Дзи. Чужая судьба.

— Значит, начало положено.

Этот голос, наверное, нельзя было бы спутать ни с чем другим. Мягкий, вкрадчивый, проникающий в сознание и обволакивающий его прохладной пеленой безмятежности. Уже в который раз за их недолгое знакомство, старый карабакуру с трудом стряхнул с себя это странное пугающее наваждение.

— Да. Теперь ничто не мешает нам заняться Сианем и Ланьчжоу.

— Ты хотел сказать — Акшри и Нахару, — поправила старика собеседница, продолжая хитро улыбаться.

— Да, конечно, — кивнул карабакуру.

Древние названия поселений, что когда-то стояли на месте Сианя и Ланьчжоу, те самые, что в далекие времена принадлежали низкорослому народу холмов, были именно таковы. Но, к сожалению, об этом стали забывать уже даже такие старцы как он. Но, лишь до последнего времени!

— Тогда иди, а я передам хорошие вести. И остальные воины по всей вашей земле скоро тоже узнают о знаменательной победе, которая подарит им очередную надежду и изгонит последние капли храбрости из сердца каждого их врага.

Старик еще раз кивнул и зашагал обратно, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег от скрытой радости, охватившей изнутри все его существо. Недавняя же собеседница карабакуру слегка потянулась и с неуловимой звериной грацией вскочила на один из замшелых валунов. А в следующее мгновение обратно на потрескавшийся фундамент спрыгнула уже крупная треххвостая лисица, рыжей молнией растворившаяся в жухлых прибрежных зарослях.

Глава 1.

Тяжелое бревно, окованное потемневшей от времени бронзой, качнулось на толстых цепях, нанося удар, и старинный храмовый колокол, установленный во дворе монастыря, огласил окрестности протяжным гулким стоном. Первые утренние лучи восходящего солнца коснулись своими алыми росчерками загнутых скатов на крыше центральной пагоды. На другом берегу свинцово-серой Камо с квадратных башен крепостной стены могучему исполину начали вторить малые гонги, а сонные стражники древней столицы, ежась от еще царившей ночной прохлады, поспешили в свой последний обход перед утренней сменой. В величественной Хэйан-кё наступал новый день. И первыми его, как и всегда, встречали обитатели обширного додзё, расположенного на городской окраине и спрятанного от лишних глаз и ушей за высокой оградой из бутового камня.

Ли открыл глаза и поднялся с бамбуковой циновки, привычно прогоняя из головы остатки дремы и обрывки сна. Догма Служения гласила, что сознание истинного дзи должно было быть чистым и ясным с первых же мгновений после пробуждения. Не всегда и не во всем можно полагаться лишь на реакцию и рефлексы.

Одновременно вместе с Ли начали подниматься со своих лежанок и другие старшие ученики. Убрав свои нехитрые постели, они построились в главном проходе казармы, обмениваясь короткими пожеланиями удачи на предстоящий день. У дверей, как всегда на пятом ударе далекого колокола монастыря Рякудзи, появился учитель Су Ян Чжи, мастер физического совершенства.

Ли всегда удивляло то, как этот седой человек, облаченный в свой невыразительный серо-белый наряд, умел производить удивительное впечатление, как на учеников, так и на всех остальных. В мастере Чжи каким-то невероятным образом сочетались мощь почти не постаревшего тела и суровая мудрость прожитых лет. Они не достигали совершенства, но пребывали в идеальном балансе друг с другом и тем самым обращали сухие слова Догмы в наглядный пример для тех, кто только начинал следовать путем Служения.

Долгие годы, начиная с тех времен, когда он еще не достиг своего сегодняшнего статуса, старший наставник додзё следил за различными дисциплинами, развивающими тело и укрепляющими здоровье его подопечных, не изменяя при этом ни короткому перечню собственных правил, ни традициям установившимся здесь еще задолго до него. Требовательный, но справедливый, учитель Ян Чжи был лучшим помощником, который мог бы быть у верховного наставника школы мастера Ю Вея. В этом вопросе случайные гости, ученики и другие преподаватели сходились во мнениях однозначно.

