— Блажицкий приказал. Ему сверху бумагу спустили, а по телефону из области предупредили — не пойдешь в отпуск, пока не оборудуешь комнату для наркотиков, ответил тот, сосредоточенно продолжая набивать дыры в блестящем полотнище жести.

— Угу. А солдата с ружьем дадут?

— Сигнализацию дадут. Будите звонить на пульт охраны, когда будете заходить в комнату.

Этого еще не хватало! Я в процедурке, положим, особо часто не бываю, а вот сестры туда бегают действительно через две минуты — большая часть их хозяйства именно там. Этак я сотру весь указательный палец, названивая в охрану — "Примите...", "Снимите...," "Сокол", я — "беркут...". Ну, да ладно, время покажет.

Я закрыл дверь в процедурную и сел за стол, усеянный многочисленными пятнами канцелярского клея. Иногда я думаю, что его надо было назвать не "канцелярским", а "медицинским", так часто пользуемся мы им. Это ощущение быстро сохнущей и крошащейся капли на пальцах не забудет не один врач стационара (отечественного, разумеется) до конца жизни. В прочем, с клеем, как и с бумагой, сейчас напряженка. Уж чего-чего мы только в истории болезни не переклеили:

— водочные этикетки

— ведомости по начислению зарплаты

— путевые листы

— таблицы умножения и много-много что еще.

Правда, сейчас клеим обычную бумагу, но с какой-то загадочной структурой: перьевая ручка на ней напрочь отказывается писать, набирая полный клюв размокшей мякоти.

Так, что тут у нас сегодня? Бронхиальная астма — приступ купирован, может быть переведен в терапию; инфаркт миокарда, вторые сутки, болей нет, однако, проскальзывают экстрасистолы, так что пускай поест нашей каши; отравление суррогатами алкоголя — нафик с пляжа; кесарево (то самое, Котофеича) — тут понаблюдать, ежели ничего не выплывет — тьфу, тьфу, тьфу — тоже можно перевести. ОЧМТ — открытая черепно-мозговая травма... Я встал из-за стола и прошел в реанимационный зал. Человеку, лежавшему там на столе, явно был безразличен тот грохот, который доносился из будущего хранилища наркотического зелья, да и вообще все на свете. Грохот, кстати, на какое-то время стих, и в небольшом пространстве зала стало сильнее слышно гудение "рошки" — аппарата РО-6, предназначенного для проведения искусственной вентиляции легких. За стеклянным окном лицевой панели резиновый мех ритмично поднимался и опускался, за каждый раз заталкивая по 650 мл. воздуха в легкие молодого парня, обмякшего на столе. Лицо его уже очень сильно отекло, веки были налиты чернотой. Кровоподтеки вокруг глаз свидетельствовали, что диагноз "перелом основания черепа" мы выставили верно, хотя толку от этого — никакого. В воздухе стоял тот непередаваемый запах — смесь двухсуточной крови, спинномозговой жидкости, испарений тела, чего-то еще — учуяв который наши многоопытные санитарки безапелляционно заявляют: "Смертью пахнет", и начинают настойчиво спрашивать — дотянет ли больной до конца их смены. Ясное дело, им ведь в случае смерти труп в морг вести. В крайнем случае, они согласны, чтобы смерть случилась хотя бы за час до конца смены — по закону тело должно находиться в отделении еще два часа после смерти, и, таким образом, все удовольствие все равно достается сменщикам.

Ну, сегодня, наверное, он еще потянет, но, в общем-то — похоже, не жилец. Я раздвинул отечные веки — из глубины глазных щелей куда-то далеко в пространство мертво глядели неподвижные зрачки. Неподвижные — потому что на узкий лучик света, пущенный мной из ларингоскопа, они не отреагировали радующим душу реаниматолога сужением, и, хотя еще не расплылись на всю радужку, что свидетельствовало бы о необратимой гибели мозга, но были они шире, чем вчера. Я взялся за руку, привычно поставил четыре пальца на лучевую артерию, частота пульса тоже уменьшилась, 54 в минуту, нарастает брадикардия, значит, нарастает и отек мозга. Очень жаль...

Когда читаешь, или слышишь по радио, что, дескать, в Штатах за год осуществляется 1500 пересадок сердца, как-то не задумываешься, где ж это буржуйские хирурги набрали такую уйму сердец? Причем сердец неизношенных, в общем — то здоровых и не поврежденных? Это начинаешь понимать, наблюдая такого вот коматозника. Это означает, что 1500 пациентов так и не вышло из комы, чаще всего вызванной тяжелой травмой. Констатировали смерть мозга — и разобрали на запчасти. Ну, а у нас, с нашим законодательством, ему не светит даже то, что его сердце переживет его самого, хотя по мне — это довольно-таки слабое утешение.

