На дальних рубежах. Звездное небо.

На Людвига похож, — обманывал сам себя Эрих, битых полчаса водя пальцем по фигурке блондина, и не мог обмануть. У Людвига глаза льдисто-голубые. Людвиг никогда не посмотрит так напряженно и немного печально. Никогда не будет целовать его так... самоотреченно. И не застынет, борясь сам с собой, и отчаянно себе проигрывая — чтобы плюнуть на все и решительно захватить его, Эриха, прямо в пустом баре. Плюнуть на все и встать перед ним раком, отдаваясь его похотливой грубости.

Он закрыл лицо, вспоминая снова и снова: Фриц гневно сжимает губы, выслушивая оправдания нерадивого подчиненного; Фриц заглядывает ему в глаза: вам было хорошо? Сосредоточенно прислушивается к нехорошим шорохам в области панцирного поражения. Целует его ноги, щекотно прикусывая кончики пальцев. Ясно улыбается, спрыгивая с кавернозного выступа: вы были правы, господин капитан, здесь явно что-то есть. Становится на четвереньки и покорно опускает голову на руки. Заливается краской и смущенно вздрагивает губами, не находясь с ответом. Властно над ним склоняется: посмотрите на меня, Эрих, не закрывайте глаза. И Эрих смотрит и теряется в двух темно-зеленых безднах, и пытается найти источник звездного света, таящегося в них, и не может. Фриц, Фриц, Фриц.

Надо сходить на работу, вот что. Разберется с отчетностью наконец-то, раз ни на что все равно не способен, кроме как сидеть на полу и мечтать об адюльтере. Кажется, Фриц тоже проводит все дни на службе. Неужели у него нет никакой личной жизни, подумал Эрих, невольно радуясь этому обстоятельству. Самообман, конечно, опять: разве может такой красивый мужчина... и великолепный любовник... оставаться один? Наверняка, кто-то преданно ждет его вечерами. А он просто... посмотрит издали и все.

* * *

В деловом комплексе было немногим более спокойно, чем в будний день. А Эрих и не знал, что его окружают сплошные трудоголики. Ну и хорошо, значит он не выделяется своим рабочим порывом. Стиснув зубы, археолог мужественно набросился на постылые таблицы и рапорты. И даже увлекся этим занятием, обнаружив отчеты геноссе Аргенау о прорывах периметра. Вот уж кого не напрягает составить сотню подробных описаний практически одинаковых событий. Улыбаясь, он внимательно прочел все, представляя, как сосредоточенно Фриц строчит их на своей планшетке.

Нет, азартно подумал он, закончив, во всем этом есть какая-то система, это похоже на аритмичную цикличность живого организма... Просто слишком большого, чтоб мы его могли увидеть. Сидим и сражаемся здесь, как стая мелких креветок с кончиком щупальца гигантского осьминога. Бедняга Фриц, как бы его не придавило случайно эдаким... тентаклем. Он подготовил базу для аналитических графиков, воображая себе голого оберштурмфюрера (но в парадной фуражке), бьющегося с огромным тентаклем в рукопашную. Большой тентакль в сознании побеждал, а малый тентакль одобрительно шевелился между ног ученого. Все было готово, и Эрих сконцентрировался на отборе и вводе данных, выбросив из головы непристойности.

Через пару часов он самодовольно откинулся, любуясь получившейся моделью. Какой изящный полет теоретической мысли! Осталось прогнать и уточнить это все на практике. Организуем несколько экспериментальных периметров в округе — чисто для сбора данных. А какой блестящий результат последует в случае подтверждения теории: они смогут не бороться с загадочными выбросами, а как бы пропускать их через себя... Падение энергозатрат и использования человеческих ресурсов в десятки раз! Людвиг будет рад, для его индустриального проекта самое то. Наконец-то научный корпус (в лице конкретного капитана Эриха Ромеля-Клаузевица) принесет реальную пользу.

