Агафангел

Когда Василию перевалило за тридцать, грянула перестройка и все с ней связанное. Была отменена 121-я статья, поток информации хлынул в массы, а газеты запестрели объявлениями 'ищу голубого друга'.

Василий набрался смелости и послал по почте в редакцию рекламы 'Все для вас' свое: 'Молодой мужчина станет нежным, верным и преданным другом парню 20-25 лет'. На почтамте, куда он предлагал адресовать корреспонденцию до востребования, через пару недель ему вручили пачку из одиннадцати писем.

Василий начал встречаться с мальчиками. С кем расставался сразу, кого приводил домой, но все это только усугубляло его уныние, поскольку, в лучшем случае, ничего, кроме животной страсти, испытать не удавалось. Иногда возникали проблемы, поскольку за оказанное внимание кое-кто начинал требовать компенсации отнюдь не в виде преданности и верности.

-У голубых ты подлинных чувств не найдешь, — услышал Василий от одного парня при знакомстве.

Поняв с первого взгляда, что тот не питает к нему никаких симпатий, он решил с ним хотя бы пооткровенничать, поскольку заметил в глазах собеседника интеллект.

Да Василий и сам это начинал понимать. Новый круг общения скорее обременял его, чем приносил удовольствие. Все разговоры об одном, все новости и сплетни тоже об этом. Даже в характере этих мальчишек было что-то не мужское, бабье.

'Высшая сила меня, что ли, какая-то отводит, — недоумевал Василий, — чтобы не искал спасения в противоестественном?'

Мысли такого рода все чаще посещали его. В том, что эта сила существует, Василий не сомневался. Без нее не могло окружающее быть таким совершенным и взаимосвязанным. Однако познать ее, разобраться, понять — времени, да и желания, у него не было. К тому же, это было связано с церковью, а к ней Василий испытывал стойкое предубеждение. И не только от воспитания.

Когда-то он делал несколько попыток войти в храм, но впечатление осталось удручающим: мрак, спёртый от горящих свечей воздух, угрюмые мрачные люди вокруг, колючими неприязненными взглядами оглядывающие его, еле слышимое заунывное чтение на каком-то непонятном языке — где же здесь Бог? Да и в жизни, где они — христиане? Самая первая в доме скандалистка Матрена с пятого этажа, как он знал, каждое воскресенье ходила в церковь. Жадная и завистливая Вера Петровна, от которой Василий не слышал ни одного доброго слова о ком-либо, тоже считала себя 'православной христианкой'. Всем так и заявляла, поучая при этом, как надо жить. Ну, а уж когда в перестройку пошли телепередачи из храмов с крупными планами вождей страны Советов со свечками в руке, это и вовсе отвратило Василия.

'Да, прав ты, Володя, — мысленно обращался Василий к любимому барду, — Ни церковь, ни кабак, ничего не свято...'

В то время изменилось многое. Помимо того, что перестали преследовать за веру, первый демократически избранный мэр задумал превратить Ленинград в межконфессиональный город, и в него хлынул поток проповедников всевозможных традиционных и нетрадиционных конфессий.

Однажды Василий попал на проповедь известного американского миссионера. Чисто и красиво одетый моложавый мужчина являл собой, казалось, живой пример человеческого совершенства. Стоя на трибуне перед огромной аудиторией, собравшейся в крупнейшем спортивном комплексе, сверкая умными добрыми глазами из-под очков в изящной оправе, он говорил очень простые и в тоже время глубокие по сути слова.

Совершенно подавленный, перебирающий в памяти по крупицам всю свою непутевую жизнь, Василий размышлял:

'А ведь действительно, как просто. Возлюби своего ближнего, и будет в жизни цель, будет ради чего жить...'

Выступление свое миссионер завершил призывом к тем, кто сегодня впервые поверил Богу, выйти на арену и поднять руку. Хлынул поток людей. Вышли, наверное, две трети, и Василий был среди них. Так он впервые 'проголосовал' за свою веру.

