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним?” — так же и мы поклоняемся девочкам в Школах, возлагая все надежды на сосуды греха. Да еще и на детей!

— Брат Фабиан. В память об уважении к вашему достойнейшему отцу, я отвечу вам. Но цена ответа вам известна. Вы можете отказаться от вопроса и спокойно жить далее, помня, что я обязан вашей семье услугу. Вы также можете настоять и получить ответ. Но тогда я не буду обязан вашей семье более ничем. Взвесьте хорошенько, чего лишит вас грех излишнего любопытства. Ибо я все-таки камерленго, и это меня схизматики называют: “гестапо Ватикана”.

— Господи Боже, да будет воля Твоя! Я желаю знать правду.

— Мальчишка! Ты узнаешь не правду, но всего лишь мысли! А потеряешь услугу могущественного князя церкви. Подумай о роде!

— Ребенок познает мир от мысли родителей. Юноша от книг, кои суть все те же мысли, уловленные на бумагу из хода времени. Наше место на стенах Аккры — иначе люди придут под благословение иных церквей, не таящих от людей ни крови, ни правды!

— Слова, достойные Овернской Проповеди. Стало быть, мнение папы тебе уже известно.

— Откуда?

— Ты только что высказал его. Я сделаю тебя следующим епископом Рима. Понтифик стар. На его место много желающих — заслуженные старики. А сегодня нам нужно копье Георгия, не пастырский посох.

— Так это что же — заговор о римском престоле?!

— Это истинная цена твоего вопроса. Не больше. Не меньше.

— Так отвечайте же!

— Известно ли тебе соглашение о рекламе?

— Но... При чем тут...

— Так известно?

— Считается подлостью использовать в рекламе безусловные рефлексы, инстинкты, которым человек противостоять не может. Дети в опасности. Угроза женщине. Защита беспомощного. И так далее — все, что прошито эволюцией.

— Так вот: порою мне кажется, что господь наш бог отчаялся докричаться до нас. И он поднимает интерес к своим посланиям, как журнашлюхи Херста: слезогонкой. Вот вам девочки самого что ни на есть милого возраста. А их эсминцы — сущие дети. И вот вам стая Глубинных, которая жрет милых девочек с костями. Даже у святого тут вскипит кровь!

— Но господь наш бог несколько умнее журнашлюх. Воистину, если он захотел бы, то нашел бы способ...

— Я даже не буду спрашивать, что у вас было по богословию, по логике. А что по дискуссиям, уже вижу. И уверен, что историю крестовых походов знаете назубок. Итак?

— Либо господь не хочет говорить с нами, потому и написано послание болью и отчаянием. Либо с нами говорит не господь, и потому буквы послания — сосуды греха, язвы соблазна.

— Как видите, ничего сложного.

— Оба исхода одинаково плохи.

— Когда вы станете папой, это вам и придется исправить.

— Исправить Его послание?

— Когда святой Патрик плыл крестить Ирландию, в чем он был уверен? В прочности моря? В милости ветра? В доброте пиратов? Он просто сделал, что был должен.

— Вы совсем запутали меня, монсеньор кардинал.

— Викарий Христа да будет умен, а не хитроумен. Наша церковь более претерпела от умных ублюдков Борджиа, опоганивших святой престол, нежели от всех арабских завоеваний, вместе взятых... Для распутывания сложных клубков у вас буду я.

— Господи... Что же делать?

— Молитесь. Разумом тут ничего не решить.

— Молиться?... Копье, не посох... Копье... Георгий! Во бранях святейший поборник!...

* * *

— ...Георгий! Иже мученик светлый!...

Место в ложементе. Ремни защелкнуты. Руку за спину: копье-гарпун-трезубец — комплект. Костюм застегнут, герметичность — зеленый. Питание — до пробки. Реактор — зеленый. Коньки... Легкая дрожь. Исправно. Или это палуба дрожит?

Или это дрожит она сама?

— ... И всю его супостатную силу бежати сотвори!

Все дрожат. Вся девятка. И невидимые отсюда девятки в других отсеках тоже дрожат.

Первый раз. Это как первый раз с мужчиной. Только страшнее. Тем страшнее, что с мужчиной никогда не будет.

