насссри

Шоферу, наблюдающему за ней через зеркало, показалось, что эта китаеза резиновая.

Си Унь проникла в кабину и, сев на сиденье рядом с шофером, направила дуло автомата ему в бок.

-Привет.

Она улыбнулась.

Шофер кинул на нее дикий взгляд.

-Деревня Клюки, Сурковская область, наш новый маршрут, — сообщила Си Унь.

Пункт 3

26 августа 2016 года

С пригорка виднелись крыши деревни Клюки.

-Останови, — приказала Си Унь.

Шофер вдавил педаль тормоза, испуганно посмотрел на девушку.

-Вылезай.

Солдат не шелохнулся.

-Вылезай, говорю.

Он заплакал.

-Послушай, не убивай меня. Я никому не скажу.

"Конечно, не скажешь".

-Вылезай, я тебе ничего не сделаю.

Солдат выпрыгнул из кабины на дорогу, побежал к лесу. Беги-беги, заяц.

Си Унь неторопливо покинула машину и направилась следом, на ходу проверяя автомат.

Заяц спрятался за деревом. Девушка усмехнулась и дала короткую очередь. Посыпалась кора, с криком поднялась стая ворон.

-Ты обещала!

Она приблизилась. Солдат сидел у комля, вжавшись спиной в ствол дерева.

-Ты обещала. Сука узкогла...

Вторая автоматная очередь огласила лес. На гимнастерке солдата появилась пунктирная линия, через мгновение ставшая багровым пятном.

Си Унь вернулась к машине. Откинула тент, заглянула в кузов. Мясные мухи облепили лица Севко и Егорова.

Раздумчивая морщинка возникла на лбу Си Унь и сразу разгладилась.

Девушка влезла в кабину. Завела мотор. Сдала назад, развернула грузовик.

Через триста метров грунтовка пересекалась с просекой. Си Унь свернула. Грузовик запрыгал по колдобинам.

Когда девушка остановила машину, кругом был лес. Суровый русский лес. Надежный помощник для китаянки.

Бензин из канистры хлынул на лицо Севко, эскадрилья мясных мух взлетела, но несколько пилотов погибли. "Так вам, мушки", — ухмыльнулась Си Унь. Облив Севко, она принялась за Егорова. Запах бензина стал невыносим, голова закружилась. Девушка поспешила выпрыгнуть из кузова, вдохнула лесного воздуха.

"Что же я делаю-то? Дура китайская".

Она представила, как запылает грузовик, затем — лес. Как взметнется дымное пламя, понесутся сломя голову олени и лоси с дымящейся шерстью. В самом Владибурге почуют жар. Начнется суета, пришлют самолеты-амфибии. Суета... А ведь это именно то, что ей нужно.

Си Унь чиркнула зажигалкой.

До деревни Клюки девушка шла в сумерках, время от времени оглядываясь. Пока что ни огня, ни дыма над лесом заметно не было.

Си Унь сорвала и прикусила травинку.

Трещали цикады. Из-за горизонта, как детский мячик, выкатилась луна.

На отшибе, у водонапорной башни, притулился покосившийся дом, крытый новым железом. Перед домом огород — лук, картошка, помидоры. Крыжовниковые и смородиновые кусты.

Си Унь невольно улыбнулась: обустраивается.

Она прошла по тропинку к дому. Постучалась в обитую войлоком дверь.

Тишина.

Еще раз: тук-тук-тук.

-Кто? — мужской напряженный голос.

-Дэй Жикианг, открой. Это Си Унь.

Дверь распахнулась. Сильная рука ухватила девушку за ворот гимнастерки, втянула в пахнущую малиной темноту.

-Си Унь! Наконец-то. И, ради бога, называй меня Иваном: у стен есть уши.

-Хорошо, Иван.

Иван подошел к окну, плотно закрыл занавески. На минуту наступила полная темнота, затем под потолком вспыхнула лампочка. Си Унь огляделась. Хата, похожая на дом ее родителей, пока они не накопили на однокомнатную квартиру в Харбине... Печка, колченогий шкаф, стол. Пол из некрашеной доски. Грязные обои.

Желтое лицо Дэй Жикианга (Ивана) осунулось, в щелках глаз поселился страх. Одет в рубашку с закатанными рукавами, в шорты. Бос.

