Враг сердцу своему

— Нош! — зову, понизив голос, и при этом чувствую себя совершенно по-глупому.

И только тогда замечаю собаку: завалившись в сугроб на территории чужого дома, она перекатывается с одного бока на другой, при этом радостно и шумно порыкивая. Язык свешен на бок и взгляд абсолютно неадекватный. А я стою посреди дороги как дурак и не знаю, чего мне хочется больше: заорать или засмеяться. Хотя, наверное, надо бы заплакать — так по крайней мере я хотя бы раз в жизни выглядел бы как настоящий омега.

— Так ты разбудил меня посреди ночи и вытащил на мороз только потому, что у тебя зачесалась спинка?

Нош, приостановившись, внимательно смотрит на меня черными глазами. И в них столько кайфа, что я понимаю, — он ни о чем не жалеет. И будь у него вторая попытка — все бы повторилось... Нет, уже завтра повторится.

— Я не поведусь на один и тот же трюк дважды, — серьезно сообщаю в наглую морду. — Раз тебя кто-то научил открывать чужие комнаты, попроси его научить тебя проделывать то же самое и с входной дверью.

Но собака меня уже не слушает: вскочив и встряхнувшись, она направляется обратно, повиливая хвостом.

— Нош!

Я оборачиваюсь и совсем не ожидаю того, что мы уже не одни: на освещенном крыльце, прислонившись плечом к колонне, стоит мужчина. И курит, выдыхая дым вместе с паром.

Нахмурившись, я неспеша приближаюсь, пытаясь разглядеть его получше и узнать знакомые черты. А Нош уже вовсю трется о его ноги, издали напоминая снежную кошку, из тех, обитающих где-то далеко в горах.

— Избалованная псина, — с оттенком ласки произносит чужак.

Низкий, чуть хрипловатый голос кажется смутно знакомым, но я колеблюсь, слишком темно вокруг: искусственного освещения фонарей и света от луны кажется уже недостаточно. Все как будто плавает в легкой дымке и немного расплывается перед глазами. Как во сне, когда чем больше ты хочешь что-то увидеть, тем дальше это от тебя отдаляется. Но я сразу же обо всем забываю, когда понимаю, что я не ошибся, и на мужчине действительно почти ничего нет из одежды: только джинсы и куртка, небрежно наброшенная на плечи.

Он же больной, и я его не знаю. Какой-нибудь придурок из дружков Роу, которого тот приволок с собой, — возмущенно думаю, как вдруг приходит резкое осознание: в своей жизни я знавал только одного неуравновешенного и способного на разные глупости человека. И это он сейчас стоит передо мной.

Я убеждаюсь в этом окончательно, когда встречаюсь со взглядом темных глаз. Ароматный едкий дым направленно летит в мою сторону.

— Здравствуй, Макки, — говорит Роу.

В его исполнении мое смешное и детское имя, как и миллион раз до этого, звучит с непередаваемой издевкой. И я пытаюсь не морщиться в миллионный раз, хотя лицо, должно быть, выдает меня с головой.

— Привет, — киваю и не могу удержаться от вопроса, — Не холодно?

По губам Роу расползается усмешка.

— Чувство холода может быть приятным, — говорит так, словно посвящает меня в великую тайну. А я еще больше утверждаюсь в мысли, что он — псих.

Мне неудобно смотреть на него снизу вверх, но подняться на крыльцо и оказаться рядом — немножко выше моих сил.

— Ну да, — делаю вид, что соглашаюсь. Где-то читал, что в поведении с ненормальными людьми — это самая лучшая тактика.

Роу фыркает и поводит плечом, а я мстительно думаю, что ему все-таки должно быть холодно, как бы он не притворялся. Все-таки на улице далеко не лето.

— Будешь? — вдруг кивает на сигарету в своих руках, и я качаю головой.

В пару затяжек докурив, он откидывает бычок в сторону. И я поспешно захлопываю открывшийся было рот, хотя на язык так и просится замечание.