Кто-то молитву читает. Мужскую молитву. Не “к тебе, Мария, прибегаем”, спрячь нас под юбку от жестокого мира... Это пусть лепечут на берегу. Здесь поздно прятаться. Здесь — “Слово похвальное Георгию”. Страшная молитва: на каждый восклицательный знак — удар. Потому и знают ее в Школе. Так знают, что копья в зажимах подпрыгивают!

— ... И се ни щитом! Ни бронею!

А еще потому, что покровитель страны — Георгий Победоносец.

Но ей-то чего? Вовсе она из другой страны. И язык чужой для нее. И отлично понимает она лишь уставные команды, прочее — иногда с пятого раза доходит. Особенно, когда волнуешься, или думаешь о своем.

— ... И знаменем Его!

Вот и сейчас: что там говорит флагман девятки? Рослая красавица, облитая гидрокостюмом; вместо лица прозрачная бронепластина шлема — ни глаз, ни улыбки, ни узнаваемых ямочек на щеках — одна фигура. Фигура... Пешка? Ладья? Так ведь и ферзей разменивают! На груди — большая красная цифра “30”, а пониже — красная же цифра “0”. Белая прямоугольная табличка с именем. Из глубокого кресла в ложементе буковки не прочесть; но уж имя собственного флагмана всей девятке известно: Тенрю.

— Мы получили сигнал “SOS” и очень спешим, — говорит флагман.

Сигнал “SOS” — первое, чему в Школе учат. Понятно.

— ... Оружия исполчаются, лезвия обнажаются...

Флагман достает обычный прорезиненый мешок для документов. Снимает нагрудную табличку с именем, кидает в мешочек:

— Сдать бумаги и ордена.

— ...Колесо рвет! Огонь терзает!

Бумаги ее — как у всех, в корабельной канцелярии. Любимая музыка так и осталась под подушкой в кубрике. А до наград еще доживи попробуй! Пыжиться-то можно сколько угодно. Но страх этим не выгнать.

— Забыть свои имена...

Тоже привычный ритуал. Только не на тренажере. Вода будет настоящая, и взвесь тоже.

— ... Пашни пламенем испаханы суть!

Позывной — восемь. Цвет — золотой. Желтый. Солнечный. А там, снаружи — солнце?

— ... На землю храбро того низвержет!

Худое дело в чужом пиру похмелье; на чужой войне только смерть собственная...

— Отряд!

Молитва смолкла; свет в отсеке пригас. Лицевой щиток опустить; всхлипывает подсос — герметизация; зеленый глазок — сделано. Поднять правую руку — готова.

Можно не поднимать: пусть за меня умирают эти восемь! Но это значит: предать. Много слов, оправданий, прощений. И все сводится к одному: предать. Вес этого слова понимаешь только потом — когда уже ничего не вернуть. Восьмая не знает и не собирается узнавать — что чувствуют после предательства. Зато чувство безвозвратной потери знакомо Восьмой, как никому в целом свете. И ее правая рука поднимается словно сама по себе: готова!

Тенрю довольна. Восемь нулевых: без провозного, без практики. Но хотя бы не трусят.

— Отряд! Напоминаю, что было сказано на построении. Возврат имен — только по приходу в порт. Все понятно?

Восемь кодовых “да”.

— Ваша задача — только стеречь мне спину. На первый раз хватит. Держаться в кильватере! Запомните: не отставать! Делать все, как на тренажере. Вода несложная. Волнение всего два балла, ветер слабый. Взвесь — чуть выше восьмерки, конькам с перебором хватит. Воздух до тройки, болванки с иглами потянет. Ничего тяжелее формовать не пробуйте... Отряд! К выходу! Товсь!

Снова восемь кодовых “да”, отражающихся зелеными глазками на прозрачном забрале флагманского шлема. Лишние слова — лишнее дыхание. А дыхание сейчас понадобится.

Толчок: распахнулся лацпорт. Ух ты, и правда солнце! Заревела воздушная завеса. Ложемент отвернулся за борт — громадным крылом; вода заплясала чуть ниже коньков. Все, как на тренажере. Контроль взвеси? Девять и два, конькам хватит.