Уходил он из СКК, унося в кармане Новый завет и открытку с приглашением на собрание общины христиан-евангелистов.

Когда в воскресенье он пришел в ДК, где оно проходило, ему показалось, что он попал в другой мир. Вокруг были опрятно одетые улыбающиеся люди, которые называли друг друга: брат, сестра. Василия тут же заметили, окружили вниманием, познакомили с живущими неподалеку от него — приняли, как своего воистину брата.

Собравшиеся пропели несколько молитв на понятном русском языке, а потом пресвитер долго и в то же время увлекательно рассказывал о поездке в Индию, попутно увязывая свои впечатления с евангельскими истинами. Собрание закончилось чаепитием, и Василий вышел буквально окрыленный. Он разом обрел массу друзей, ему предложили совместно изучать Библию и сказали, что непременно ждут в следующее воскресенье.

Да он и сам не мог его дождаться. И следующего, и тех, что были потом. Все, что тяготило его, отошло на второй план, а встречи с мальчиками он прекратил сам, поскольку они стали чем-то лишним, не вписывающимся в его теперешний образ жизни.

Когда к нему зашел один из них — пожалуй, единственный, с кем завязались дружеские отношения, и как всегда предложил познакомить с кем-то, он сказал, что не надо.

-Ты — всё? — внимательно посмотрев на него, спросил парень.

-Да, — кивнул Василий, — Прости, но у меня кое-что изменилось в жизни. В гости заходи, а этого больше не надо. И всем остальным скажи.

-А что изменилось-то? Женишься что ли?

Василий задумался на мгновение, а потом твердо ответил:

-К Богу я пришел, Костик.

-Ну, ты даешь, Петрович, — удивленно протянул тот, — Уж про кого бы еще, но про тебя никогда бы такого не подумал.

-Я и сам еще месяц назад не подумал бы, — задумчиво проговорил Василий.

Он регулярно посещал собрания, читал Библию, обсуждая с братьями и сестрами волновавшие или не совсем ясные места, ему стали давать поручения по организации вечеров отдыха, концерта христианской рок-группы, приезжающей из Америки, но...

Спустя какое-то время, Василий почувствовал, что охладевает к этой деятельности и к новым друзьям. Чего-то здесь не хватало. Было во всем что-то, как показалось ему, неестественное. Они как бы создавали сами вокруг себя какой-то замкнутый мирок, которым компенсировали свою духовную неустроенность.

Эйфория прошла, а нового мироощущения не возникало. Что-то особенное существовало лишь здесь, пока длилось собрание, а за порогом бесследно исчезало. Да и читать Библию ему почему-то вдруг захотелось, наоборот, в одиночестве. Христос, Его земной путь, Его слово, Его жертва, Его безграничная любовь все больше и больше покоряли Василия, проникая в сердце и вызывая слезы покаяния за свои поступки в жизни.

Василий не стеснялся этих слез, ему даже хотелось поплакать, выжать вместе со слезами из души всю мерзость, как из грязной половой тряпки мутную воду. Публичные разговоры о том, что становилось сокровенным, стали угнетать Василия. Он перестал посещать собрания общины и отвечать на их телефонные звонки...

В один из вечеров ноги сами привели его в Александро-Невскую лавру. В Троицком соборе шла Всенощная Крестопоклонной недели. Василий вошел, перекрестился и скромно встал возле стены, намереваясь понаблюдать за службой.

По случаю Великого поста в храме царил полумрак, духовенство и церковнослужители были в необычных облачениях фиолетового цвета. Ничего не понимая, он просто стоял непрестанно повторяя про себя:

'Господи, прости меня'.

За что, он не уточнял. Его переполняло желание просить прощения и он почему-то был уверен, что будет услышан и это поможет ему стать лучше...