Надо будет подключить Карла к соответствующей перенастройке периметра — используем, наконец, его химико-физическое образование по прямому назначению, а не только для лаборантской работы по взятию проб у бесконечных Колоколов и Параллелепипедов. Кому и для чего вообще нужен весь этот поток одинаковых артефактов? — подумал он вдруг с нехорошим подозрением, вспомнив, что вообще-то, их база имела статус научной, как это ни смешно. И отправился побродить по лабораториям — унять творческое возбуждение. Вспомнился снова тентакль, оберштурмфюрер в фуражке... И большой черный ремень! — решил Эрих, сладко жмурясь, — Ремень будет весьма к месту.

Большая часть новенького оборудования стояла под чехлами, ни разу не тронутая. Обжит был всего один угол с анализаторами, и там Эрих обнаружил Карла, корпевшего над очередными замерами.

— Карл! — искренне обрадовался Эрик, — Ваше трудолюбие заслуживает самой высокой оценки, и особенно — своей своевременностью.

— Господин Ромель, — Карл вскочил, поправляя очки, — простите, я вчера не закончил... Но сегодня обязательно все доделаю.

— Не волнуйтесь, дорогой коллега, время все терпит. До тех пор, пока трудолюбие, талант и доброе воля искупает постыдные слабости... — Эрих нес эту высокопарно-покровительственную чушь совершенно автоматически, не задумываясь даже над минимальным смыслом. Он просто неумолимо и неизбежно каждый раз включался в этот модус поведения при виде влажных испуганных глаз Карла и его тощей нескладной фигурки. Свое значительное высказывание он завершил, снисходительно потрепав мягкие волосы младшего лейтенанта. Какой, все-таки, милый молодой человек. И почтительный. Вон, как потупился и полузаломил руки.

Эрих поделился с ним своими выкладками и объяснил будущую роль Карла в предстоящем эксперименте.

— Нам потребуется тесное сотрудничество с геноссе Аргенау, — мечтательно улыбался он, — Доблестный оберштурмфюрер досконально изучил эту проблему, так что поделитесь своими предложениями с ним также.

Карл скис, кусая бледные губки:

— А может не надо, господин Ромель... тесного сотрудничества... Может, достаточно будет послать ему отчет?

— Как это — не надо! — возмутился начальник научного корпуса, — Межведомственное взаимодействие — основа успешного проекта в приграничье!

Он был готов одарить подчиненного еще парочкой мыслей, почерпнутых из абсолютно безумной брошюрки, присланной министерством с предпоследней передачей данных ("Мораль защитника дальних рубежей" ). Но заметил, что у того на глазах выступили слезы, а руки задрожали, сцепляясь друг с другом.

— В чем дело, Карл? У вас имеются личные предубеждения против оберштурмфюрера?

— У меня — нет... Скорее, у него... Это будет, невыносимо, господин Ромель! После вчерашнего позора...

Проклятье! Он вспомнил забавный инцидент при исследовании влажной каверны и бешено-брезгливые нотации Фридриха о чести мундира — перед двумя съежившимися парнями в изгаженной форме. Для них, наверно, все было совсем не забавно. Вот почему Карл не сделал вчерашней работы. А Эрих еще распространялся сегодня о постыдных слабостях. Недавний его треп представился гнусным издевательством над коллегой.

— Послушайте, я потребую у геноссе Аргенау извинений. Он не имел никакого права вас шпынять, — Эрих снова погладил бедного парня по волосам. Положительно, невозможно удержаться! Такой несчастный. Карл втянул голову в плечи. — Это исключительно моя прерогатива.

— Не надо извинений, господин Ромель...

— Почему же?!

— С него станется принести их в офицерском собрании... с пояснениями...

Эрих рассмеялся:

— Полно, Карл, вы слишком суровы к геноссе Аргенау, он вовсе не такой бесчувственный.

Совсем, совсем не такой... Говорить о Фрице было приятно.

— Я попрошу принести их лично, только в моем присутствии. И поверьте, во вчерашнем конфузе нет ничего ужасного. Подобное может произойти с любым... особенно в начале карьеры. Вот, например, я, будучи курсантом...

