Знакомство

Кстати, я должен сказать, что не знаю, что привлекло меня в библиотеке сначала — сами книги или то, что библиотекарша отнеслась ко мне как к человеку. Но, так или иначе, я быстро подсел на чтение. Книги в компьютере не занимали много места, но ассортимент оказался маловат.

Я не мог проводить в библиотеке много времени — закрывали ее довольно рано, и я не мог попадать туда каждый день. Не имея возможности продлить удовольствие, я попытался повысить его интенсивность и стал учиться читать быстро. Я знаю, до сих пор многие считают, что художественную литературу надо читать медленно, едва ли не проговаривая про себя каждое слово. Я быстро от этого отучился, и, в результате, проглотил все содержимое библиотечного сервера за полгода.

И тут библиотекарша мне напомнила, что кроме местного сервера, в библиотеке есть еще доступ в Интернет. Никаких поисковых машин, как до войны или здесь, в нашем Интернете не было, но библиотекарша показала мне библиофильские форумы, где, помимо прочего, делились ссылками на архивы довоенных книг. Некоторые из них были гигантскими, одно оглавление по размеру было сравнимо со всем содержимым локального сервера. И тут обнаружилось еще одно препятствие.

Книги в нашей библиотеке были на современном русском языке — в частности, именно из-за этого она и была такой маленькой. А то, что лежало в архивах, было на языке, который мы называем старорусским — впрочем, здесь-то вы другого русского и не знаете. Но это остановило меня ненадолго.

С детства я знал современный земной русский и бурятский — разумеется, также современный земной. Еще в школе нас в обязательном порядке учили ток писин. Где-то я читал, что, зная два неродственных человеческих языка, ты в некотором роде знаешь их все. Не знаю, насколько это правда, но изучить четвертый язык оказалось несложно. Слова, конечно, отличались — но многие из слов, которые в современном земном русском изменились до неузнаваемости, имели сохранившиеся однокоренные формы. Некоторые слова имели аналоги в ток писин или, что показалось мне неожиданным — в бурятском. Значение большей части остального можно было восстановить по контексту.

Как-то случайно я прочитал кусок текста без начала и конца, там было про двухголового Джо-Джима, и они друг друга постоянно отправляли в Конвертор. Пытаясь найти начало и конец от этого куска, я начал читать все подряд, что по аннотациям имело какое-то отношение к космосу. И многое оказалось сравнимо по увлекательности с историей про Джо-Джима.

Я пытался заработать очки популярности, пересказывая эти истории пацанам, но быстро заметил, что интерес к космосу как-то не одобряется. Прямое подтверждение этому я получил уже в восьмом классе, когда школьный курс истории дошел до относительно новых событий.

Перед войной — рассказывала нам училка — весь мир был поражен теорией политкорректности, верой в то, что у всех одинаковые права и никто не хуже других. Поэтому в мире развелось множество странных людей — коммунисты и гомосексуалисты, хиппи и неоязычники, анархисты и кое-кто еще похуже. Когда изобрели двигатель Баззарда, все эти люди построили ковчеги и улетели к звездам.

Как раз после этого урока пацаны пошли меня терроризировать. Прижали в углу и начали говорить что-то в том духе, что вот, ты тут у нас тоже странный, и в космос хочешь — и когда же ты от нас наконец улетишь?

Я не могу объяснить, как мне тогда пришла в голову эта фраза. Наверное, я все-таки тогда уже много чего начитался. Но я сказал:

— Да. Вот и перед войной все странные улетели в космос. А кто остался, те оказались друг для друга настолько невыносимы...

В общем, наверное, пацаны мне не хотели зла всерьез, потому что эта фраза на них подействовала. Меня оставили в покое. Надолго. Как потом выяснилось, насовсем.

Покоем я наслаждался больше года. Я научился пользоваться форумами, нашел себе в Интернете друзей — или, во всяком случае, собеседников. Но настоящие изменения в моей жизни пришли не из Интернета, хотя и были с моим увлечением напрямую связаны.

Однажды, в начале августа, в нашем доме появился нежданный гость. Фамилия и имя у него были Быстров Александр, но все в центральной части Байкала его знали как Семеныча. Слово, которым его называли за глаза, я на старый русский перевести, наверное, точно не смогу. Если дословно, то получается "крепкий мужик", но это мало что объясняет. Он, фактически, контролировал все переговоры с перекупщиками омуля в наших краях. Следил, чтобы никто не сбивал цены, все такое. Но уважали его больше, чем боялись — он был справедлив, и, самое главное, сам ходил в море, и рыбы брал побольше многих.

Он пришел к нам в дом один. Зашел вежливо, поздоровался, разулся, поклонился иконам — родители у меня были не особо верующие, но иконы в красном углу держали. Мать ему предлагала чаю или чего покрепче, но он сразу перешел к делу.

— Извини, Костя — сказал он моему отцу. — Дело у меня не к тебе, а к сыну твоему. Мишка же его звать? И времени у меня мало.

Я растерялся и не знал, что ответить, а Семеныч продолжил:

— Ты по-старорусски балакаешь?

