Немой пророк

Колёса вагона под ногами бодро отсчитывают вёрсты до Питера — сколько их осталось? Триста, четыреста? За окном мелькают какие-то ни о чём не говорящие деревеньки, лесной массив... Судя по красочному рекламному проспекту на стене, наш особый курьерский поезд, ведомый 'сверхсильнымъ паровозомъ 'С'' обещает доставить нарисованное счастливое семейство из упитанного папаши, мамы, бульдога и двух карапузов в матросках, аж за '10 часовъ 50 минутъ'. Неплохо, кстати, для того времени...

И бульдог, и карапузы, и рекламный проспект... И даже сам состав со сверхсильным паровозом, вместе с железнодорожным полотном, как и земля, что лежит под ним, принадлежат, по большому счёту, одному единственному человеку в государстве. И наши войска на Востоке империи, гибнущие в эту самую минуту в бессмысленной, плохо организованной войне... И следующая бойня, лет через девять — ещё более бессмысленная и плохо организованная... Кровавая, как и само прозвище начавшего её человека — Николай 'Кровавый'. И нынешняя революция вместе с будущей, самой страшной — тоже его рук дело, как ни крути... И дать слово чести, что я никогда не смогу действовать против него? Я назвал бы его не 'Кровавым' вовсе, пусть крови он пролил и предостаточно. Учитывая только перечисленное, назвал бы я его Николаем 'Бессмысленным'. И плевать на любые человеческие качества — будь он хоть сто раз отличным парнем и семьянином! Государем он был — никаким.

Мищенко почти умоляюще смотрит на меня, и сердце опускается — старый вояка, до мозга костей преданный Романовым. Сколько вас таких, готовых жизнь за него положить, он легко предаст росчерком пера совсем скоро, в семнадцатом? Когда отречётся от всех вас?

Но и отказать Павлу Ивановичу я не в силах — просит не кто-то, просит сам Мищенко. Легендарный генерал, из-за меня сейчас одной ногой стоящий в могиле.

— Павел Иванович, давайте так... — мои руки, кажется, живут своей жизнью — сейчас вот, к примеру, трут виски. — Я обещаю вам, что Романовы не узнают от меня, кто я на самом деле и откуда. Как и даю слово, что служить буду исключительно интересам нашей и вашей родины — России.

В течение минутной паузы мы смотрим друг на друга, и на сей раз глаз я упорно не отвожу. Будет так, как сказал, Павел Иванович. Прости попаданца.

— Хорошо, господин Смирнов. — Мищенко первым прерывает молчание. — Давайте сменим тему. Что вы можете сказать об этом?

Поднявшись, он достаёт из саквояжа несколько мятых листов. Чуть помедлив, кладёт их передо мной на стол. Я беру один:

— Что это, ваше превосходительство?

— Листовки были во множестве разбросаны по перрону, недалеко от места взрыва. Я прихватил несколько.

Продираясь сквозь 'яти' и 'еры', я начинаю читать:

'Свободу, свободу, свободу!' Петербургский совет рабочих и призывает ко всеобщей политической стачке! Долой самодержавие, да здравствует свобода и равенство!'

Далее другая листовка, где крупным шрифтом идёт текст об объединении двух народных революционных партий. В частности, 'Российской социальной демократической рабочей партии' и 'Партии Социалистов-революционеров' в один блок. Во имя светлых идей, братства и равенства во всём мире. Точка.

Мать моя женщина!.. Чего?!..

Признаться, я мало что помню о революции пятого года — так, на уровне баррикад в октябре — декабре, Манифеста об избирательном праве и созыва первой Государственной Думы. Но, чёрт возьми... Даже на уровне тех, скромных знаний я понимаю, что 'Эсеры' с их боевой организацией, Азефом и Савинковым, и 'РСДРП', сиречь Ленин с Троцким — две совершенно разные, по программе и деятельности, партии! Пусть обе и революционные — но ни фига они не объединялись ни в какой 'комитет'! Как помню и тот факт, что основные события приходились на октябрь месяц, пресловутый 'Совет рабочих депутатов', кстати, образовался в Питере как раз осенью. Заседая в Технологическом институте, если не изменяет память...

