Наконец можно заняться его сочащимися кровью ранами. На меня медленно наваливалась усталость. Сутки дежурства, нервотрепка этогого вечера — кажется, я свалюсь, не дойдя до кровати. На душ сил точно не хватит.

Пациент снова не смотрел мне в глаза, но я чувствовал его пристальные взгляды, бросаемые исподтишка. У него была удивительного качества кожа (на живых местах): чистая, бархатисто-нежная, тронутая легким загаром. Он еле заметно вздрагивал от моих прикосновений — как большой чуткий пес. И еще на его теле не было волос. Только аккуратный квадратик короткого пуха на лобке. Меня так и подмывало его потрогать, чтобы убедиться — это впечатление обманчиво, и там у него волосы такие же жесткие, как у всех нормальных людей. И под конец я не удержался, провел рукой по низу его живота, запуская кончики пальцев в этот пух на излете движения. Действительно, пух. Просто невероятно. Он снова дернулся и сжал ноги, неловко прикрывая пах. Нет, ну надо же. Только что раком передо мной стоял, а теперь стесняется. Я, впрочем, и сам смутился от своей выходки, слишком похожей на непристойную ласку.

— Одевайся, — я принес ему одежду. — Есть хочешь?

Тот кивнул и я отправился на кухню ставить чайник и делать очередные кингсайзовские бутерброды. Больше ничего не было. Утомленная апатия сменилась утомленным перевозбуждением. Как раз такое состояние, когда не способен на что либо конструктивное, а только тупо, например, шариться в интернете.

Аль ел, держась двумя руками за бутерброд, и явно стараясь не спешить. Проголодался. Я четким волевым усилием оторвал голову от стола и пошел стелить ему постель в бабушкину комнату. Не на диван же человека укладывать, если свободная кровать есть. Все. Бобик сдох.

— Твоя комната вторая слева, — крикнул я и потащился к вожделенной подушке, как к земле обетованной, бросая одежду прямо на пол.

Счастье мое было скоротечно и как-то незаметно: казалось, вот только лёг — и тут же подскочил от дикого крика. Я в ужасе скатился с кровати, хватаясь за торшер. Где враги?! Убью нах!

Врагов, конечно, не оказалось. Просто найденыша кошмары мучили. Нет, кричал он, не надо. И скулил: пожалуйста, пожалуйста, прекратите. Я зашел к нему в комнату, подсвечивая себе мобильником: было еще темно. Четыре часа ночи, издевательски подмигивало мне с экрана. Впрочем, в это время года в нашей прекрасной стране темно большую часть суток. Полярная ночь лежит совсем рядом.

— Тихо, — прошептал я, садясь на кровать и гладя его по голове и плечам, — все в порядке, тебя никто не обидит, я не позволю.

Он замер, в темноте блеснули белки распахнувшихся глаз. И вдруг схватил меня за руку и прижался всем телом, свернувшись для этого в позу эмбриона. От парня несло жаром, его била дрожь — короче, все признаки панической атаки на лицо. Единственная странность, это как легко он пошел на физический контакт. По идее, должен был отбиваться в истерике, если вспомнить, что с ним сделали. Я был даже внутренне готов к этому, а он льнет ко мне, как щенок. Похоже, меня действительно приняли, как защитника. Эти мысли отозвались в груди болью: каждый может интеллектуально баловаться на досуге Экзистенциональным Ужасом, но видеть человека, на своей шкуре ощущающего это каждый день... В скорой такое же испытываешь, леча детей, над которыми издеваються родители: такого просто не должно быть. Легко и приятно натравливать на уродов полицию и органы опеки. Но есть вещи, которые нельзя забыть, как, например, потухшие глаза на детских лицах. И этого парня я буду помнить, наверно, до конца жизни.

Аль (блин, надо высяснить его настоящее имя) вроде заснул, и я осторожно попытался освободится. Он вздрогнул всем телом, просыпаясь, его снова затрясло:

— Нет, не уходи, пожалуйста, не бросай...

— Хорошо, хорошо, я сейчас вернусь, принесу только свое одеяло.

Он отпустил, и я побрел, натыкаясь на углы, на кухню: хотелось пить.

Мужчина сидел на коленях и ждал меня, обхватив руками скомканное одеяло.

— Двигайся.