Вот чего я никогда не понимал и что меня всегда бесило в нем больше всего — это привычка всегда и всюду мусорить. Будь то жвачка или сигарета — он никогда не доходил до мусорника, предпочитая "расставаться с ней" прямо по дороге. Отвратительная распущенность.

— Как дела на работе? Уже завел себе кого-нибудь? — неожиданно интересуется, глядя на меня с притворной жалостью.

— Все хорошо, не волнуйся, — холодно отвечаю. — Приглашение на свадьбу ты получишь первым. Два белых голубка на бирюзовом фоне — все как ты любишь.

Ухмыляется, засунув руки в передние карманы джинс. На миг дыхание перехватывает, и я стараюсь не смотреть на то, как красиво обрисовываются его мышцы. Глупая физиология, не имеющая ничего общего с настоящими чувствами.

— Какая трогательная предусмотрительность. — Прислонившись к колоне, Роу склоняет голову к плечу.

Нош, все это время стоявший рядом и весело вилявший хвостом, усаживается и начинает внимательно слушать, словно последние слова адресованы ему. При этом у него настолько уморительно-серьезный вид, что я невольно улыбаюсь. Хочется подойти и потрепать его по холке.

— Прямо как бальзам на душу после столь холодного приема, — продолжает Роу и до меня не сразу доходит, что он имеет в виду. — Приятно знать, что наши родственные связи по-прежнему сильны.

— Да ладно тебе. — Я смеюсь. Мне действительно смешно, настолько абсурдно стоять посреди ночи на холоде и обсуждать то, чего у нас никогда не было. — Я просто хотел спать, а твой рейс задерживался. Ну извини, что не встретил тебя, подпрыгивая до потолка как Нош, и не пустил в твою честь салют. Не знал, как на это отреагирует твой бойфренд.

Никогда не поверю, что Роу огорчило мое отсутствие. Как он сказал — наши "родственные связи" остались прежними. И абсолютно ничего не изменилось. С чего бы это? Да я сбежал из дома только для того, чтобы избавиться от его слишком сильного присутствия в своей жизни, которое с каждым днем пугало все больше. Потому что не могло быть ничего хорошего в том, что один глупый маленький омега был без ума от своего старшего брата альфы.

Не дожидаясь ответа, я поднимаюсь по лестнице. Пожалуй, на сегодня с официальной частью можно закончить. Одно дело — общаться в кругу семьи, время от времени лениво перебрасываясь подколками; и совсем другое — отражать подачи наедине, когда все внимание достается тебе одному. Роу — как тягучий и сладкий кленовый сироп, который в слишком больших количествах из наркотика превращается в отраву.

Дергаю ручку двери на себя, но она не поддается. Ни на первый раз, ни на второй, ни на третий. И моя растерянность стремительно перерастает в беспокойство.

— Папа поменял замки. У этих другой принцип работы, — выдыхает Роу над ухом. И мне совсем не нравится, что он стоит так близко.

Нош, глупая псина, по привычке лезет вперед, втискиваясь в свободное пространство между мной и дверью. Под его напором я отступаю назад и оказываюсь вжат в тело Роу, который делает шаг одновременно со мной, только в противоположном направлении.

— Ручку двигаешь не против часовой стрелки, как раньше, а нажимаешь на нее и толкаешь вперед.

Возможно, мне только кажется, но его голос звучит на полтона ниже и как будто вибрирует. И от этой игры воспаленного воображения, и от внезапной близости сильного тела, мне становится невыносимо жарко. Еще немного и, я уверен, на мне задымится одежда.

Рука Роу ложится поверх моей, которую я не успеваю отдернуть, и надавливает сверху. Его кожа кажется восхитительно холодной, и во мне просыпается абсолютно безумное желание, чтобы этот момент продлился как можно дольше. Но раздается щелчок, и дверь тихонько приоткрывается. Нош, тут же подскочив, влетает в темный холл, задевая ее, и та громко ударяет о стену. Этого достаточно, чтобы прийти в себя и поспешно переступить порог, загоняя вглубь нелепые эмоции.

