— Знаешь, — сказала, поколебавшись Тома, — вот он такой хороший, такой верный, такой умный, такой замечательный. Так здорово все устроить может. А как картошку копает! И все же я, когда на Антона смотрю, у меня прямо все внутри млеет. А когда на него, просто радостно, что он рядом, что у меня такой друг есть. И это все... не млеет ничего. Он на меня как на богиню. А мне от этого еще хуже. Ты вот его так хвалишь, а я..., я не знаю, как быть.

— А знаешь, — встрепенулась Тома, отвлекаясь от грустных мыслей о Дюше, — к нам же сегодня дядя приезжает! Колбас навезет спецпайковских, шпрот, конфет шоколадных! Гульнем!

— Правда ненадолго, — она внезапно перешла от радости к печали, — уже завтра утром уезжает. Он, представляешь, совсем недавно купил домик на дальней косе, тут восточнее, на Азовском море. Хотел в Крыму, но тут так дорого, не получилось у него. Да и там, говорит, случай уникальный подвернулся. И лишь потому, что место пустынное пока, далекое от цивилизации. Занимал, перезанимал у всех. У нас тоже. И купил. Там, какая-то мутная история. То ли уехал кто-то, чуть ли не за границу, то ли посадили кого. Дядя не говорит, молчит как партизан. Дело ясное, что дело темное. Сказал только, что такой шанс выпадает раз в жизни. Говорит, буду теперь прямо из домика, в море забегать и по морю плавать. И никто ему, говорит, не помешает. Хоть без плавок плавай. Он так папе и сказал, — перестав печалиться, захихикав, покраснела и отвела глаза Тома.

— Совсем никого вокруг, — добавила мечтательно. — Только небо, только ветер, только радость впереди. Чистое, ласковое море, тишина в штиль и только чайки проплывают в небе. И никого вокруг. Представляешь?!

— А вдоль косы мертвые с косами стоят. И тишина, — страшным шепотом сказала Яся.

— И зря ты о нем так, — сказала полуотвернувшись Тома, — он хороший. И никого по роже не бьет. А что любовница... может и не любовница... Может просто заботится о ней. Да и стоит ли бросать камень, когда сама можешь у столба оказаться? Жить прожить это не поле перейти, мне мама почему-то это часто говорит.

— Я знаю, — легко согласилась Яся, — пошутила просто.

— Море, песок и никого вокруг,— Яся мечтательно зажмурилась и даже прогнулась от удовольствия, представив себе эту картину.

— А может он возьмет нас с собой? — внезапно озарилась Яся, — чего нам тут киснуть?

— Вот это идея! — пораженно выдохнула Тома. — Лишь бы родители отпустили. Его-то я уговорю, он мне ни в чем отказать не может.

— Все, собираемся, — деловито вскочила Тома, — надо подготовиться к бою с предками.

Воскресенье того же дня. Вечер.

Под Феодосией, дачный поселок, дача родственников Томы.

Стволы яблонь медленно тонули в сиреневом мраке опускающегося на поселок вечера. Одинокая голая лампочка, отмахиваясь от вьющейся вокруг нее мошкары, упорно сопротивлялась подступающей темноте. Ей помогала масляная лампа, стоящая на столе уставленном полупустыми тарелками и бутылками. Морской ветер, то обнимал теплым одеялом, а то, схлынув, резко менял направление и легкомысленно выбирал себе другой объект для объятий.

Из сада соседнего дома раздавались тихие звуки баяна и женский голос, переливаясь, стал уходить ввысь:

Ой у вышневому саду, там соловэйко щэбэтав,

До дому я просылася, а вин мэнэ нэ видпускав.

Застолье, шумное и веселое, примолкло, прислушиваясь к пению.

Как бы одобряя услышанное, несмело, как бы пробно, гавкнул соседский пес. Несмотря на то, что звук получился негромкий, он был услышан и, вторя ему, громко залаяли собаки уже по всей улице. Эхо, дробясь и качаясь, в воде протекающего рядом ручья, понесло их лай вдоль улицы, затухая где-то вдали.