— Балакать не пробовал, только книжки читал. Ну и кино немного смотрел. — честно сказал я.

— Ну, и то дело. Получается, соображаешь в этом лучше всех в этих краях.

— Не знаю. — так же честно сказал я. — Библиотекарша, наверное, лучше.

— Знаешь, тут дело тонкое, так что с библиотекаршей не выйдет. Поможешь мне?

— Чем? — удивился я.

— С человеком одним поговорить надо.

— С каким человеком?

— Вот я и сам хотел бы это понять, что это за человек. Так поможешь?

— Если смогу, попробую. — сказав это, я понял, что фраза звучит не очень логично, но поправляться было неудобно.

— Тогда оденься потеплее, на воде-то прохладно. И, наверное, с ночевой придется, до вечера туда-сюда не успеем обернуться.

Отец хотел было пойти со мной, но Семеныч ему не разрешил, и объяснил не очень внятно, сказав что-то вроде "дело тонкое, лишних людей в него лучше не путать".

И мы пошли. Рыбацкая шхуна Семеныча стояла не у главного причала, а у старого туристического, на южной окраине села. Кроме меня и Семеныча, на борту были еще двое его зятьев. Мы погрузились и пошли, сначала прямо в открытое море.

Вы, наверное, заметили, что я часто называю Байкал морем. Конечно, никакое он не море, он даже не соленый. Но все-таки его не только в песне морем называют. У нас в селе все так и говорили — "пошел в море".

Ну так вот. Пошли мы сначала в открытое море, на запад-северо-запад. Шли мы так больше часа, и только когда поровнялись с южной оконечностью Святого Носа, мысом Нижнее Изголовье, Семеныч повернул на север. Вскоре мы приблизились к мористому берегу полуострова и пошли вдоль него, не особенно приближаясь.

Берег у Святого Носа крутой, обрывистый и скалистый. Но все-таки это не такая сплошная скальная стена, как мористый берег Ольхона. В распадках бывают бухточки, где обрыва нету и лес подходит прямо к берегу. А бывают даже и узкие, обычно галечные, пляжики.

Мы шли вдоль берега около часа, когда я увидел впереди, за мыском, что-то странное.

Сначала я думал, что это корма большого корабля, стоявшего носом к берегу. Но я быстро понял, что таких кораблей на Байкале нет. "Черский" был покрашен в белый цвет, и он был самым большим кораблем на Байкале в то время. А эта штука была черная, и она была больше "Черского". Во всяком случае, по высоте надводного борта.

— Что это? — спросил я.

— Именно это я и хочу выяснить. — ответил Семеныч.

Я почувствовал, что он не хочет продолжать разговор. Мне было очень неловко к нему приставать, поэтому я счел за лучшее делать вид, что не происходит ничего необычного.

Мы приближались, и все большая часть штуки оказывалась на виду. Вскоре стало ясно, что она совсем не похожа на корабль — в смысле, на те корабли, которые плавают по воде. Но мне потребовалось увидеть ее на две трети, чтобы я произнес про себя слова "летающая тарелка". В тот момент она, конечно, была не летающая. Она даже не стояла на воде, как корабль или лодка, а, скорее, лежала на ней. Но мне почему-то сразу показалось очевидным, что эта штука должна была летать.

Наконец, мы обогнули последний мысок, закрывавший от нас бухту, где стояла штука, и я смог разглядеть ее целиком. Штуковина лежала на воде, как мне показалось, почти не погружаясь в нее. Она была чечевицеобразная, около тридцати метров в диаметре по экватору. И она была вся матовая и угольно-черная. Сначала я не мог разглядеть на этой черноте никаких деталей. Лишь когда мы подошли ближе, я увидел у экватора покореженные и оплавленные крепления для каких-то металлических конструкций.

Сразу на краю пляжика, опираясь головами на выброшенное на берег бревно-топляк, лежали в ряд несколько человек. Все они лежали неподвижно, и были одеты в одинаковую серебристо-белую блестящую одежду, очень объемную и с характерными складками на суставах.

— Они все мертвые? — не удержался я от еще одного вопроса.

— Когда мы уходили, они все были живы. — сказал один из зятьев.

— А что с ними?

— Вот причалим, и ты у них сам спросишь. — снизошел до ответа Семеныч.

— А вы с ними совсем не разговаривали?

— Разговаривал. Но я по-ихнему плохо понимаю, может что-то не так понял.

Поглядев на берег, я заметил, что люди и правда зашевелились. Двое из них подняли головы, видимо, услышав звук нашего мотора. Один даже приподнялся на локтях, но все они быстро снова легли на землю.

Приглядевшись, я заметил на берегу другие странные вещи. Самой заметной из них была непонятная штука, похожая на спутники с довоенных рисунков и фотографий — корпус в виде восьмигранной призмы, неровно обтянутый золотой тканью, из него торчат какие-то антенны и две огромные панели солнечных батарей. Штука стояла на траве, подальше от берега, но не слишком близко к деревьям — очевидно, чтобы не заслонять батареи от Солнца.