Так какого лешего я держу в руках эту листовку сейчас, в середине августа?!.. Я-то, наивный, полагал, что наступление на русско-японском фронте, как и непроигрыш на море наоборот, должны нивелировать те события? А никак не вырастить революционную гидру, под зычным названием 'совместный комитет'! Призывающий к свержению самодержавия — об этом, если что, в пятом году речь вообще широко не стояла? Так, на уровне разговоров! Это что же я такое породил своим попаданием, пресловутый 'эффект бабочки', что ли? Пожалуй, нет — звучит уж больно скромно. Бабочка — существо лёгкое, невесомое...

В моём воображении немедленно возникает картинка: безмятежное голубое небо, светит ласковое солнышко над бескрайней Россией-матушкой. Ну, как безмятежное — с тучками кой-где, но всё в порядке, в общем. Плечистые мужики косят пшеницу, румяные, кровь с молоком девки в вышиванках вяжут из неё упругие снопы, мелодично распевая 'Во-поле берёзку'... Красота! Внезапно, небо темнеет, слышен громовой раскат... Что это? А это, граждане, вовсе не гром! Заполняя собой высотную синеву, наверху появляется летящее слоновье стадо с воинственно поднятыми хоботами. Грузные туши, размахивая разноцветными крыльями, зависают над в ужасе разбегающимися крестьянами, и — ну тяжело пулять... Вниз... Фантазия, подогретая алкоголем, разыгрывается у меня настолько, что у пары самых главных слонов я отчётливо различаю узнаваемые лица, черты которых поразительно напоминают Ленина с Троцким... Да уж. Эффект слонов с дерьмом, пожалуй, в самый раз! Бабочками тут и не пахнет.

Реакция не остаётся незамеченной.

— Чему-то удивлены, господин Смирнов?

— Ваше превосходительство, этого просто не должно быть! Во всяком случае, сейчас! И почему в газетах, которые мне давали, я ничего такого не читал?

— Прессу вам доставлял лично Сергей Юльевич, помнится? — Мищенко усмехается.

— Он.

Генерал не спеша закуривает, выпуская в потолок густое облако дыма. Возможно, виноваты плотная атмосфера с алкоголем, а быть может, игра теней... Но в призрачных контурах я явственно различаю усики с бородкой. Идентифицировать принадлежность не удаётся — Ленин с Троцким носили примерно одинаковые. Однако, явно кто-то из них!

— Покойный полагал, что не следует раньше времени посвящать вас в некоторые... События в стране. Он и подбирал для вас соответствующие газеты. Прямо скажу, вопреки моему мнению, но я, — генерал пожимает плечами, — человек военный. Полагаю, его высокопревосходительство мог иметь на ваш счёт определённые планы?

Дымные усы, парящие в воздухе, раздвигаются в презрительной усмешке. Словно говоря: 'А у нас тоже имеются планы. Мировой пролетариат не дремлет, между прочим, и мы...'

В этот момент Мищенко со стуком открывает окно, и угрожающую революционную растительность выдувает из купе потоком свежего воздуха. М-да. Уж.

Поезд мягко тормозит у очередной станции, слух улавливает протяжный паровозный гудок. В окно видна деревенская церквушка, уходящие вдаль рублёные избы с дымовыми трубами, засаженные чем-то поля. Крестьянская подвода с лошадкой в яблоках неторопливо движется по дороге вдоль полотна, в телеге расслабленно сидит мужик, не обращая никакого внимания на прибывающий состав...

Внутри меня закипает ярость, кулаки непроизвольно сжимаются. 'Определённые планы', опять... Насколько же мне всё это надоело, кто б знал! Чувствовать себя передаваемым товаром в передающих руках! Все, все без исключения имеют на меня эти самые 'определённые планы': звёзды на погонах, карьеры, награды... Выигранные сражения, интриги при дворе, состояния! И ты, Павел Иванович, чего греха таить? Пусть и не в целях личной наживы, в отличие от других, тебе-то как раз Родина важна, но... Да тот крестьянин на подводе за окном в сто раз свободней, чем я! Даже проститутка в борделе может сказать 'хватит, надоело!', откупиться и уйти восвояси, послав 'мамку' на три буквы. У меня же откупиться и уйти — не получится. Да и послать-то некого, и совесть не позволит...