Осматривая попутно все остальное — мочеприемник с литром мочи (значит, почки пока все еще пашут), повязку на голове, слушая легкие, я опять вспомнил позапрошлое дежурство.

...Мы сидели на том самом пресловутом диване, владеть которым обязана каждая уважающая себя ординаторская. Этот диван должен быть обтянут коричневым дерматином, покрыт неярким покрывалом, а из-под подлокотников обязательно должны торчать небольшие клочочки ваты. Торчат они из дырки, прожженной сигаретой, а потом, любопытства ради, расковырянной шариковой ручкой. Он может раскладываться, но часто, по причине, старости, он сбит гвоздями, и способность эту утерял. Он... ну, короче, врачи знают этот диван, вобравший в свои щели и трещины многолетний постпятиминуточный треп о дурости начальства и послеобеденный треп ни о чем, и вечерний треп (уже очень даже о чем, с определенного момента) с медсестрой, которая даст форы в своем халатике всем "мискам" в их купальниках от Кардена, и ночной уже шепот с той же медсестрой, когда уже на "ты", и зовут не по имени отчеству, пусто глядя в пространство за спиной, а просто Дима, или Димочка, или Димуля...

О-о-о — много чего знает такой диван, но врачебную тайну — свято хранит, как и положено всякому достойному сотруднику медучреждения. В современных, пахнущих пластиком больницах (так и хочется сказать "кранкенхаузах"), такие диваны... все равно есть, они туда пробираются какими-то тайными путями, подобно разведчикам, в буржуазное сообщество кожаных кресел на колесиках и черных угловатых столов, как их не пытаются изгонять прилизанные мальчики — представители фирм по оснащению медучреждений мебелью.

Вот на таком диване мы и сидели с дежурным хирургом Игорем Петровичем Войтеховым, в просторечии — конечно же — Гошей, когда раздалось ненавистное бренчание телефона.

Много раз ронявшийся, с раздерганным проводом, он теперь вымещал злобу на нас — злобно зыркая своим циклопьим глазом — диском. Благо, что на экране старенького "Горизонта" опять плясала очередная корова в фартуке, рекламируя своё непревзойденное молоко. Судя по тому, что она вытворяла, коровье бешенство — это про нее. Я оторвался от мерцающего прямоугольника и поднял трубку.

— Дмитрий Олегович, тут "Скорая" аварию привезла. Хлоп. Все. "Скорая" привезла "аварию". Вместе с разбитой машиной и покорябанным столбом.... И сколько ни будешь долдонить, что: "...надо сообщать конкретные вещи — что случилось, когда случилось, с кем случилось, что мы имеем на настоящий момент" — все это остается не то, чтобы не услышанным — нас, кажется, вообще не слушают. "Глас вопиющего в пустыне" — вот, это про нас, и про наше говорение с трибун и вне оных. Ладно, оставим Библию в покое, пора вниз...

...Внизу было плохо. Настолько плохо, насколько может оценить лишь врач-реаниматолог. Дежурный врач, конечно, тоже понял, что "плохо", чего меня и позвал, однако, всю тяжесть, он конечно не прочувствовал. Мне же сразу бросились в глаза вывернутая под диким углом рука, меловая бледность больной и лужа крови на брезентовых носилках. При этом девица без умолку болтала, лет ей было 18-25, хотя кто их знает, сейчас можно и в 16 выглядеть на сорок, равно, как и наоборот. Уже то, что она на фоне видимой тяжелой травмы то порывалась встать, то требовала дать ей закурить, то истерически начинала звать какого-то Валеру, говорила о серьезном травматическом шоке, а точнее о той эректильной его стадии, живописанной еще незабвенным Пироговым. Однако это было еще не все. Живот у девушки был явно ненормальных размеров, если конечно она не прятала подушку под дешевым китайским сарафаном.

— Сколько недель? — влепил я, сразу попутно считая пульс.

— Тридцать девять.

Тридцать девять — это уже надо рожать.

— Что вообще случилось? — спросил я у фельдшерицы "Скорой", переминавшейся рядом с ноги на ногу, как будто и не надо было, хотя бы попытаться подколоть систему к больной.

— Они вчетвером ехали на мотоцикле, и влетели под "КамАЗ".