По команде мастера, полсотни молодых людей, обнаженных по пояс, устремились во внутренний двор дзи-додзё через широкие двери, отворенные служкой. И хотя осенний воздух был уже довольно прохладен, а утоптанная земля с непривычки обжигала босые ноги, для Ли и его товарищей это не имело значения. Даже когда выпадет снег, а дыхание будет вырываться изо рта хлопьями белого тумана, они все также будут выбегать во двор, заполненный обрывками сумеречного мрака. После девяти лет обучения для тех, кто готовился к Служению, нагрузки и испытания, подобные этому, становились привычной и обыденной нормой.

Построившись так, чтобы каждому хватало свободного пространства, старшие ученики синхронно обернулись к внешней деревянной галерее, тянувшейся вдоль всей стены приземистой казармы. Мастер Су Ян Чжи и старший наставник Азай По, учитель духовной стойкости, прошли по дощатому дубовому помосту, встав напротив будущих дзи. За спиной у Ли и остальных поспешно занимали свои места младшие ученики и мальчишки из числа тех, что еще не заслужили права именоваться таковыми.

Сложенный веер в руке наставника Чжи звонко щелкнул, ударившись о деревянные перила, знаменуя тем самым начало утреннего комплекса упражнений. Сбросив с мышц последние крохи ночного оцепенения, Ли приступил к дыхательной гимнастике под равномерные удары веера и тихий голос мастера Азая.

— Жизнь дзи посвящена лишь вечному служению Империи и принадлежит тому, кому передаст ее Император. Воля дзи — воплощение желаний его хозяина, но лишь до тех пор, пока они не идут в разрез с тем, что является благом для Империи.

За долгие годы размеренный речитатив мастера Азая По стал для Ли такой же неотъемлемой частью утра, как и все остальное. Одно упражнение привычно сменялось другим, замедлялся или ускорялся ритм, задаваемый мастером Чжи, а голос наставника духовной стойкости, обходившего все группы учеников одну за другой, звучал все также спокойно и мудро. И всякий раз учитель Азай находил способ тембром или интонацией, мельчайшей деталью, вновь придать осмысленность давно знакомым фразам, сотни раз повторенным за бесконечную вереницу дней, проведенных Ли в пределах дзи-додзё.

— Дзи есть отточенный инструмент. Он оружие тайпэна на поле боя. Он его броня и преданный пес в повседневной жизни. Он снаряжение, дарованное Императором своему избраннику за верность и иные заслуги. Суть дзи — Служение, а тайпэн есть высший слуга Императора, и исполнение воли тайпэна, остающегося верным своей клятве вассала, есть само воплощение Служения Единому Государству. Таково абсолютное воплощение для того, кто следует Догме.

Рядом на дорожках посыпанных гравием занимали свои места другие учителя школы. Фигура мастера Азая, закутанная в красные монашеские одежды, миновала Ли ровно на сорок шестом отжимании. Как и вчера. Как и неделю, и месяц, и год назад.

— Служение, по сути своей, изначально отвергает личное и требует беспрекословного повиновения, но отнюдь не запрещает развития и поощряет самосовершенствование. Однако истинный дзи совершенствует не только себя, но и окружающих. Истинный дзи не винит своего хозяина в проявленных слабостях, а стремится исправить их, не нарушая установленных границ общения.

Сегодня был первый день новой декады, к обычной цифре каждого упражнения добавлялось еще по десять, для старших учеников — по сто. Когда-то это тоже было для Ли испытанием, сейчас же стало привилегией, знаком превосходства над теми, кто еще только надеялся стать старшим учеником.

Стук веера оборвался, едва стихли последние раскаты утробного гула за высокими стенами. Тем, кто не успел уложиться, вечером предстояло пройти через наказание, но среди старших учеников таких не было. По знаку мастера Чжи молодые парни шумной толпой устремились к длинной каменной бадье у противоположной стены двора. Ледяная вода прекрасно освежала и остужала горячие мышцы.

Уже одевшись в одинаковые штаны и рубахи, ученики появились в столовой, где в глиняных мисках их ожидал завтрак. Мясо, грибы, овощи, мёд, рисовые лепешки — не всякий офицерский стол в далеких гарнизонах мог бы похвастаться яствами, которые обитатели дзи-додзё получали ежедневно. Но императорский двор не привык экономить на еде для своих отборных живых орудий, будь-то лошади знаменитых конюшен или будущие спутники грозных тайпэнов.