Си Унь вспомнила, как вместе с Дэй Жикиангом проходила обучение в Специальной Народной Дружине, как им досталась поощрительная путевка в Пекин и они ели мороженое на площади Тянь Ань Мэй, как трахались в одной из кабинок колеса обозрения в Парке Аттракционов.

-Как добралась? — кашлянув, спросил Иван.

Его скулы слегка порозовели, и Си Унь подумала: уж не вспомнил ли он ту кабинку?

-Превосходно.

-Хочешь есть?

Девушка поняла, что дико проголодалась.

-Да.

Иван кинулся к печке, загремел заслонкой.

-Ты садись, садись к столу, — бросил через плечо.

Си Унь опустилась на стул, вытянула ноги. Черт подери, как она устала.

Иван поставил перед ней котелок. Картошка в мундире. В голове девушки промелькнула картинка: ее мать ставит посреди стола миску с картошкой, отец потирает руки, радостно улыбается: "Картошечка", берет горячую картофелину и ест ее, не очищая.

-Вот соль и сало, — несколько смущенно сообщил Иван, положив перед девушкой кусок сала, нож и солонку. — Сейчас схожу за пореем.

-Отлично, — вполне искренне сказала Си Унь и набросилась на еду.

Пункт 4

27 августа 2016 года

Ночью он забрался к ней в постель, принялся лизать сиськи, ковыряться в пизде, тереться об ее тело возбужденным членом.

-Иван, уйди, — жестко сказала Си Унь.

-Детка, ну чего ты?— прерывисто зашептал он, покусывая ей ухо. — Помнишь, как тогда, в Пекине, в кабинке аттракционов? Или в Общежитии СНД? Ну, помнишь? Я ждал тебя.

-Дэй Жикианг, уйди!

-Сука, — озлобленно бросил он, выбираясь из-под ватного одеяла.

Си Унь ухмыльнулась в темноте и отпустила рукоятку ножа, спрятанного под подушкой.

Убила бы она Ивана-Дэй Жикианга, если бы тот не отступился? Да, разумеется. Ей бы пришлось это сделать.

Ранним утром они вышли из дома. Иван надел пузырящиеся на коленях джинсы, застиранную футболку с изображением Вождя. В руках держал небольшую сумку. Си Унь осталась в форме ИА.

-Постой.

Иван вынул из кармана ключ, запер дверь.

-Пошли.

Они проследовали мимо росистых грядок к калитке, вышли на пыльную деревенскую дорогу. Си Унь с наслаждением вдохнула прохладного утреннего воздуха. Благодать! Почти, как дома.

Улица пустынна. Где-то закричал петух.

-Как тебе тут живется, Иван?

Дэй Жикианг неприязненно взглянул на Си Унь: обижен после ночного инцидента.

-Отлично живется.

И он не соврал. Жители деревни Клюки полюбили обрусевшего китаезу, всегда готового придти на помощь: ворочать сено, травить колорада, чистить колодец. А в особенности полюбила Ивана-Дэй Жикианга доярка Фрося за его неутомимость и фантазию в ебле. Впрочем, о Фросе говорить с Си Унь Иван не собирался.

Они вышли на "трассу" — грунтовую дорогу, скованную с обеих сторон сосновым бором. Перед желтой автобусной остановкой колыхался прогретый воздух. Си Унь вытерла лоб тыльной стороной ладони: день будет жарким.

-Садись — сказал Иван, поставив на скамейку сумку.

Си Унь послушалась.

Иван отошел к расписанию: деревянной табличке, прибитой ко вкопанному шесту.

-Ну, скоро? — капризным голосом окликнула Си Унь.

-Через пятнадцать минут должен быть, — неуверенно отозвался Иван.

Раздались шаркающие шаги, Си Унь повернула голову. К остановке подошел старик в толстом костюме и зимнем картузе. В одной руке — лыжная палка, переделанная в костыль, в другой — авоська.

-Ванек, здоров.

-Утро доброе, Ефимыч.

Ефимыч беззубо улыбнулся, глядя на Си Унь.

-А енто кто?

-Енто сестра моя, — подстраиваясь под манеру старика говорить, сообщил Иван. — Маруся. Сержант. Приезжала меня проведать.

-Серджант, — восхитился Ефимыч, опускаясь на лавку рядом с Си Унь. — Енто дело.

Он искоса смотрел на девушку и все улыбался.

-А ты, Ефимыч, куда лыжи навострил?