— Подождите, вчетвером?! Ну, даже если мотоцикл с коляской — двое на мотоцикле, один в коляске, где четвертому-то быть?

— Ну, она говорит, что не поместилась, и поэтому сидела на баке...

Сидела на баке. В 39 недель беременности, ночью на мотоцикле, управляемым, скорее всего пьяным водителем, да и сама, наверняка, пьяная. И мы еще задумываемся над тем, как жить следующему поколению. "Поколение" — это от слова "колено", и, по-моему, оно резко деформировано, я бы сказал — последняя стадия артроза.

Рядом с девушкой лежал, клокочуще хрипя, парень, лет 25. Лицо его обильно заливала кровь. Это-то не так и страшно, при травмах головы кровь всегда хлещет, и пугает окружающих, но вот ритм дыхания — нарастающий и потом постепенно ослабевающий клокот — свидетельствовал о сопутствующей травме черепа с ушибом головного мозга. Я посмотрел зрачки — левый был явно шире правого — скорее всего, гематома, зрачок, как всегда, отреагировал на скопление крови в соответствующем полушарии. Ощупывая лицо, я понял, что помимо всего прочего у него перелом челюсти в двух местах, потому что отломки с неприятным скрежетом поплыли под пальцами. "Комплекто", как говорят итальянцы.

— Трупов хоть нет? — поинтересовался я, попутно доставая из "тревожного" чемоданчика малый джентельменский набор — систему для инфузий, периферический катетер и флакон полиглюкина.

— Нет, не знаю..., мы их сразу сюда повезли, — путано отрапортовало та.

Дальше понеслась привычная работа — вену у девицы я нашел сразу, и хотя периферия — это не централка, но на первые минуты и это сойдет, а центральный катетер я ей и в операционной загоню. Открыв замок системы на всю катушку, я предоставил полиглюкину литься струйно. Ей бы сейчас кровцы, да плазмочки, но это тоже потом.

— Поднимайте в операционную. Гоша, наливай ее, ей сколько ни зальешь — мало не будет, — бросил я хирургу, переключившись на парня. Так, убрать кровь изо рта, вот гадство, как противно трутся отломки челюсти, и еще кровь — обычно теплота человеческого тела радует, а вот теплая кровь через перчатку лично у меня вызывает неприятные ощущения. Электроотсоса, конечно же, в приемном, как всегда нет — ладно, сойдет и салфеткой. Теперь — извини, приятель, некогда тебя особо обихаживать ...Я ввел клинок ларингоскопа в рот, дальше, дальше, холера, как все плывет. О! — судорожно сжались и снова разомкнулись серые полоски голосовой щели — трубу, трубу мне, дава-а-ай, сейчас-с, только на вдохе, а то враз спазмируется, потом хоть ногой ее туда толкай, оп! Интубационная трубка с небольшим усилием проникла за связки, и сразу в ней забулькало, захрипело, парень резко выдохнул, потом еще и еще — прозрачный пластик "Рюша" покрылся изнутри каплями крови. Надо бы поскорее его отсанировать, но хоть дышит уже, и то хлеб, хоть и без масла.

На лифте мы поднялись на второй этаж. Страшно матюгаясь, Гоша уже накладывал электроды, чтобы снять электрокардиограмму, параллельно давая указания, какие анализы взять у больной, и куда вообще должен идти весь персонал отделения, вкупе с преподавателями того медучилища, которые их выпустили, поставив в аттестате "хор." и "отл.".

Я тут с Гошей солидарен на все сто. Не в плане, конечно, места посыла, там не гигиенично, и полно микробов..., но вообще-то, большое количество их т а м, с лихвой компенсируется полной стерильностью мозгов нового выпуска медсестёр. Мной всё больше и больше овладевает, в последнее время, крамольная мысль — а не стоит ли нам набирать прямо с улицы крепеньких девчонок, как, говорят, паны когда-то, крестьянок на жатву набирали, да и учить их потихоньку прямо на месте? Эффект от учения, я уверен, будет гораздо большим, девки не потеряют год — полтора, может кто и девственность, а государство сэкономит энную сумму на содержание медучилища. Ну все равно ведь их там не учат! Смех и грех — приходит выпускница училища, да не куда-нибудь — в отделение реанимации, и уже на работе выясняется, что она не умеет пользоваться пилкой для открывания ампул и пипеткой. Сие есть не анекдот, а горькая правда. Из этого же выпуска, говорили, другая сестрица после указания наложить гипсовую повязку намотала сухой бинт человеку на руку, да так и отпустила, благо, что бедолагу успели вернуть с лестницы, а то позору было бы.... А если вдуматься за что? Не мы же их учим, вернее, не учим? Ещё вернее — мы то их как раз учим, других сестер нет, а работать надо. Та девчонка, что я пипеткой пользоваться учил, сейчас вон вены ширяет, глазам не моргнув, я могу газету на диване читать — она и без меня и астматический приступ снимет, и буйного угомонит. Но кто мне хоть копейку заплатил за преподавательскую деятельность, да и вообще, кто знает, что мы их тут учим, с нуля в с е м у ? Учишь-то, ведь тоже как: у постели цедишь сквозь зубы, шепотком, чтобы больной не услышал или, не дай Бог, родственники. Бывает так — лежит себе дедушка, нафик никому не упал, а случись что — куда угодно дойдут, и потом ещё на всех перекрестках трубить будут, что его, горячо любимого, неграмотная сестра да врач-раздолбай в могилу свели, и плевать им на то, что у дедушки рак с метастазами во всё, окромя зубов, а сам он уже в гражданскую немолод был.