— Ну, шо, за вильну Украину! — пьяно покачиваясь, провозгласил тост сторож Мыкола. Мыкола имел феноменальное чутье на всякого рода застолья, и избежать появления его за столом не удавалось почти никому. Гнать его боялись, ибо зимой можно было и стекол в окнах не досчитаться, потому терпели и, скрипя зубами, наливали привычный водочный оброк.

— Вид Уралу до Бэрлину! — видя, что его тост никто не поддерживает, вдруг добавил он и пьяно загоготал.

— Я тебе дам вильну Украину — неприязненно поднялся Томин дядя и тяжело взглянул на него, — так дам, что далеко за Урал улетишь. Пшел вон отсюда, пока я тебя милиции не сдал! В тюрьме сгною!

— Та шо вы дядьку так крычыте, та я ж так шуткую, — Мыкола понял, что сморозил не просто глупость, а нечто худшее, вмиг, даже, как-то, протрезвел, казалось, стал ниже ростом и весь ссутулился, — та йду вжэ я, йду. Та шо ж то за люды таки шо шуток зовсим нэ понимають.

Он схватил картуз, и, стараясь не шататься, пошел к калитке, все ускоряясь и ускоряясь, чудом не зацепившись в момент старта ногой за ногу.

— Ладно тебе Вадим, не заводись, — примирительно сказал Томин папа, — нашел на кого наезжать.

— Дядь Вадь, дядь Вадь, — решилась наконец-то Тома, — можно спросить?

— Чего тебе, стрекоза?

— Вы ведь завтра едете, к себе, в домик, который купили, правда?

— Все верно тебе разведка донесла, — подтвердил кивком головы Вадим, занюхивая соленым огурцом, опрокинутую внутрь рюмку, — еду смывать трудовой пот в чистых водах Азовского моря. И обживать новые стены.

— Вот, — обличительно ухватилась за сказанное Тома, — вы в чистых водах, а мы вынуждены бултыхаться в грязной луже местного пляжа, глотая, при этом всякие микробы и фекалии! Как только живы до сих? — деланно удивилась она и посмотрела укоризненно на маму.

— Дядь Вадь, дядь Вадь... — повторила Тома и замолчала. А потом затянула, жалобно затараторив, — Возьмите, пожалуйста, нас с Ясей с собой. Нам ведь до школы всего неделя осталась. Мы вам совсем-совсем не помешаем, вот увидите. Ну, пожаааалуйста!

— Доченька, ты что? — всполошилась мама, — и думать не смей! Мы же собирались, в понедельник, в недельный круиз, на теплоходе, по Черному морю. Как мы с папой без вас? Да и вы как без нас?

— Да и дядя Вадя не один ведь едет, тетя Валя к нему по работе приехать должна, — виновато мазнув по Вадиму взглядом, продолжила она, — мешать вы им будете.

— Один я еду, — кратко и сухо сказал Вадим, и махнул очередную рюмку, не закусывая.

— На повышение пошла наша Валюха. В обком. Сказала, что у нее, на следующей неделе, командировка в братскую Болгарию. А, перед этим, ездила в Венгрию. А потом будет конференция, работы будет много. Поэтому сказала, что нет у нее сейчас возможности мне помогать....

Вадим внезапно замолчал, поняв, что говорит, что-то лишнее.

— Маам, — продолжила канючить Тома, так и не въехав, в происходящую на ее глазах, драму, — ну его этот теплоход. Будет же, как в прошлом году. Чуть волнение на море, а я в койке, или, еще хуже, в гальюне, пою унитазу арии. Ну, мы же уже взрослые! Нам же уже пятнадцать! Неужели это нельзя понять! И дядя Вадим будет рядом, и баба Маня, которая обеды ему готовит. Ну, какие могут быть беспокойства? Ну, мам, мы и в море заходить будем только по пояс, и на солнце не будем загорать, и в девять, как штык, в постели. Вот честное слово!

— И думать не смей, — сказала мама, но решительности у нее в голосе поубавилось.

— Мам, — внезапно в голову Томы пришла идея, — вот вы, который год, тащите меня на теплоход, а там, на теплоходе, как курицы над цыпленком возитесь со мной всю поездку. Ни мне удовольствия, ни вам. А вот самим вам не хочется поехать? Одним, чтоб никого другого, только вы? Как тогда, когда вы первый раз познакомились!