-Ииих, Ванек! Ды в больничку, куды ищщо. Болит, проклятая.

Он вытянул ногу, точно бахвалясь. Си Унь невольно улыбнулась.

-Серджант, енто дело, — повторил старик, легонько коснувшись руки девушки. — Когда Анперия наша воюя, когда Тредья Меровая грямит вовсю, пиндосы ебаные, да кеберпанки эти нападают, життя не дают.

-Мы победим, дедушка, — сказала Си Унь.

На глаза старика навернулись слезы: девушке стало не по себе.

-Уж победите, родненьки, уж победите, поджалуйста, — взмолился Ефимыч. — А то ж придут кеберпанки эти сраные, хлеба нашы сытные отнимут, да женщин да мужчин да старух да стариков да детей изнасилуют.

Си Унь бросила на старика быстрый оценивающий взгляд: ей показалось, что он ... ерничает.

-Ефимыч, как Авдотья Макаровна?

-Иииих, Ванек! Болея.

"Где же автобус?", — тоскливо подумала Си Унь.

Старик принялся чертить что-то в пыли. Девушка присмотрелась и оторопела: Ефимыч чертил свастики, буквы SS и Wolfs. Почуяв внимание "серджанта" Ефимыч мигом стер чертежи здоровой ногой.

-Ванек, а ты слыхал-то?

-Что, Ефимыч?

-Поджар то, Сосновая Горка-то запылала.

-Да ну?

Си Унь вспомнила мясных мух, залитое бензином лицо солдата.

-Вот те и да ну. Глядишь, и деревня наша сгорит к ебани матери.

Старик вдруг откинулся назад, упершись в стенку будки, и расхохотался, показывая голые десны.

-А дыма не видно, — равнодушным тоном сказала Си Унь.

-Дык ветер-то в обратную сторону был, к Кириллограду вся гарь направилась. Каб в нашу сторону ветер, дык уж сгорела бы деревня к хуебене матери. Только косточки б осталися.

Тон, с которым старик говорил это, заставил Си Унь поежиться: казалось, Ефимыч жалеет, что ветер направился не в сторону деревни.

-Автобус, — сообщил Иван.

Раздолбанный ПАЗик подрулил к остановке. Шофер был чем-то похож на Ефимыча, только моложе.

-Где ты там ездишь, еб твою мать? Полчаса тут жаримся.

-Заткнись, дед.

Старик полез в автобус, остановился перед водителем, забренчал мелочью.

-Ну, до свиданья, — шепнул Иван, передавая Си Унь сумку.

-Да, прощай.

Девушка поцеловала Ивана в горячую щеку. Тот шмыгнул носом.

Си Унь взбежала по ступенькам.

-Докуда? — сумрачно осведомился водитель.

-До конечной, до Столыпина.

Она протянула водителю деньги за проезд и прошла в пахнущий луговыми травами салон.

Когда ПАЗик тронулся, она оглянулась и помахала Дэй Жикиангу. Тот кисло улыбнулся, кивнул и, развернувшись, пошел в сторону деревни.

Пункт 5

27 августа 2016 года

Си Унь смотрела на проплывающие за окном автобуса овраги, березки, заросли малины, покосившиеся лачуги.

Проехали мимо кладбища, пестреющего венками из-за плотной стены соснового бора. Девушка вспомнила, как хоронила отца. На муниципальном кладбище Харбина кроме нее, были только нанятые за 28 юаней копатели: молодой и старый. Молодой копатель (это ее покоробило) пытался заигрывать с ней. Он улыбался, лопата за лопатой выбрасывая из могилы черную землю, улыбался, когда гроб был опущен и комья земли забарабанили по крышке. Си Унь вспомнила, как дико ей захотелось пихнуть копателя, чтоб он упал в могилу. Когда установили плиту (самую дешевую), Си Унь расплакалась. Старый могильщик сказал: "Все там будем", молодой попытался приобнять девушку, но та скинула с плеча его руку.

Вой заставил Си Унь вздрогнуть: на одно страшное мгновение ей показалось: это воет в могиле ее отец.

Из-за поворота показалась колонна пожарной техники. Впереди со включенным проблесковым маячком — полицейский джип. ПАЗик прижался к обочине.

-Спешат, да поздно.

Дед Ефимыч опустился на сиденье рядом с Си Унь, зажал коленями авоську.

-Что?

-Поздно, говорю, колонну из Столыпина снарядили — сгорело все к ебени матери.

