Зовите меня Бруно

Так что в Италию Бруно не спешил. Да и некуда было спешить. Расцвет итальянской физики подошёл к концу. Группа Ферми распалась. Отъезд Бруно весной 1936 года стал как будто толчком к этому. Эмилио Сегре летом того же года переехал в Палермо, чтобы занять кафедру экспериментальной физики в местном университете; он, как и остальные ученики Ферми стремились обрести самостоятельность и сделать собственное имя в науке. Но были и материальные соображения: Сегре женился, расходы возросли, а в будущем ожидались и дети (и они были). В январе следующего года неожиданно умер сенатор Корбино. Потом при невыясненных до конца обстоятельствах исчез (скорее всего, покончил с собой) арифметический гений Майорана, чем интеллект Ферми порой ставил выше своего. Летом Сегре поехал в США, намереваясь осенью вернуться, но узнав из газет, что происходит в Италии, остался в США. Разетти перебрался в Канаду. А в конце года, получив Нобелевскую премию, тихо, не хлопая дверью, покинул Италию и сам Ферми. И остался один Амальди, которому предстояло сохранить то, что осталось от итальянской физики.

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Вот почему Бруно продолжал работать в Париже. За исследования ядерных изомеров он получил премию Карнеги-Кюри. Но больше его обрадовало поздравление от Ферми 'с отличным результатом' — он радовался как школьник, которому вручили аттестат зрелости! Бруно называл Ферми своим учителем и подсознательно относился к нему как ко второму отцу, хотя Ферми был всего на 12 лет его старше. Он говорил: Ферми учил нас излагать просто, когда можно сказать просто, он учил презирать погоню за открытиями; он учил нас этике науки. Бруно называл Жолио-Кюри своим вторым учителем, но чему он его научил, не говорил. Правда, он говорил, что Жолио давал ему время от времени (а первое время — постоянно) ценные советы, но в этическом отношении он приехал в Париж уже сложившимся учёным.

Ферми звал к себе, он собирал в Америке новую группу. Но Бруно успел почувствовать вкус к самостоятельной работе. Он так и сидел бы в Париже, но 14 июня 1940 года в Париж вошли немцы, и Бруно сел на велосипед и, уходя от немецких танков, помчался на юг Франции, где его уже ждали Марианна и Джиль. Дальше их путь через Испанию и Португалию следовал в США.

В НОВОМ СВЕТЕ

Летом 1940 года семья Понтекорво ступила на американский континент. Первым делом Бруно посетил Ферми. На вопрос Лауры, почему он без жены, ответил, что после этого переезда она едва жива.

С работой помог Сегре. Весной Сегре ездил в Оклахому, устраиваться в нефтяную компанию, он по-прежнему был стеснён в средствах, а у него подрастал сын, однако пожив там недельку и оглядевшись, решил оставить всё как есть. Вакантное место он уступил Бруно.

Так Бруно Понтекорво оказался среди бескрайних нефтяных полей штата Оклахома. Там он изобрёл и довёл до практического применения новый метод обнаружения нефти — нейтронный каротаж. Это сделало ему имя в деловых кругах, но сам он деловым человеком не был. Как он пишет, с лёгким сожалением, в своей 'Автобиографии', разбогатеть ему было не суждено ни тогда, ни потом: в 1943 году он вернулся к науке, приняв предложение участвовать в англо-канадском проекте.

В Монреале, а потом в Чок-Ривере он занимался созданием и пуском исследовательского ядерного реактора на тяжёлой воде, запасы которой вывезли из Парижа до прихода немцев его бывшие коллеги из лаборатории Жолио-Кюри.

КАК ПОЙМАТЬ НЕЙТРИНО

В 33 года Бруно опубликовал работу, которая стала классической и определила магистральное направление его дальнейших научных исследований: он придумал радиохимический метод регистрации нейтрино и рассмотрел возможные источники, включая Солнце.