— Да, — внезапно заговорил, молчавший до того отец, — а я ведь прекрасно ту поездку помню. До сих пор, перед глазами, ты, такая вся молоденькая, худенькая. Стоишь, взявшись за поручень, а ветер надувает твое ситцевое платье в цветочек, а ты безуспешно стараешься придержать его. И вся краснеющая оттого, что это не удается. Вся такая испуганная и робкая. Мы уже встретились глазами, но еще не познакомились. А потом попытка знакомства, когда я, весь вспотевший от робости, но полный отчаянной решимости, шел знакомиться, а ты только фыркнула в ответ и отвернулась. А вечерние танцы, а мои безуспешные попытки пригласить... Я даже помню мелодию, под которую, ты, на третий день, совершенно неожиданно для меня, уже окончательно потерявшего всякую надежду, вдруг согласилась и дала взять себя за руку...

— А потом, твой первый смех, который ты не смогла сдержать, в ответ на мою шутку про боцмана. Потом первый поцелуй...

— Хотя нет, — внезапно смутился папа, — первый поцелуй был значительно позже.

— А что за шутка про боцмана? — заинтересованно спросила Тома.

— Так, — решительно сказал папа, — завершаем вечер воспоминаний и возвращаемся к нашим баранам.

Внезапно ветер переменился, и, подкравшись, попытался сорвать скатерть со стола, но ему удалось лишь дернуть ее за края. Масляная лампа мигнула, породив множество монстров, бесшумно и неощутимо облапивших их всех своими черными лапами. Разгулявшийся же порыв ветра принес очередные строчки:

А ты ий дай такый отвит, яка чудова майська нич

Вэсна идэ, любов нэсэ, а тий краси радие всэээ

— Дочка, ты пойми, мы не хотим тебя обидеть, но... — начала было мама, но тут, очередной порыв ветра окончательно добил решимость мамы обуздать непокорную дочь, бросив ей в лицо:

Мамо моя, ты вже стара, а я красыва й молода,

Я жыты хочу, я люблю, мамо нэ лай доню свою

— Да не лаю я доню свою, — в сердцах произнесла, мама, — и совсем я не старая еще..., — и, вдруг замолчав, посмотрела на папу.

— Так, — папа хлопнул ладонью по столу, — раз такие пироги, то значит пришла пора бросать щенков в воду. Раз наша компания дочку уже не устраивает, то, знаешь ли, насильно мил не будешь. Каждый родитель должен быть готов к разводу с собственным ребенком. И лучше подготовиться к этому заранее. Перестроить жизнь так, чтобы не оказаться у разбитого корыта. Поэтому, думаю, нам действительно стоит вместе, без молодежи, проплыть по местам былой славы. Тряхнуть, так сказать, стариной...

— Любимая, — вдруг неожиданно добавил он.

— Как же так, — всхлипнула мама, — они же еще совсем дети.

— Никакие мы не дети, — встрепенулась Тома.

— И, знаете, у Яси непереносимость качки еще больше чем у меня. Прямо настоящая морская болезнь! — последний туз был вытащен из рукава и, со всего маха, шлепнулся на стол.

— Правда что ли? — испугалась мама и обернулась к Ясе. — А почему ты нам раньше об этом нам не говорила?

— Стеснялась, — отвернувшись к улице, коротко ответила Яся.

— Так, девчонки, кончаем застолье и идем собирать вещи, завтра рано вставать, — поставил точку в разговоре дядя Вадим.

Понедельник, 22 августа 1977 г, день.

Берег Азовского моря.

Черная волга, фырча и урча, жадно и неутомимо глотала пыльную трассу, километр за километром. Тома, разомлев, сидела на заднем сиденье и одним глазом следила за битвой мировых шахматных титанов, которая разворачивалась, одновременно, в далеком прошлом, и сейчас, на доске Яси. Вторым же глазом рассеяно скользила по строчкам взятого с собой томика. "Такой крошечный, крошечный челнок по заливу бороздил, такой вкрадчивый, вкрадчивый океан посулом его заманил, такой жадный, жадный бурун сглотнул его целиком, и не заметил царственный флот мой челнок на дне морском". И, перед своим внутренним взором, она отчетливо увидела этот несчастный челнок, лежащий на дне и хорошо видимый сквозь прозрачную толщу воды. А на его палубе несчастную хозяйку этого челнока, так и не сумевшую выплыть из пучины. И было ее безумно жаль.