Выйдя из храма после службы, он не захотел спускаться в метро и пошел пешком к себе на Петроградскую, продолжая пребывать в том состоянии, что возникло в храме. Он удивился, что почему-то не заметил там всего того, что оттолкнуло когда-то раньше.

С той поры зачастил Василий в храм. Он сам не отдавал себе отчета, зачем идет туда, но все равно шел. Постепенно стало возникать желание разобраться в богослужении. Василий долго стоял перед свечным ящиком, напоминавшим скорее магазин, вчитываясь в названия многочисленных книг и стараясь определить наиболее подходящую, пока глаза не наткнулись на Закон Божий. Книгу, от которой он не смог оторваться до глубокой ночи, которую прочитал целиком за несколько дней и тут же начал читать вновь.

Теперь он осознанно воспринимал происходящее в храме. За Божественной Литургией видел и чувствовал земной путь Христа. Потребность этого переживания стала для него насущной. Кроме того, он ощутил необходимость соединиться со Спасителем в таинстве причащения. Но путь к Чаше преграждала необходимость исповеди...

Василий уже понимал, что без покаяния невозможно научиться владеть своими страстями. Он готов был излить накопившуюся за четыре десятка лет грязь, всю-всю.... Кроме одного. Усугублял страх и резко отрицательное отношение, которое, как он знал, существовало в церкви к таким вещам.

Часто, наблюдая, как священник накрывает чью-то повинно склоненную голову епитрахилью, Василий с горечью думал:

'Вот если бы меня...'

Однажды он обратил внимание на то, что некоторые вместо словесной исповеди прибегают к записке, которую священник читает и иногда даже не задает потом ни одного вопроса. Это показалось Василию спасительным.

Придя домой после Всенощной на Вербное воскресенье, он уселся за стол и с молитвой начал вспоминать все свои прегрешения с самого детства. Опомнился, когда были исписаны три листа, а на часах была половина первого ночи. Однако Василий настолько увлекся, что остановиться было трудно. После двукратного переписывания все уместилось на двух неполных страницах. В том числе, на двадцать третьей строчке было написано: 'Противоестественный блуд (имел половую связь с мужчинами)'.

Придя в храм и увидев расписание богослужений Страстной седмицы, где под Великий четверг стояла общая исповедь, Василий стал прислушиваться к разговорам за спиной. Его интересовало, что такое 'общая'? Ответ прозвучал довольно быстро.

-Ну, батюшка грехи сам все называет, а ты стоишь вместе со всеми и каешься. Потом он молитву читает, подходишь, благословляешься и идешь причащаться, — втолковывала кому-то бабка.

'Вот то, что мне нужно, — подумал Василий, — Господь все равно услышит, а священника искушать не обязательно. Да мне лишь бы только позор этот смыть, причаститься, а потом уже, на следующей исповеди, все начну рассказывать сам, без утайки'.

Спокойный, уверенный, прочитавший все подобающие молитвы, пришел он накануне Великого четверга в храм.

Вышедший на амвон духовник лавры прочел начальные молитвы, а потом, глядя на прихожан из-под очков строгими черными глазами, сказал:

-А теперь достойно приступим. Вас очень много, но и мы все здесь. Исповедь будут принимать девять батюшек, подходите к любому...

'Вот тебе и общая, — подумал Василий, — Бога не перехитришь'.

С солеи зазвучал монотонный голос чтеца, а прихожане начали разбредаться по храму, выстраиваясь в очереди к аналоям.

'Будь, что будет, — решил Василий, вставая к первому попавшемуся священнику — Прогонят, так прогонят, на все воля Божья, больше так не могу ...'

Как в полузабытье шагнул он к аналою и достал из кармана бумажку.

-Батюшка, я никогда в жизни не был на исповеди, крещен во младенчестве, здесь все мои грехи, что вспомнил, простите меня, если сможете, — выдавил из себя Василий склоняя голову.

-Бог простит... — ответил священник, беря в руки записку.