Это был 1946 год. О нейтрино тогда мало что было известно, кроме того, что такая частица должна быть, иначе рухнет закон сохранения энергии. Неясно было, имеет ли она античастицу и обладает ли массой, хотя верили (за исключением Майорана), античастицу имеет, а масса равна нулю. После того как Ферми построил первую теорию бета-распада, с привлечением нейтрино, прояснилось, чему должен быть равен спин. Оценена была вероятность поглощения нейтрино, она оказалась ошеломляющая мала. И хотя проблема регистрации нейтрино была поставлена, всерьёз за её решение никто не брался. Паули, 'изобретатель нейтрино', вообще считал, что экспериментальное обнаружение этой неуловимой частицы — дело будущих поколений, и даже поспорил со своим приятелем, астрономом Бааде, на бутылку шампанского, что при их жизни нейтрино обнаружено не будет.

Бруно Понтекорво первым придал решению проблемы обнаружения зримые очертания. Из его воспоминаний (близко к тексту): 'Как-то, проезжая через Цюрих, я завтракал с Паули и за завтраком рассказал ему о своих планах с хлор-аргоновым методом. Идея Паули очень понравилась...'. Окрылённый, Бруно встретился с Ферми, но тут поддержки не получил. Дон Кихот, с сожалением пишет Понтекорво в своей 'Una Nota Autobiografica', не был идеалом Ферми. И всё же последователи у Бруно нашлись. Раймонд Дэвис младший, химик по образованию, реализовал метод Понтекорво и через много лет 'поймал' солнечные нейтрино. Но это случилось уже в середине 70-х, а пока идёт 1946 год.

ПОРА БРОСАТЬ ЯКОРЬ

У Бруно росли три сына, пора было бросать якорь и пускать корни. Стать гражданином США, как это сделали Ферми и Сегре? Нет, такой вариант не годился. У него уже были неприятности в США: в 1942 году к нему пришли с обыском агенты ФБР и нашли коммунистическую литературу; его дома не было, и на вопросы пришлось отвечать Марианне.

Канада? Это уже теплее. Здесь родились сыновья Тито и Антонио, а старший, парижанин Джиль, пошёл в школу. Но и этот вариант был отвергнут. Может быть, из-за шпионских скандалов, которые в то время потрясали Канаду и в известной мере стали поводом к началу 'холодной войны'. В сентябре 1945 года начальник шифровального отдела посольства СССР в Канаде Игорь Гузенко попросил политического убежища. А чтобы просьба выглядела убедительной, прихватил из сейфа большой массив секретных документов. 19 советских агентов, занимавшихся атомным шпионажем на территории Канады, были арестованы. Среди них — британский физик Алан Нанн Мэй, с которым Бруно работал в Чок-Ривере, тоже коммунист. Алан Мэй получил 10 лет каторжных работ, через 6 лет вышел на свободу, но найти работу по специальности не смог и в конце концов уехал в Африку, преподавал физику в Гане.

Италия? Нет. Науку теперь делали в другом месте.

В 1948 году Бруно получил британское гражданство, а в начале 1949 года, по приглашению Джона Кокрофта, в то время директора ядерного центра в Харуэлле, переехал в Харуэлл. Казалось, время скитаний подошло к концу.

СЮЖЕТ ДЛЯ АГАТЫ КРИСТИ

Прошёл год, и снова всё изменилось. Понтекорво перестал быть желательной персоной в Харуэлле. У него состоялся разговор с офицером госбезопасности (там был свой первый отдел). Бруно сказал, что среди его родственников в Италии есть коммунисты, но сам он политикой не интересуется. Поводом для доверительной беседы стал арест Клауса Фукса, сотрудника ядерного центра в Харуэлле, одного из участников манхэттенского проекта и приятеля Бруно; Фукс признался в атомном шпионаже в пользу Советского Союза и был осуждён на 14 лет. Как и Бруно, он был коммунист.

Бруно предложили место в Ливерпульском университете, где строился синхроциклотрон. Это было время, когда физика высоких энергий пересаживалась на ускорители. Он купил автомобиль, они с Марианной съездили в Ливерпуль; город им не понравился.