И лишь одному человеку в этом времени не нужно от меня ни-че-го. Кроме присутствия рядом... Как это банально и как одновременно много! Пальцы непроизвольно тянутся к медальону с портретом Елены Алексеевны.

— Рассказывайте, господин Смирнов! Что вас так удивило в листовках? — Мищенко дружески кладёт руку на моё плечо. — Очень подробно, по возможности, у нас мало времени. Слушаю!

Это в двадцать первом веке можно пересесть на электричку, и добраться до города Пушкина менее, чем за час. Наверное, во всяком случае, я ни разу этим маршрутом не пользовался, да и в Питере-то бывал один раз, и довольно давно. Либо, сесть на автобус, какую-нибудь гастробайтерскую газель, такси взять, наконец — да мало ли? В начале же века двадцатого — вариантов немного, и отправиться в Царское Село можно исключительно с другого вокзала, так называемого Царскосельского. Да и то, сделать это лишь днём. А поскольку прибываем мы близко к полуночи, Мищенко решает заночевать в гостиничных номерах у вокзала.

Петербург девятьсот пятого сразу производит на меня гнетущее, жутковатое впечатление. И дело отнюдь не в погоде северной столицы — в конце концов, Владивосток тоже, не курорт. Да и вырос я в Томске, а Сибирью даже в двадцать первом веке вообще принято иностранцев стращать. Дело в другом. Первое, что я слышу в открытое окно при въезде в город, это непрекращающийся, протяжный, напоминающий рёв огромного одинокого животного, заводской гудок. И в ноющем звуке мне чудится такая адская тоска, такая безысходность, что пропадает желание жить. Как минимум, пока ревёт этот монстр.

Не успеваем мы сойти с поезда у Николаевского вокзала (копию своего московского брата), как немедленно оказываемся в почти полной темноте. Перрон освещён только окнами поезда, да светлым небом — несмотря на август, белые ночи ещё в силе. Ну, 'белые вечера'.

— Что у них тут? — недовольно морщится генерал. — Электричества нет?

— Рабочие бастуют, вторые сутки город без света... — услужливо включается в разговор полный мужчина в сюртуке, выгружающий из вагона огромный чемодан. Подойдя вплотную и быстро оглянувшись, он понижает голос до полушёпота: — В городе весьма-весьма неспокойно, господа офицеры! На Литейном, судачат, прошли стычки с полицией, есть убитые! Заводы стоят... Я сам еду с дачи, семью отсюда забрать...

Он говорит что-то ещё и ещё, пытаясь не отставать и мелко семеня за нами — наверняка считает, что с офицерами идти безопасней. А я перевариваю услышанное: август пятого года, Питер... Этого же не было в августе в пятом году, потому что быть не могло! Мы же не в семнадцатом, ей-богу? Эдак, можно и до 'Авроры' доиграться на Неве? Целёхонька, кстати, хоть и воюет в Японском море с супостатом. Эх, надо было Рожественскому идейку подкинуть, попилить на металлолом красавицу, да продать подороже. Теперь-то поздно, опоздал я!

Привокзальная площадь немноголюдна: при свете сумерек вдали видны лишь коляски извозчиков, к которым немедленно, будто в игре 'царь горы', ринулась прибывшая публика. Нет, я всё понимаю — сам не раз наблюдал давку в московском метро в час пик, но...

Сметая на своём пути любые преграды, торопясь занять заветное место в коляске, расталкивая плечами дам и отталкивая детей, вперёд вырываются, естественно, приматы мужского пола. Из гущи толпы доносится: 'Лили, скорей сюда, давайте чемоданы! Быстрей, быстрей же!!!..' и '...я тебе, стервецу, голову оторву! Мой извозчик!.. Мой, тебе говорю!!!..' Робкая стайка женщин и детей, страшась начавшегося безумия, безнадёжно теряется в хвосте бьющихся за место под солнцем. И это, простите, пассажиры 'элитного' поезда? Господи, что же тогда творится с 'неэлитными'? Сразу начинают убивать друг дружку?!.. Благородное дворянство, где ты?!..