'Господи, пусть он порвет ее сразу! — взмолился про себя Василий, наблюдая краем глаза, как батюшка внимательно читает, — Господи, не отвергни меня!'

Василий не верил ни в какую мистику, но вдруг, он был готов поклясться, явственно почувствовал кожей, как от лежащего перед ним на аналое креста исходит успокоительная прохлада. Оторопев, он уставился на крест, потом перевел взгляд на священника.

-Сегодня на небесах большая радость, — тихо сказал батюшка, — Радость о кающемся грешнике. Ради этого Христос принял крестные муки...

-Батюшка... — прошептал Василий, чувствуя, как глаза наполняются слезами, — Батюшка...

Священник взял его за руку:

-Не волнуйтесь так. Самый трудный шаг сделан. Не останавливайтесь только на первой ступеньке, нужно подниматься дальше...

Он говорил что-то еще. О совершенстве, что составляет смысл человеческой жизни, о любви к ближнему, о вечных истинах, но Василий слушал и не слышал. Он был целиком охвачен только одним:

'Я прощен'.

Священник накрыл его голову епитрахилью, прочитал разрешительную молитву, спросив перед этим имя, и благословляя, добавил:

-Завтра причаститесь, не забудьте прочитать каноны и правило. И потом, хотя бы раз в месяц, обязательно исповедуйтесь, причащайтесь. Без этого нет спасения, запомните.

-Спасибо, батюшка! — Василий готов был кинуться ему на шею.

-Идите с Богом, — чуть улыбнулся тот, — И записывайте, записывайте грехи, все до единого.

С этого дня жизнь Василия потекла иначе. Не сразу, но постепенно он стал открывать, что почти все, чем жил до настоящего времени, перестает быть главным, а то, что раньше раздражало, возмущало, бесило, теперь вызывает лишь досаду и сожаление. Само собой изменился круг друзей и знакомых. Причем, не потребовалось ни рвать с кем-то отношения, ни ставить себя в исключительное положение.

Из прежней тусовки звонил иногда только Костик.

-Слушай, а куда ты ходишь причащаться? — спросил он как-то, — Мне с тобой нельзя?

-Если ты крещеный, то даже нужно, но тебе придется сначала исповедаться.

-Крещеный. Но я не хочу бросать мальчиков...

-Тогда реши сначала, что тебе больше нужно. Будешь готов — всегда рад помочь.

-Ладно, ладно...

Больше Костик на эту тему не заговаривал.

Прошло несколько лет. С течением времени Василий заметил, что его стала все больше тяготить мирская жизнь. Он давно уже воспринимал окружающее как бы со стороны, сочувствуя людям, и не проникаясь в тоже время посторонним мнением. Но теперь им стало овладевать желание совсем уйти от нечистоты, укрыться за монастырской стеной от всецарящих лжи, жестокости, цинизма. Все чаще задумчиво посматривал он на монахов.

-Ваше решение похвально, — ответил Василию священник, к которому он, набравшись смелости, обратился за советом, — но вы еще человек не воцерковленный, а воцерковляемый. Укрепляйтесь пока на приходе, исповедуйтесь чаще.

-Батюшка, а вы могли бы стать моим духовным отцом?

Священник еле заметно улыбнулся.

-Зачем это вам? Духовный отец нужен молодому монаху, а вы — мирянин. Отец у нас один — на небесах. А что касается монастыря, то не думайте, что там все так благочестиво, как вам кажется. От многих искушений и соблазнов в миру бывает уйти даже легче. Съездите, поживите в монастыре. Отпуск у вас когда?

-Осенью.

-Я могу вас благословить в хороший монастырь, недалеко относительно, в Псковской области, — священник назвал монастырь и имя настоятеля, — Обратитесь к нему или к отцу эконому, скажите, что я благословил, они оба меня хорошо знают. Господь управит: если нужно — приведет, а не нужно вам это — отведет. Своя воля, она, как известно, хуже неволи бывает.