Бруно взял отпуск и с семьёй отправился в Европу. Когда он снял с банковского счёта большую сумму денег, это не вызвало подозрений: все знали, что Бруно привык жить на широкую ногу, и этого ему даже не хватит. Они колесили по Европе на автомобиле, гружённом всем необходимым для такого рода поездок: Бруно и Марианна, три сына и их тётя Анна из Лондона (в замужестве Ньютон). А дальше — как шпионских романах, но у нас другой жанр, поэтому скажем просто, что встретив в Риме своё 37-летие, Бруно с Марианной и детьми вылетели в Швецию, как можно было бы подумать, к родителям Марианны, оттуда — в Финляндию, и тут версии расходятся. В книге Серго Берия 'Мой отец — Лаврентий Берия' семья Понтекорво прибывает в СССР на подводной лодке. В книге Лауры Ферми 'Атомы у нас дома' — на пароходе 'Белоостров'. А как рассказывает старший сын, Джиль, они пересекли границу Финляндия-СССР на двух машинах с дипломатическими номерами. Многое стёрлось из памяти, а это осталось: Джиль помнит, как они остановились в лесу, их встретили какие-то незнакомые люди, и один из них преподнёс маме цветы.

...Через много лет Бруно встретил Фукса на семинаре в Дубне. Тот после 9 лет заключения вышел на свободу и получил гражданство ГДР. С. С. Герштейн, сидевший рядом с Понтекорво, заметил, что Бруно был взволнован. Он как будто примерял судьбу Клауса Фукса на себя...

Внезапное исчезновение Понтекорво вызвало переполох на Западе. В британском парламенте состоялись слушания по этому вопросу. Министр снабжения Страусс заявил, что не может сказать точно, где сейчас находится Понтекорво, но не сомневается, что он в Советском Союзе. Почему именно министр снабжения отчитывался перед палатой общин, непонятно. Британские спецслужбы поспешили заверить общественность, что Понтекорво занимался в Харуэлле космическими лучами и очень мало имел дело с секретными документами, никаких серьёзных ядерных секретов он увезти с собой не мог. Друзья и коллеги терялись в догадках. Лаура Ферми вспоминала: 'Трудно было вообразить себе, настолько это казалось невероятным, что Понтекорво решился бежать в Россию с женой и тремя детьми... В одном из газетных сообщений говорилось, что отец Понтекорво утверждает, что ему ровно ничего не известно о бегстве сына, и высказывал предположение, что Бруно в положенный срок вернётся в Англию. Сначала и мы с Энрико склонны были разделять мнение отца Бруно. Наверно, он просто забрался куда-нибудь в глушь в Скандинавии и бегает себе на лыжах, и как только до него дойдёт, какой тут из-за него шум поднялся, он сразу примчится'.

Побег Понтекорво оставил след в мировой литературе: он подсказал Агате Кристи сюжет детективного романа 'Место назначения неизвестно'. Роман оказался проходным, а вот о мотивах, которыми руководствовался Бруно, спорят до сих пор. Для одних очевидно, что он, как и Клаус Фукс, был 'атомным' шпионом, хотя документальных подтверждений этому нет, а домыслов хватает. Другие полагают, что Понтекорво, не знавший, что Фукс действительно работал на Советский Союз, принял его арест за начало кампании против коммунистов. Таковы главные точки зрения. А вот что говорил сам Бруно: 'Я эмигрировал в СССР и как учёный, и как 'товарищ', по идейным соображениям. Я знал, что в Советском Союзе были все возможности для работы исследователя-ядерщика, ощущал весь накал 'холодной войны' и как специалист встал на сторону СССР. Это был мой выбор, на который я имел полное право и о котором никогда не сожалел и не сожалею. Россия стала моей второй Родиной, я обрёл чистых и искренних друзей, товарищей по работе, творчеству, изысканиям в сфере приложения моих знаний. Конечно, в СССР меня охраняли, но это было формально. О каком шпионаже могла идти речь, если я жил в Советском Союзе, отдавал ему все свои знания, был наравне с другими ведущими учёными в СССР? Оправдываться мне не в чем. Я жил всегда по совести и открыто. Вот и весь мой 'шпионаж'...'.