Я устроился с краю и недоуменно посмотрел на него: — Ну, чего сидишь, иди сюда.

Он аккуратно прилег рядом, беря меня за руку; я чувствовал его взгляд в темноте.

— Отвернись, — я зевнул, — спать мешаешь.

Он повернулся к стене, и я подумав, обнял его со спины, поверх одеяла. Надеюсь, это поможет.

Сквозь сон я чувствовал, как он иногда судорожно дергался и нащупывал мое присутствие. Тогда я сонно бормотал, что все хорошо, мол. И он снова успокаивался и больше не кричал — мы относительно мирно продрыхли часов до 10-ти. В десять серый рассвет окончательно сменился серым днем, а я также окончательно проснулся.

Пробуждение было приятным и стыдным одновременно: со смутным эротическим сном и утренним стояком, которому очень помогала теплая рука Аля на моем голом животе. Ночью нам стало жарко на одной кровати, и мы вылезли из под одеял и даже переплелись конечностями. Жесть! Никогда не думал, что настанет такое утро: я с торчащим членом, в обнимку с мужиком, причем голым! Да, да, белье я вчера ему не додумался выделить, а в штанах он в постель не полез.

Я заелозил, одновременно пытаясь скинуть с себя его конечности и втянуть свои, не особо потревожив соседа при этом. Не хотелось его будить: этот парень настоящая заноза в заднице, а меня грела мечта провести часик с чашечкой кофе и лаптопом. В лоджии с видом на парк.

Вот, блин! В результате моих манипуляций, Аль свернулся по-новому, уткнулся носом мне в бок и принялся туда щекотно дышать. Одна его рука при этом пристроилась мне под бедро, а вторая сползла по животу вниз, успокоившись весьма близко от стратегичекого места! Место запульсировало, а по телу прокатилась жаркая истома. Я закусил губу, пытаясь справиться с собой. Да что же это такое! Волны возбуждения, казалось, концентрически исходили от его ладоней и губ, прикасавшихся к моей коже. Хотелось непристойно извиваться под этими прикосновениями, а еще больше — запихать свой член во что нибудь податливое. Минет, изнывал я, сейчас бы не помешал хороший минет. И плавно подался вбок, соскальзывая с кровати.

Взяв низкий старт, я ломанулся в ванную. Пятью четкими движениями совершил прицельный выстрел в унитаз белой очередью, вспомнив при этом, как прямо здесь, на этом полу, Аль вчера стоял раком и похотливо крутил задницей.

Разрядка настигла мое тело и разум одновременно; я завис в прострации на минуту где-то (заметьте, над унитазом), а потом с отвращением вспомнил свои недавние фантазии. Похотливо, надо же. Ты сам похотливая свинья, Жека, парень вчера на ногах еле стоял от боли и страха, а тебе на это подрочить, жывотное.

Несмотря на некоторые отклонения в начальной стадии, мой план все же начал осуществляться. Душ, сосредоточенная медитация над туркой, лаптоп, лоджия. Летом эта лоджия превращалась в балкон благодаря современному безрамному остеклению, а сейчас можно было вообразить себя в прозрачном батискафе на всплытии. По стеклам стекали мелкие капли, я лениво почитывал новости (ничего нового) и перебирал спам. Ага, а тут вовсе и не спам имеется. Подтверждение моего участия на семинаре анестезиологов-резидентов. В Амстердаме, через месяц. Я откинулся в кресле, с умилением любуясь дождливым небом, черными ветками деревьев и черным же листиком, прилипшим к окну. Жизнь удалась, Бездна надолго повернулась ко мне задницей. На этой мысли я как-то внутренне споткнулся и вспомнил, что собирался вчера составить медэкспертизу.

В гостиной, куда я пришел за камерой, стоял мой вчерашний найденыш и в упор смотрел на меня желтыми глазами. Он совсем не был похож на давешнюю умирающую жертву. Неузнаваемо уродующие его лицо побои уже сошли, оставив после себя лишь тени под глазами. Черты его оказались тонкими и аристократически красивыми, а напряженная поза дышала силой и какой-то пружинящей готовностью. Он был явственно опасен, и я положил руки на спинку легкого металлического стула.

— Выздоровел.

Глава 3.