Другая штука была покрашена в желтый цвет с черными полосами. Я даже не смогу сейчас описать, как я ее тогда воспринял. Потом, когда я увидел ее в развернутой форме, стало понятнее, что это такое, но тогда она выглядела как что-то складное, состоящее из поджатых под себя металлических коленчатых ног.

Рулевой выключил двигатель на точно рассчитанном расстоянии от берега, так что шхуна ткнулась носом в гальку ровно как надо, не слишком грубо, но и не слишком мягко. Меня, как самого молодого, отправили на берег первого, отнести якорь подальше от линии прибоя. Потом зятья Семеныча подтянули шхуну еще выше на берег, намотали якорный канат на двурогую утку, и на этом мы швартовку закончили.

Я пошел было к лежащим на гальке людям, но Семеныч дернул меня за рукав и показал на странную вещь — настолько странную, что я не заметил ее с воды и даже с берега, стоя всего в нескольких метрах от нее. В воздухе, в полутора-двух метрах от земли, висели какие-то старые промасленные тряпки и обрывки сетей. Висели они неподвижно, лишь слегка колыхаясь на ветру — как висят обычные тряпки на веревке. Только веревки видно не было.

— Ой. — сказал я. — Что это?

— Это мы повесили, чтобы случайно не наткнуться. — объяснил Семеныч. — На самом деле, это ихний трос. Он очень тонкий, и к тому же черный. Его разглядеть почти невозможно. Но он держит ихний корабль у берега. Они говорят, об него можно сильно порезаться. Говорят, можно не только до кости, а и кость разрезать, прежде чем поймешь, что происходит.

Я проследил тряпки глазами и увидел, что они действительно висят на плавно понижающейся прямой, идущей от экватора "ихнего корабля" и уходящей куда-то в лес. Там, где трос шел в полуметре от земли или ниже, он был отмечен не тряпками, а опирающимися на него хворостинами.

Слова Семеныча про "разрезать до кости" не на шутку испугали меня, так что я отошел поближе к берегу, чтобы трос оставался высоко над головой. Услышав наши шаги, люди на берегу снова зашевелились. И вдруг, один из лежавших подтянул ноги к животу и рывком встал. А другой человек, все еще лежа, сказал:

— Эй, принцесса, вы поосторожнее.

Лежащий человек говорил по-старорусски, а не по-нашему — но я его понимал вполне нормально. Меня удивили слова про "принцессу" — впрочем, после летающей тарелки и невидимого троса, я уже почти потерял способность еще чему-то удивляться.

Тот человек, что встал, сделал несколько шагов к нам. Я увидел лицо, и понял, что это девушка — в тот момент она мне показалась старше меня, но ненамного. У нее было овальное лицо с правильными чертами, густые брови, голубые глаза и темные волосы — не русые, но и не черные, я только потом узнал правильное слово — пепельные. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Девушки никогда не улыбались мне, поэтому это на меня подействовало очень сильно.

— Привет. — сказала она. — Я Маша.

— А я Миша. — на автомате ответил я.

— А я Мыша. — хихикнула она.

— Чё? — не понял я.

— Мультик такой был, еще доисходный. Там девочка с мышкой знакомилась. Мышка ее спрашивает: "ты кто". Она отвечает: "Я Маша". А мышка: "А я Мыша".

— Какая еще мышка? — вспоминая ту ситуацию, я должен сказать, что я тогда обиделся. Но в тот момент я решил сделать вид, что ничего не понял.

Но принцесса Маша ничего ответить не успела, и мне тут же стало не до обид. Она побледнела, глаза у нее закатились, и она начала падать. Я подбежал — между нами была всего пара шагов — и подхватил ее за бока. Потом мне показалось, что я понимаю, что с ней происходит. Я подхватил ее под колени и поднял на руки, как женихи носят невест. Даже вместе со своей жесткой и громоздкой одеждой, она показалась мне удивительно легкой.

Мое предположение оказалось верным: у Маши порозовели сначала губы, потом и лицо, и она открыла глаза и снова улыбнулась.

— Вот кого надо отправлять на переговоры. — прокомментировал тот же голос, который предупреждал "принцессу" быть осторожнее. — Меньше полста секунд — и она уже ездит на землянине верхом.

— А ты меня долго сможешь так продержать? — спросила Маша.

Я сначала хотел было ответить: "Сколько угодно", но потом здравый смысл возобладал, и я сказал честно:

— Не знаю.

— Может, ты меня тогда положишь?

— Куда?

— Туда, где я лежала. — она махнула рукой в сторону бревнаю

Я примерно помнил, где она лежала, и послушно отнес ее туда и аккуратно положил на место.

— Я вижу, ты с ними уже нашел общий язык. — сказал за моей спиной Семеныч.

Я выпрямился и сказал:

— Ну да.

— Тогда переведи им. Спроси, кто у них главный, и кто они такие?

— Меня просят спросить, кто у вас главный, и кто вы такие. — сказал я на старорусском.

Поскольку я стоял ближе всего к Маше, получилось, что я обратился к ней.

— Главный тут мой папа. — она махнула рукой вдоль ряда лежащих людей. — А мы призовая команда на корвете "Мэйфлай".

Я повернулся к Семенычу и дословно перевел ему то, что она сказала.