В полной тишине скидываю ботинки, куртку, собираясь с мыслями, чтобы мой уход не выглядел как побег. Но Роу опережает меня, закрыв дверь с той стороны ровно за секунду до того, как я обернулся и открыл рот.

Темно-коричневый прямоугольник дерева кажется черным на фоне двух вставок стекла по бокам, через которые с улицы падает слабый и мягкий свет. Внутри назревает какая-то иррациональная тоска, которая появляется всякий раз, когда ты пропускаешь что-то важное. Но ничего сделать не можешь.

Поднявшись к себе, я открываю окно, впуская колючий морозный ветер в прогретый воздух спальни.

Мне по-прежнему жарко.

* * *

Утро субботы началось для меня несоизмеримо рано, учитывая ночную прогулку, после которой я еще долго не мог уснуть. В голову настойчиво лезли разные мысли, чередуясь со старыми воспоминаниями, и вместе они "скакали" как шарики в лотерейном барабане.

По какой-то неведомой причине меня не стали будить к завтраку, вместо этого позже отправив Шилу.

Поставив на кровать поднос с овсянкой, апельсиновым соком и булочками, сестра забралась с ногами в кресло у окна. При этом вид у нее был донельзя довольный, как если бы ей собирались вручить премию за самую аккуратно положенную в тарелку кашу. Моя же голова, по ощущениям, весила не меньше тонны. И слегка побаливала. Вот бы ее открутить и оставить где-нибудь ненадолго.

— Ты не выглядишь особенно счастливым, — заметила Шила, хитро поглядывая на меня из-под ресниц.

— Плохо спал, — честно признался я, зачерпывая ложкой густую серую массу.

— Тогда ты должен был слышать, как я заглядывала к тебе в комнату, когда приехал этот твой монстр.

Шила показательно поморщилась.

— Он такой же мой, как и твой, — сухо ответил я, пытаясь протолкнуть в себя немного еды.

Аппетит не появлялся, что было довольно странно, так как обычно я не пропускал завтраки по утрам.

— Ну ладно, так и быть, — Шила совершенно по детски закатила глаза, тяжело выдыхая. — Сойдемся на том, что он наш. Или нет, уже не наш, а этого, как там его... Пэйта. Ужасный тип, кстати, не знает ни одного способа подать сигнал бедствия. А это очень недальновидно с его стороны, учитывая то, с кем он живет.

Внутри что-то кольнуло, но я не придал этому особого значения, старательно расщепляя хлеб на кусочки.

Я же знал, что Роу приедет не один, так к чему это глупое чувство, так похожее на обиду?

Единственный неудачник в нашей семье... нет, во всем мире — это я. Близнецы и Шила еще слишком молоды, чтобы заводить отношения. А я, похоже, уже стал слишком стар и потому сентиментален. Раньше во мне было больше уверенности в том, что все самое лучшее еще впереди. Сейчас кажется, что оно осталось где-то в прошлом, и от этого порою страшно.

Нестерпимо хотелось поподробнее расспросить Шилу о паре Роу, но я сдержался, убедив себя в том, что чем меньше я знаю до поры до времени, тем лучше. Нельзя раскисать еще в самом начале дня, который обещает быть таким долгим.

— Шила, тебе надо быть добрее к людям, особенно к омегам, — нарочито весело сказал я, немного дополнив любимую фразу Сэнджемэна.

— Я сама омега, так с чего бы это мне быть к ним добрее? — усмехнулась она, становясь похожей на старшего брата.

— Ты говоришь почти как альфа, — рассмеялся я.

— Это потому что я должна была родиться альфой, — улыбнулась Шила. — Природа несправедлива. Особенно к Лэнсу: он самый скучный из всех, кого я знаю. Даже в компании нашей команды по бейсболу и то интереснее, хотя у меня иногда складывается ощущение, что они кроме своего поля больше вообще нигде не бывают.

— О, у вас есть своя сборная. Познакомишь меня с кем-нибудь? Желательно, чтобы он не был совсем уж безнадежен в умении пользоваться китайскими палочками. Ну и любил суши, само собой.