Зазевавшись на столпотворение, я безнадёжно протормаживаю. И вот уже меня, подхваченного человеческим водоворотом, влечёт в центр извозчичьего хаоса. Попытавшись было развернуться и отыскать взглядом своего генерала, я безнадёжно подчиняюсь безумной стихии — куда там! Бесполезно! Чувствуя, как меня сдавливает со всех сторон, я прилагаю серьёзные усилия, чтобы не упасть! Смешно будет — прошёл Цусиму и Маньчжурию, а был затоптан в Питере! Да ещё и пассажирами, торопящимися к извозчикам!..

— Извозчии-и-и-и-ик!

— Занимай, занимай!

— На Забалканский мне, вполтора плачу!!!

— На Васильевский, вдвое!..

— Мама, мама!!!.. — раздаётся где-то рядом. — Ма-а-а-ама! Ма-а-а-а... — голосок сдавленно смолкает.

— Ребё-о-о-оночка раздавят! Ой-ой-ой...

Беда, ребёнка тут ещё, в самой гуще, не хватало! Растопчут же?!..

С силой пихнув пиджак и оттолкнув чью-то рвущуюся вперёд, мощную бычью спину, получив откуда-то удар локтем по рёбрам, я нагибаюсь в поисках ребёнка. Где-ты, ну?.. Лес движущихся ног способен сплющить кого и что угодно. Куда там ребёнок — я сам едва не падаю!!! Но вот мелькает краешек светлого платьица, и сделав невероятное усилие, я буквально выдёргиваю к себе хрупкую девочку лет семи. Не забыв ощутимо ткнуть плечом буром напирающему сюртуку под дых. 'Куда-ж ты лезешь, мудак?.. Раздавишь человечка!!!'. Кажется, я говорю это вслух — да и плевать!

— Ты чья такая? — заслонив девчонку спиной от людского потока, интересуюсь я у заплаканного личика.

— Ма-а-а-мина! — размазывая слёзы по щекам, всё же находится она.

— А где мама? — спрашиваю я, едва удерживаясь на ногах и оглядываясь в поисках упомянутой.

— Здесь мама! — неожиданно басит позади мужской голос.

И чья-то рука резко разворачивает меня к себе.

Признаться, я не люблю грубость. И неважно — в пятом я годе, или шестнадцатом. Две тысячи, в смысле. Особенно надо сказать не люблю, когда в этот миг прижимаю к себе едва не затоптанного толпой ребёнка. Поскольку, развернув меня, рука разворачивает вместе со мной и девочку. И потому действую, не раздумывая. Как сделал бы в своём времени, да где угодно:

Перехватив руку за локоть, в захват, я с силой её заламываю — точь-в-точь, как учили в детстве, в спортшколе. Да так, чтобы кости у хулигана хрустнули! Спасибо тренеру Василичу — давал нам азы самбо, всё на уровне рефлексов сохранилось!

Громкий стон с треском рвущегося пиджака говорят сами за себя — хулиган оказался явно не готов к подобному развитию событий! А вот, будешь знать, как беспредельничать... А кто это у нас, кстати? Ага, тот сюртук, которому вмазал, когда ребёнка из-под его ног доставал! Ну, тогда вдвойне поделом!

Удерживать в захвате стонущего скандалиста одной рукой, а в другой держать ребёнка весьма проблематично. И потому я, набрав в лёгкие воздуха, изо всех сил гаркаю во всю мощь:

— Чей ребёнок, граждане?!!!..

— Доченька, милая!..

— Мама!!!

Возникшая сбоку дама немедленно выхватывает у меня свою кровинку. Злобно покосившись и что-то пролопотав, мигом исчезает в начинающей редеть толпе. Так, одна проблема решена! Остаётся всего-ничего: отпустить распоясавшегося дебила и найти Мищенко. Дебил, к слову, судя по звукам, кроет меня на чём свет стоит, но теперь можно отпускать. Будет уроком... Ослабив хватку, я позволяю тому вырваться.