У нас-то, слава Богу, пока что работают старые кадры, выпестованные. Скоро, правда, наверное, повыходят замуж, тогда опять дадут новых, и опять мы будем им объяснять, что такое шприц. Пока же Наташка все умеет и знает, столик мне накрыла, не с коньяком, с катетером (ау, "Джонсон и Джонсон", ау "Браун — Мельзунген", где ваши одноразовые комплекты!), и я его быстренько под ключицу беременной загнал. Её, оказывается, Ангелиной зовут, даром, что с сережек позолота лезет, а от "золотого" же кольца на пальце зеленый след. Несмотря на то, что Ангелине лилось уже в две вены сразу, артериальное давление у неё по-прежнему не поднималось выше 80, и девчонка уже начала путаться и проваливаться, того и гляди зазевает.

Гинеколог, которую уже успели привести из дома, деревянным айболитовским стетоскопом напряженно пыталась выслушать что-то у неё в животе, не выслушав ничего, решительно махнула рукой — кесарево. Как мог быстро я заинтубировал девчонку, с растущим предчувствием катастрофы отмечая, что пульс у неё, и без того еле определяющийся под пальцами, окончательно перестал определяться на руках, на сонных же артериях, которые являются одним из последних бастионов гемодинамики, он стал неровным и слабым.

После обработки операционного поля, больше походившего на мытьё нерадивой уборщицей угла, в который никогда не заходит начальство, последовал разрез. Кожа, а затем и синюшные мышцы разошлись, практически не кровоточа, даже зажимы накладывать не пришлось. Ещё разрез, по матке, запустив руки по локоть в зеленые околоплодные воды, гинеколог вывихнула из матки голого ребенка, а затем с усилием вытащила и всё тело. Сестра из родилки приняла тряпочное обвисшее тельце с мраморными разводами на коже, я бросился за ней, на ходу защелкивая на ларингоскопе детский клинок. Стиснув зубы, я заинтубировал крохотную трахею, педиатр начал качать воздух миниатюрным мешком, а я уже двумя пальцами стал часто и ритмично нажимать ребенку на грудину. "Потеряем, потеряем, и хорошо, если только одного" — дурной осенней мухой билась одна мысль в моём взмокшем лбу. В операционную влетел, на ходу натягивая перчатки, Сергей, его, значит, тоже вызвали. С ходу оценив ситуацию, он продолжил массаж сердца, сменив меня, я же, в двух словах обрисовав ситуацию, метнулся назад к столу, где уже плыли, плыли зрачки, а пульс уже почти перестал определяться даже на сонных. Марина Владимировна, наша самая опытная анестезистка, отчаянно качала резиновой грушей тонометра эритроцитарную массу, и брызги крови, от которых в таких случаях ни за что не убережешься, уже обляпали всё в радиусе полметра от штатива. Естественно, в этом полуметре оказался и я. "При аварии с биологическими жидкостями — попадание крови на одежду...", как это там, в инструкции по профилактике СПИДа среди медперсонала? Пятна на одежде перекисью, а кожу под ним спиртом, или наоборот? Или то и другое спиртом? Точно помню, что одежду потом надо снять и замочить в хлорамине. Нет, все в принципе правильно, инструкция в целом верная, вот только большую часть рабочего времени, я должен ходить абсолютно голый, обильно поливая себя спиртом. Я уже не говорю о том, что если я буду каждый раз после такой аварии сдавать кровь на анализ, как того требует та же инструкция, уже через месяц я буду походить на жертву вампира.