И Эрих рассказал жуткую историю о том, как их направили на первичную разведку (3 желторотых третьекурсника!), а они заблудились, и вместо недавно откопанных катакомб забрели на военную базу, проникли случайным образом за барьер и долго (2-е суток) метались по коленчатым переходам, пытаясь выбраться. Пока не наткнулись на какую-то кладовую, где в запечатанных пакетах обнаружили нечто вроде еды.

— От этой дряни у нас разболелись животы, а меня так вообще пронесло. Вы же понимаете, что нагадить прямо там мне показалось неуместным, и я пробрался в соседнее помещение и сделал свое дельце в какой-то контейнер. И вот, вообразите, все это время вояки гонялись за нами по своей базе и именно на это утро, наконец, нашли — прямо в помещении для отходов, на остатках ночного пиршества, — Эрих ностальгически смеялся: — О, этот незабываемый вкус помоев! Но самое ужасное, — он наклонился к робко улыбающемуся Карлу и трагически расширил глаза, — самое ужасное обнаружилось за завтраком! Когда тот самый обделанный мной контейнер оказался автоклавом с как раз завтраком! До сих пор поражаюсь, как мне удалось его открыть...

Поражался Эрих потому, что вскрывал автоклав и туда гадил вовсе не он, а один из его товарищей. Сам бравый курсант Ромель дальновидно облегчился в мешок с отходами и оставил его в переходе. Но кто сейчас разберет — кто куда, после стольких лет! Тем более позора тогда досталось всем троим поровну — естественно, они не стали выдавать соратника.

— Как над нами издевались эти штурмовики... А последующая слава в академии! Хотите, я поделюсь этим случаем в офицерском собрании, и пусть все эти солдафоны ржут надо мной? А про вас забудут, поверьте, я позабочусь.

Эрих подмигнул и рассеянно покрутил коричневую кудрявую прядку Карла, не замечая, как тот покраснел от этих ничего не значащих для коренного нератосца действий. Он вспоминал свою гремящую славу в академии. История с базой и штурмовиками только прибавила ему популярности — он всегда умел поворачивать самые нелепые ситуации в нужную сторону в общественном мнении. Так что обещание Карлу позаботиться было совсем не пустым.

— Вы так добры...

— Ладно, не стоит благодарности, — Эрих поднялся, — думайте над заданием.

Надо доложить коменданту о предполагаемых исследованиях... позаботиться о ресурсах и финансировании... и заручиться поддержкой Фрица. Да, с Фрицем лучше поговорить до Людвига.

* * *

Фриц, вызванный с полигона, вышел ему навстречу, и его лицо озарилось такой радостью, что Эрих невольно остановился. В груди тягуче заныло, и под палящим солнцем этой планеты его пробрал озноб.

— Эрих! Я не думал, что сегодня увижу вас.

— Я сам удивлен, Фриц, но дело, приведшее меня к вам, кажется достаточно важным.

Фриц серьезно кивнул, глядя бездонными темными глазами, а Эрих почувствовал, как в животе закручивается маленькая спираль. Он излагал свою идею, любовался строгим сосредоточенным лицом Фрица, а спираль все закручивалась и закручивалась.

— Это замечательно, Эрих, вы не представляете, как нас замучили эти прорывы. Как бы мне хотелось, чтобы ваша теория оказалась истинной.

Археологу стало стыдно, что он все это время небрежно проглядывал отчеты начальника охранения по диагонали. Хотя... в конце-концов, благодаря этому набрался большой фактический материал!

— Я очень надеюсь на ваше сотрудничество.

— Я весь ваш, Эрих, — тихо сказал Фриц, еле заметно улыбаясь, и от этой слабой улыбки лицо его снова осветилось.

Эрих на мгновение прижал руку к горлу: спираль дошла и до туда.

— Ну, тогда осталось доложиться коменданту.

— Геноссе комендант Клаузевиц сейчас на полигоне.