В СТРАНЕ ОБЕТОВАННОЙ

Появление итальянца в маленькой секретной лаборатории, в медвежьем углу в ста с лишним километрах от Москвы, носившей название Гидротехнической (ГТЛ), произвело сильное впечатление. Для советских людей иностранец тогда был человек из другого мира. А тут — красивый, доброжелательный, элегантный человек, спортсмен, известный физик, ученик Ферми... сильнее было бы только появление самого Ферми!

За несколько дней до этого по Москве прошёл слух. В. И. Гольданский, работавший в Дубне в начале 50-х годов, на семинаре по случаю 50-летию первого дубненского ускорителя, вспоминал, как ему сообщили шёпотом: 'Вы слышали? Исчез Понтекорво. Би-би-си передавала'. А через несколько дней — звонок, срочно вызывает директор Гидротехнической лаборатории. Приезжаю, рассказывал он. Первым делом спрашиваю: 'Вы слышали? Исчез Понтекорво'. В ответ никакой реакции. У него даже сложилось впечатление, что директор его не услышал. И только через некоторое время тот открыл свою маленькую тайну: 'Когда Вы мне это сообщили, у меня уже лежал приказ о его зачислении в нашу Лабораторию'.

Так Бруно Понтекорво достиг страны обетованной. В 30-е годы Эйнштейн писал, что мир когда-нибудь будет благодарен России за её экономический эксперимент. Теперь Бруно сам был участником этого великого эксперимента. Когда Марианну много позже спросили, зачем они приехали, она ответила: 'Как зачем? Дальнейше строить коммунизм!'.

В обстановке строжайшей секретности Бруно стал персоной ещё более засекреченной. Обращаться к нему следовало: 'Профессор' — ни имени, ни фамилии, и так же 5 лет оставался без имени и фамилии его читательский формуляр в библиотеке, только номер: '96'. Старший сын в школе подписывал тетрадки просто 'Джиль'. Наконец, у Бруно было два личных охранника, которые не подчинялись директору лаборатории. О нейтрино на время пришлось забыть. В этом медвежьем углу работал самый крупный в мире (в то время) ускоритель протонов.

Началось врастание в реальный социализм. Или социалистический реализм, если угодно. У них была квартира в Москве, коттедж в Дубне. Дети, Тито и Джиль, сразу пошли в школу, без всякого языка. И у меня сразу появились друзья, сказал Джиль, отвечая на вопрос о первых впечатлениях о Дубне того времени. Они мои друзья до сих пор. А Дубна? Дубна была тогда — три с половиной улицы...

В двух шагах от коттеджа находился лагерь. Заключённые были основной рабочей силой. Сейчас это никого не удивляет, не удивляло и тогда. Бруно такое соседство не смущало, от социализма он не отшатнулся. Люди оступились, искупают вину трудом. Тяжким трудом, но кому тогда было легко? Вспомните голод 46-47 годов. Послевоенный голод, заметьте. Всё для бомбы, всё для победы. Угроза ядерных бомбардировок была вполне реальная.

Так появилась российская ветвь фамильного дерева Понтекорво. Мальчики скоро выросли и стали русскими парнями. Дети привыкают быстро. У Бруно была работа. А вот Марианна привыкала с трудом. Она серьёзно заболела, лечилась в московских клиниках, и Бруно по несколько месяцев оставался с сыновьями один...

Русский пришлось учить с нуля. Со временем Бруно Максимович вник в особенности, удивлялся двойному отрицанию и был ошеломлён, узнав, что, оказывается, есть и тройное: не могу не сказать не колеблясь! А вот говорил он всегда с сильным акцентом, всё-таки он начал учить русский в возрасте 37 лет.

Марчелло Мастроянни называл русских трагическими итальянцами (а итальянцев — комической версией русских). Может быть, поэтому в России Бруно прижился быстро и хорошо. Он чувствовал себя здесь своим среди своих. Но особенно хорошо он чувствовал себя в Грузии. Южный климат, южный темперамент, люди, которые знают, что такое хороший сыр и настоящее вино...