Ефимыч крякнул, сунул руку в авоську, достал огурец.

-Угощайся, серджант.

Си Унь взяла огурец, надкусила.

-Спасибо.

-Да чего там, — беззубо улыбнулся старик. — Чай, не колбаса. У нас ентого добра навалом.

Колонну замыкал военный грузовик — брат-близнец того грузовика, что сожгла в лесу Си Унь.

Опять замелькали сосны, овраги, малинник.

-Вот она, Россия наша, Анперия, — задумчиво проговорил Ефимыч. — Простор. У кеберпанков этих, в Европе, по телевизуру говорят, земля кончилась, вот они на нас и поперли. Вся Африка к ним перебралась, да и кончилась земля. Муравейник, бля. Друг у дружке на головах живут. Вчера новости глядела?

-Нет.

-В Латвии наши с ихними схлестнулись, с французским легиеном. Ригу развалили к ебени матери.

Старик хрипло засмеялся.

-Вождь выступил: после Риги дальше пойдем, заразу дерьмократическую выжигать. Говорят, новая мобилизация будет.

-Мы победим, дедушка, — сказала Си Унь, выбросив в открытое окно зеленый хвост огурца.

-Победим, конечно, — согласился Ефимыч. — Сейчас пизды старые напряжем, нарожаем парней, вырастим на огурцах, и можно мобилизацию провесть.

Си Унь взглянула на старика.

-Дедушка.

-Да?

-А у тебя воевал кто-нибудь?

Ефимыч нахмурился.

-Еще б не воевал. Старшой Данила при Нью-Йоркском десанте погиб, младшенький Сереня на мине подорвался под Бухарестом. Даже сисек полапать не успел.

Си Унь стало жалко старика.

-Вот у тебя добротные сиськи, — сказал Ефимыч. — Вона, как топорщат гимнастерку-то... Ну, пошутил, чего глаза-то таращишь?

Он засмеялся, полез в авоську за огурцом.

ПАЗик вырулил с грунтовки на асфальтированную дорогу, по которой изредка проносились автомобили.

-Скоро у городе будем.

И правда: мелькнул указатель — "Столыпин, 10 км".

-Надеюсь, положат, суки, — вздохнул Ефимыч.

-Что, дедушка?

-Да, говорю, надеюсь, в больничку положат.

Ефимыч поерзал на сиденье, крикнул водителю:

-Эй, паря! Будет автобус на Клюки сегодня?

-Не будет.

-Надеюсь, положат в больничку, — как заклинание, проговорил старик.

Через двадцать минут автобус въехал в Столыпин.

У автовокзала Си Унь попрощалась с Ефимычем, снабдившим ее огурцами. Девушка пожелала старику удачи с больничкой, и тот поплелся прочь, приволакивая ногу, стуча лыжной палкой по асфальту.

Жара...

Си Унь расстегнула второю пуговку на гимнастерке. Как там сказал Ефимыч? "Добротные сиськи"?

Девушка улыбнулась и зашагала вверх по улице.

Пункт 6

-Дурак, сколько повторять можно, никакой войны нет.

Аня оторвала ножку жареного зайца, принялась есть.

-Слушай, до каких пор ты будешь это делать?

-Что делать?

-Дураком меня обзывать, вот что.

Ведута взглянула на Толяна, цыкнула зубом, в котором застряла зайчатина (зайца, кстати, добыл Толян).

-До тех пор, пока не поумнеешь.

-Умнеть нужно тебе, а не мне, — сердито сказал Толян. — Что значит, нет войны? А куда идут все эти пушки, танки? Куда посылаются солдаты?

-Пушки, танки, солдаты, — Аня засмеялась. — Путину нужно удерживать власть любой ценой, а в том обществе, что он создал, сделать это можно только при наличии угрозы извне. Такой угрозой, естественно, нарисовали Запад. Быдлу объявили, что "кеберпанки" напали на нас у западных границ и рвутся к Владибургу. На деле же, западу остро не до нас, своих проблем по горло, отстраивают Париж и Берлин после ядерных ударов Ирана. А воюете вы, хочешь, скажу с кем?

-Ну?

-С самими собой.

Гвардеец вытаращил глаза.

-Как это?

-А вот так. У Западных границ Путин расположил армию с артиллерией и подбамбливает себе по своей же территории. Ну, а вы подбамбливаете по ним.