— Ну, палочки даже Нош осилит. Кстати, пока не забыла, мы вечером приглашены на ужин к Браунам. Ты их не знаешь, потому что они перебрались сюда уже после твоего отъезда. У них сын-омега и дочь-бета, неплохие ребята. Правда, иногда бывают чересчур болтливыми. А ты так и не нашел себе никого? — вдруг без перехода спросила Шила.

— Нет, — я покачал головой. — Такое ощущение, что вокруг меня вакуум. Я знаю, что хорошие парни есть, только мне они почему-то не попадаются. Словно мы рыбы, которым самой природой суждено обитать в разных слоях океана: одним у поверхности, а другим на дне. Природа несправедлива, — передразнил я ее недавние слова.

— Понятно. Кстати, просто чтобы ты знал, папа пригласил Лэнса для тебя.

— Что? — я чуть было не подавился соком. — Да он же намного моложе меня.

— Ну, не конкретно его. Он просто попросил меня привести для тебя кого-нибудь "подходящего" на вечер. Чтобы тебе не было скучно.

Шила хихикнула.

— И ты выбрала Лэнса.

— Но ведь не могла же я привести кого-то, кто бы украл у нас твое внимание? Мы и так слишком редко видимся.

Поднявшись, Шила расправила длинную юбку изумрудно цвета.

— Но что-то я заболталась с тобой. Мне уже пора. Увидимся позже.

Подмигнув, она направилась к двери.

— Эй, почему я должен был выглядеть счастливым? — окликнул я ее уже на пороге, неожиданно вспомнив начало нашего разговора.

Приостановившись, Шила оглянулась:

— Так ведь сегодня Рождество, глупый.

И выпорхнула из комнаты, оставив после себя сладковатый аромат духов. И легкую улыбку на губах.

Мне бы ее непосредственность и оптимизм.

Вздохнув, я стал выбираться из кровати.

В ванной на мраморной столешнице у раковины стоял пузырек с "волшебными" таблетками. Наполнив стакан водой из-под крана, я проглотил одну и сразу почувствовал себя более спокойно и уверенно.

В свое время супрессанты стали прорывом в мире фармацевтики, полностью заменив собой гели и спреи, избавляющие омег от запаха. Они действовали на внутреннем уровне, подавляя физиологические потребности и уменьшая естественную тягу к альфам; а также помогали выровнять цикл и сократить количество дней, когда желание воссоединиться с альфой становилось нестерпимым, и организм находился в полной готовности зачать потомство, к минимуму.

Как и любой омега, я принимал их два раза в день: утром и перед сном. За столько лет это уже стало своеобразной привычкой. Оказаться без препарата было равносильно потере телефона, денег и своего "я" вместе взятых — девяносто девяти процентная беспомощность и вероятность "натворить дел". Некоторые считали все это вымыслом крупных фармацевтических конгломератов, которые благодаря непрекращающемуся спросу имели стабильный доход, исчислявшийся миллиардами. И по слухам среди нас были такие, кто не пил супрессанты.

Я, как и любой, считал себя человеком, способным контролировать свои эмоции и инстинкты, в отличие от животных. Но, тем не менее, ни за что бы не решился проверить опытным путем, как на мне может сказаться отказ от таблеток. Для этого существовали специальные лаборатории и исследовательские центры. По сути, главное, что нам давали супрессанты — это возможность чувствовать себя независимыми и защищенными от "несправедливости природы".

Я усмехнулся и ополоснул лицо холодной водой. Из зеркала на меня смотрело уставшее и бледное лицо человека, слишком обремененного собственными мыслями. Вернее не так — лицо омеги, который мечтает о большой любви, глупой и нелепой, и у него большими буквами написано на лбу слово "одиночество".

— Макк, не раскисай, — пробормотал я, опустив голову и упираясь ладонями в холодный камень. — И не заставляй меня пожалеть о своем решении приехать на пару дней домой.