Он прищурился и сделал шаг вперед и немного в сторону, словно подбираясь по спирали.

— Да. Ты же меня лечил.

Ну, конечно. Если бы у меня все пациенты с такой скоростью выздоравливали, это был бы бл..дь не я, а доктор Хаус.

— Спасибо, — добавил он и растянул губы, изображая улыбку. Так, спокойно. Что это я психую? Ну, подумаешь, заживает все на мужике, как на собаке. Так ведь он мне с самого начала собаку напоминал... Объективных причин для ахтунга нет. Вон, пациент благодарит и даже улыбается. Получается это у него, прямо скажем, не очень, но ведь главное — старается.

— Пожалуйста. — я слегка расслабил судорожно стиснутые кулаки (прям щас стул погну нах) и проследил, как он сделал еще один текучий шаг. — Всегда рад.

Некоторое время мы молча сверлили друг друга взглядами, а потом он дернул углом рта и хищно приподнял верхнюю губу. "Улыбка, дубль второй", — догадался я.

— А еда у тебя есть? Я голодный. — Он снова скривил губы, симулируя, видимо, некое любезное выражение неясной этиологии. — Если тебя не затруднит.

— Не затруднит, — я щедро повел рукой в направлении кухни, — чувствуй себя как дома. Кухня полностью в твоем распоряжении. Я, кстати, тоже еще не завтракал.

Вот должна же быть хоть какая-то польза от человека? Кроме утренних поллюций.

Он надменно вздернул бровь. Вот это выражение у него получилось просто безупречно. Сразу видна незаурядная практика. Впрочем, вчерашние мольбы и страх ему тоже давались прям как родные. Я вздохнул и с профессионально-дружелюбной улыбочкой ("не беспокойтесь, больной, до вас у меня еще никто не умирал") предложил:

— А я кофе сварю. Ты любишь кофе?

Мужчина кивнул и резко развернулся на месте, удаляясь. У меня же как пластиковый пакет с головы сдернули. Такое облегчение я почувствовал. Плечи заломило от отпускавшего напряжения. Второе потрясение, и это только за утро, и все с этим красавчиком. На таком фоне даже поездка в Амстердам бледнела в своем эмоцианальном значении.

Готовить он не умел. Такое, казалось бы, непритязательное блюдо, как яичница, оказалась одновременно недожареной, подгоревшей, пересоленой (местами) и недосоленой (другими местами). Кроме того, он умудрился испохабить ее еще несколькими неведомыми мне, но явно чрезвычайно действенными методами.

Я быстро, почти не жуя, проглотил второй кусок и отодвинул тарелку. Резко захотелось курить. За то время, пока я ковырялся, Аль успел умять свою порцию и теперь потягивал кофе, разглядывая меня с видом крайне наглым. Может, он по-разному зажарил две половины одной яичницы?

— Хочешь добавку? — ласково поинтересовался я и, получив невинный кивок, отдал ему почти нетронутые объедки. Тот влегкую сожрал и это. И снова уставился на меня. Я напряженно побарабанил пальцами по столешнице.

— А у тебя есть родственники или друзья?

— Были. Родственники.

— Ээ... — я несколько опешил от такого ответа, — то есть тебе вообще не к кому пойти?

— А что, — процедил он, — выгоняешь?

— Да, нет, не прогоняю... живи сколько хочешь.

— Ну, конечно, — враждебно произнес он, — именно сколько Я хочу.

Я судорожно втянул воздух. За что? Нет, я конечно, не вправе ожидать благодарности лишь за то, что выполнил свой врачебный долг; но столько ненависти и презрения, сколько прозвучали в его фразе, превышало все возможные ожидания. От обиды чуть слезы на глазах не выступили.

— Ну уж не Я, — я со злостью закинул посуду в мойку и развернулся, закипая все больше. — Уж мне-то ты ни разу не сдался. Можешь сваливать прям сейчас.

— То есть... я тебе не нужен? — изумленно спросил он. Всё, бл..дь, финиш. У меня даже слов для ответа не нашлось.

Он встал, не сводя с меня заледеневших глаз:

— Значит, ты подобрал меня, дал имя, кормил, а пользоваться не собираешься. Для чего тогда?