— FORWARD!

Восьмерка синхронно сходит с ложемента; плечи сразу ощущают вес экипировки. Тенрю — она не только флагман, но еще и мастер красного уровня — легко соскакивает прямо с борта, катится по склону невысокой волны, ощетинившись всеми стволами навески — хоть сейчас на обложку!

Кодовые огоньки на внутреннем ободе шлема: построение правый пеленг; следовать в кильватере флагмана. Построились? Готовы?

Пошли!

* * *

Пошли к зюйду от конвоя, на правую сторону. Тенрю задала темп несколько повыше среднего. Отряд пока держался неплохо, и Восьмая приободрилась тоже. К тому же — солнце! В последние месяцы серое небо переносилось особенно тяжело... Девять пар коньков уверенно скользили по взвеси; ветер сдергивал гребешки с полупрозрачных волн — а говорили, ветер слабый?

Обвеска флагмана ожила. Повторяя движение, стволы всей девятки довернули по целеуказанию из тактической сети. Тенрю выпустила несколько снарядов куда-то к горизонту: цель указал то ли радар, то ли опыт флагмана — то и другое не чета рядовым канмусу. Восьмая пока что видела одно море, да солнце; она притемнила шлем — как учили.

И тут же заметила, что столбик указателя плотности взвеси растет. Четырнадцать! Восьмая не успела выразить в словах, что это значит — но тело ее прекрасно успело выполнить все, вбитое тренажерами Школы.

Вода справа по борту расступилась; громадная черная туша Глубинного — крейсер, не меньше! — заслонила солнце. Все открыли огонь без команды, на одних рефлексах. Кашлянули башни — черную стену испятнали розовые всплески; тварь начала выворачиваться, чтобы оказаться к девятке пастью — но тут загрохотали сразу восемнадцать роторных “металлорезок” — и, заглушая грохот, отчаянно заорал динамик:

— Мама!!! Больно же!!!

— Уходит, уходит! Ниже возьми!

— Ай, не могу больше! Больно!

— ЗАТКНУЛИСЬ ВСЕ! Шестая! Чего визжишь? Шестая!

— Больно! Больно!! Бооольнооо!!!

Щелчок — флагман выкинула из сети источник паники. Туша Глубинного рушилась громадными кусками — кто-то все еще полосовал ее роторными, а еще кто-то, не видя ничего вокруг, долбил башенным калибром:

— Н-на! Н-на! Сдохни! Сдохни! Сдохни уже, сука!

— Четвертая, что с шестой?

— Сорвало с креплений правую металлорезку! Вывихнуто плечо.

— Костюм цел?

— Не вижу, все в брызгах... Ошметках.

— Четвертая — прикрываешь. Пятая и Седьмая, тащите Шестую на борт. Вас встретят. До нашего возвращения перейдете под флаг “Феникса”. Остальным — дробь! Прекратить огонь! Прекратить огонь! Цель поражена! Вторая! Вторая, твою же мать! Он готов уже, хватит бэка выжигать. Двойка! STOP IT!

Уставная команда, прошитая школьным гипнозом, сработала — и Вторая, наконец, перестала стрелять. В тактической сети наступила непривычная тишина. Дохлый глубинник закачался на волнах — все так же заслоняя солнце, до того был огромен. Девятка, усохшая до пары двоек, собралась вокруг флагмана.

— Периметр, курицы! Под ноги смотреть! Сектора разобрали! Горизонт!

Выполняя команду, Восьмая с ужасом поняла: она не видит конвоя! И отошли-то недалеко, на уставные полторы мили флангового дозора — и уже одни в море! Тенрю, однако, живо прекратила панику — где-то словами, где-то ласковым шлепком по плечу, а Второй отвесила натуральную пощечину — обычного человека убила бы на месте; канмусу только-только хватило придти в себя после истерики.

— Продышались. Продышались. Отлично, девчата. Отлично! Он и выдохнуть не успел, как вы его настрогали. Тяжелый глубарь, хорошая добыча. Нам бы полчаса, печень вырезать. Ничего вкуснее просто не существует. Но мы не на охоте. Побежали, побежали, конвой ждать не будет!