Они молча шли рядом, изредка соприкасаясь рукавами, и спираль вкручивалась Эриху обратно в живот. Он словно плыл в темном пушистом облаке, а Фриц казался таящейся в нем вспышкой. Заготовленная еще вчера за ужином фраза ("Простите, Фриц, но того, что было на крыше, больше не повторится" ) застряла в нем мерзлым неприятным комком, и он просто физически не мог его извергнуть. Ведь это означало: погасить свет в темно-зеленых глазах, разорвать пушистое облако, окутывающее их одно на двоих... а спираль наверняка разорвет его изнутри болью.

— Земля упала на небо, а господин Ромель-Клаузевиц явился на службу в воскресенье, — усмехнулся Людвиг, оторвавшись на мгновение от мониторов. Он схватил неосторожно приблизившегося Эриха за шею сзади и, подтащив, поцеловал его около уха. Эрих вяло упирался: было неловко перед присутствующими офицерами, к тому же, Людвиг при исполнении всегда внушал ему легкий трепет. Приведшее его сюда дело показалось в этот момент чепухой и глупостью. Он вздохнул, собираясь с мыслями и духом, и повел плечами, пытаясь сбросить тяжелую руку мужа. Тот только крепче сжал его шею. Эрих поймал мрачный взгляд Фрица и подмигнул ему из-за плеча супруга. Глаза оберштурмфюрера доверчиво распахнулись, а Эрих рассмеялся:

— Отпусти, Людвиг, вечером этим займемся, а сейчас у меня к тебе дело.

Людвиг засмеялся в ответ и отпустил, укоризненно покачав головой. Присутствующие стыдливо отвели взгляды. Кроме Фрица.

— Мне нужны ресурсы на исследования прорывов периметра. Есть возможность значительно уменьшить связанные с этим энергозатраты.

— Примерно на сколько? — теперь комендант пристально смотрел прямо на него: просчитывал перспективы.

— Ориентировочно — в 15-20 раз.

— Хорошо. Можешь рассчитывать на полное финансирование. Оставь свои выкладки и явишься ко мне через... — он покосился на мониторы, — три часа.

— Рад служить, — буркнул Эрих, сморщив нос: что за тон! — Мне понадобится геноссе Аргенау... для консультаций и координации взаимодействия.

Людвиг коротко кивнул Фрицу, отпуская, и они вышли из командного пункта — снова вдвоем.

В переходе оберштурмфюрер схватил его за локоть и втащил в какую-то тесную комнату, призрачно освещенную аварийной лампочкой.

— Послушайте, Фриц, я...

Фриц поднял его подбородок и осторожно прикоснулся губами. И Эрих слабовольно задрожал в его руках, и приник всем телом, углубляя поцелуй. То, что все это время накручивалось в нем, наконец со звоном лопнуло и теперь обрывками хлестало изнутри. Он хищно впивался зубами в беззащитно подставляемую ему шею и жадно терзал губы любовника. Да, любовника, в конце-концов, многие делают это, в этом нет ничего особенного — в измене. Жалкие оправдания, понимал он, плавясь и летя в пропасть, жалкие и нелепые, такие же мелкие и глупые, как попытки соблюдать строгую нравственность... Рядом с темными звездами в винно-зеленых глазах Фрица.

— Что, Эрих... вы хотели сказать...

— Я люблю тебя, Фриц.

3. Пустота.

Дни Эриха были наполнены Фрицем, как весна — солнцем. Его азартные эксперименты с прорывами периметра переплетались с совсем другими исследованиями. И там он узнал, как много смыслов таится в серьезном молчании Фрица. И какое, оказывается, сладострастное и похотливое существо таится в нем самом.

Питаемый постоянным чувством вины к Людвигу, он стал стал не то, что ласковым — никогда, за всю свою жизнь, он не был и не будет способен на ласку ни к кому, кроме Фрица, — но очень, очень покладистым. И неизбалованный Людвиг благодарно принимал неожиданные милости, каждый день опасаясь, что все так же неожиданно закончится; и боялся задуматься о причинах своего счастья. Да, эти 5 месяцев они были на самом деле счастливы — все трое.