— В смысле, для чего? — состояние тупого шока для меня уже, наверно, скоро перманентным станет. — И как это тобой пользоваться? Да от тебя вообще никакой пользы, даже готовить не умеешь!

С его лица словно осыпалась его надменная маска; тяжело дыша, он прижал руку к виску. Смотреть на это было тяжело, и я отвернулся: за неполные сутки я видел слишком много слабости некогда, несомненно, сильного человека; больше этого видеть не хотелось.

— Прости... за мой тон... я не думал, что ты... но мне правда некуда... — он тряхнул головой, прерывая свою несвязную речь. — Я пойду. Спасибо за гостеприимство.

— Пожалуйста, — машинально ответил я, наблюдая, как он направляется в прихожую. — Постой! — я догнал его и схватил за руку. — Куда ты пойдешь, ты ж говорил — тебе не к кому... Да и одежды у тебя нормальной нет... Оставайся.

Он усмехнулся:

— Твоя доброта просто невыносима.

— Может тебя побить — легче станет? — с нервным смешком предложил я.

— Не надо, — серьёзно ответил он и накланился, заглядывая мне в глаза: — Ты ведь не знаешь кто я такой, не так ли?

— Ну так расскажи, — шепотом ответил я. Шепотом, так как от его близости аж в зобу дыханье сперло и внезапно вспомнилась, как он прижимался ко мне с утра. Я отодвинулся.

Он некоторое время испытующе меня разглядывал, а потом осторожно улыбнулся:

— Спасибо. Ты каждый день спасаешь мне жизнь.

Красиво сказано. Я прям растаял, да. Почти не заметил как ловко перевели тему.

— Хоть как тебя зовут — скажешь?

— Альфред.

Так. Я схватил куртку и выскочил на лестницу, трясущимися руками доставая сигареты. Такими темпами мне никогда не бросить.

Аль вышел вслед за мной и сел рядом на корточки, отрешенно усмехаясь:

— Ты же сам меня так назвал.

— А раньше тебя как звали?

— "Эй, ты", — он встал и возвращаясь в квартиру добавил: — И еще по-разному.

Да. Тупняк и неловкость попеременно — вот мои спутники отныне. Я прислонился к стеклу и задумался об Экзистенциональном Ужасе. Ужас, думал я, затягиваясь, ужас, ужас, ужас.

* * *

Аль.

Конечно же, он не мог от них бежать. Разве можно куда-то деться, если в твоем теле вместо живительного потока синей марны ползают сухие ржавые гусеницы? Их острые шипы разрывали изнутри нескончаемой пыткой, по сравнению с которой ежеутренняя порка, и каленое железо, и раздавленные кончики пальцев — все это имело то преимущество, что тут мука не была беспрерывной.

Все хозяева любили наказаывать синим голодом, им нравилось, когда у них выпрашивали разрешение услужить; когда отчаянно изливали потоки красной марны, получая жалкие синие крохи в ответ. Во власти хозяина брать и дарить. И самый простой метод взять красное — это, конечно, трахнуть такого как он, Аль, измененную тварь, созданную, чтобы отдавать. Отдавать не по своей воле, как хозяева, а любому, кто соизволит взять. Взять, покормить синим, наполнив своей энергией, а потом делать, что хочется.

Когда-то он этого не понимал, полагал честью служить своему дому. Он не родился оборотнем и очень радовался, когда в 12 лет его послали на операцию Изменения, обнаружив красные способности. Ведь быть измененным, фамилиаром своей семьи — это тоже почетно. Куда лучше, чем ничтожным бездарным, годным лишь для пресмыкания. Измененные бойцы, наполненные синей энергией — это серьёзная сила, первая поддержка воинов-оборотней. Аль скоро стал лучшим из них, командиром отряда. Может, это потому, что отец всегда щедро кормил его. С 12 лет Аль приходил по вечерам в его кабинет, садился перед креслом и аккуратно, как кот, вылизывал ему пах. Это было похоже на игру с наградой в конце: он долго-долго собирал ртом синие искры, а когда тело отца выгибалось, выплескивая семя, вместе с ним выплескивалась и марна. Потом Аль просто сидел, сложив голову ему на колени, сильная рука гладила его по волосам, щедро изливая синее и даря этим бесконечное удовольствие. И время от времени Аль благодарно прижимался к члену родителя губами и коротко ласкал языком.

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