— Смотри, — воскликнула вдруг Яся, — суслики!

Тома проследила ее взгляд и увидела, как на бугорке неподвижно, словно солдатики у мавзолея, стоят, замерев, крошечные суслики и провожают их взглядом.

— Море! — еще громче воскликнула Яся.

И, правда, волга внезапно выскочила на высокий обрыв и, прямо перед глазами, во всем своем великолепии, огромным вспыхнувшим экраном развернулось море. Казалось, что к глазам приложили огромный, охватывающий весь мир, калейдоскоп, который переливался снизу всеми оттенками зеленого, а сверху всеми оттенками синего. А прямо над ним, слегка касаясь, ослепительной белизны облака, равнодушно и неподвижно висело солнце. Но стоило лишь чуть-чуть перевести на него взгляд, как, тут же, гигантский калейдоскоп вспыхивал всеми оттенками желтого и красного. Но делать это было больно до рези, поэтому Тома сразу же перевела взгляд на горизонт, где, словно вырезанные из детской картинки, слегка окутанные дымкой, касаясь горизонта, стояли на рейде белые маленькие кораблики.

— Оно какое-то не такое! — воскликнула Тома. — А почему оно такое светлое?

— А потому, что не черное, — хмыкнула Яся. — Мы привыкли к Черному морю, а это Азовское. Оно менее соленое и, поэтому, в нем плавать тяжелее, легче утонуть. И очень мелкое. Хотя тебе утонуть хватит, — она перевела взор на Тому. — А еще тут везде песок, это тоже цвет меняет.

— Какая ты умная. Все знаешь. А еще и плаваешь хорошо, — позавидовала Тома.

Потом тяжело вздохнула:

-А я плаваю плохо. Получается если только ногой отталкиваться.

— Буду тебя учить, — безапелляционно заявила Яся. — Зря, что ли, у меня взрослый разряд по плаванию. Хоть какая-то польза от того, что я годами бороздила просторы различных бассейнов. И не отвертишься на этот раз. Мол, я маленькая еще, я боюсь, я не готова. Пока норму ГТО по плаванью не сдашь, я от тебя не отстану. Нельзя так жизнью рисковать.

— Ну и ладно, ну и подумаешь, ну и выучусь, — буркнула в ответ Тома, — подумаешь, плавать научиться. Да я одной левой! Еще и тебя спасать буду!

Дорога змейкой заструилась змейкой вниз. Уставшая волга провалилась, вниз, ускоряясь, вызывая желание у девочек визжать и схватиться руками за спинки сидений.

— Так, девчонки, сейчас едем на базар отовариваться, — устало оторвался от руля дядя Вадим. Его лицо скривила гримаса, он осторожно приложил руку к животу, но тут же, сразу вернул ее на руль.

— Фрукты, овощи, сметана, молоко, рыба, мясо, макароны, крупы, мука, яйца... Что еще? — задумчиво произнес он. — Надо ничего не упустить, а то на косе с этим напряженка, надо будет опять в город возвращаться, если что упустим. Так, спички, соль, сахар, масло, чай, туалетная бумага, мыло, шампунь...

Сверившись со список, удовлетворенно захлопнул блокнот и строго сказал:

— Держаться строго со мной, никуда не отлучаться. Шаг в сторону считается попыткой побега, а за побег, наказание — запрет покидать комнату на сутки. Прыжок на месте тоже считается попыткой побега. Девочки, без шуток, не потеряйтесь. Я за вас в ответе.

Базар их встретил многолюдьем, шумом и гамом, запахами и многоцветьем товаров выложенных на огромном количестве прилавков выстроившихся рядами.

— Та ты шо? Так гнылэ тоби й продала? — сокрушалась рядом с ними крошечная старушка. — От жеж падлюка!

Гомон, в котором преобладал украинский язык, непривычный для Феодосии, а уж тем более для жителей северной столицы, имел какой то свой неповторимый колорит.

Дядя остановился, возле рыбных прилавков, оценивая улов текущего сезона.