Чужестранцам зачастую казалось, что молодые дзи должны были бы оскорбиться своим положением, находясь в узаконенном рабстве у Императора и его ближних слуг. По их мнению, эти юноши должны были испытывать некие душевные муки и стремиться к свободе, но они не учитывали слишком многие другие аспекты.

Большинство учеников дзи-додзё были детьми крестьян и небогатых горожан. До того как попасть в эти стены, Ли и ему подобные вели не самый радужный образ жизни, а отдавая своих сыновей императорским приставам, родители не только обеспечивали им уверенное будущее и лишали себя проблемы с прокормом лишнего рта, но и получали еще за это щедрое вознаграждение от Императора. Его, как правило, вполне хватало на то, чтобы поднять на ноги еще двух-трех сыновей. К тому же отношение к дзи со стороны всех сословий было совсем иным, нежели к простым ну-бэй, несмотря на все права и свободы последних.

Ли уже давно не был в обиде на своего отца за то, что тот принял решение отдать своего первенца посланнику Императора. Когда-то он действительно скучал по дому и негодовал от того, что его судьбу выбрали за него, но потом повзрослел, понял и простил. И обрел новый смысл жизни, тот самый, который давала ему Догма. Иногда, Ли даже начинало казаться, что он по-настоящему счастлив.

Коридоры Золотого Дворца всегда были полны некой странной и сложно описуемой жизни. Шаги, шепот и смех множества людей звучали в просторных залах и маленьких садах вне зависимости от времени дня и ночи, одновременно смешиваясь с шорохами вееров и дорогих шелковых одежд, а также со скрипом деревянного паркета и ароматами причудливых благовоний. Стражники, слуги, писцы, чиновники, евнухи, танцовщицы и музыканты постоянно сменяли друг друга, решали какие-то собственные вопросы, плели замысловатые интриги, разыгрывали мелкие трагедии человеческих жизней и неслись куда-то по своим очень срочным, но крошечным и совсем незаметным делам. А когда среди них все же вдруг неожиданно появлялся действительно важный человек, то в его присутствии все смолкало и почтительно гнулись спины, чтобы через мгновение после его ухода вновь вернуть к жизни прежний суетливый шум.

Сумиёси Тэн, сиккэн великого Императора, что был воплощенным олицетворение самого извечного Неба, давно привык к обстановке, в которой протекали его рабочие дни. Впрочем, выходных дней у второго человека Империи не было уже давно. Их заменили собой эти неторопливые прогулки по древним каменным переходам и многочисленным цветникам наружных террас. Золотой Дворец был достаточно обширен, чтобы Император, при желании, мог не покидать его всю свою жизнь, как неоднократно поступали многие предки нынешнего Избранника Неба. За пределы же Хэйан-кё ни один из них точно не выбирался вот уже почти тысячу лет.

Обычно Сумиёси совершал свой моцион ранним утром и ближе к вечеру, когда ноги и спина уже просто не могли больше выдержать сидения за столом над нескончаемыми докладами и донесениями. Рослый воин у дверей его кабинета, облаченный в тяжелые стальные доспехи и плащ из тигриной шкуры, сделал молчаливый знак и аккуратно раздвинул обманчиво легкую перегородку. Сумиёси ждал этого гостя и, проходя мимо, наградил телохранителя коротким одобрительным кивком. Главный распорядитель императорских военных складов поспешно вскочил с низкой скамьи, сразу же склоняясь в церемониальном поклоне. Сиккэн не мог не отметить с каким мастерством упитанный Джэнг Мэй проделал все движения, предписанные придворным этикетом.

В отличие от Сумиёси, сумевшего сохранить атлетическую фигуру, жизнь Золотого Дворца не пощадила беднягу Джэнга, который с каждым годом все больше и больше разрастался вширь. В своем свободном сапфирно-черном облачении и круглой шапочке, увенчанной крупным рубином, с большими щеками, крохотными глазками и тонкими висячими усами распорядитель стратегических запасов Империи более всего походил на известного сказочного персонажа — жадного и глуповатого дзито, которого был обязан обмануть и выставить на посмешище каждый уважающий себя народный герой. Вот только человек, у которого при встрече с Джэнгом возникали все эти ассоциации, очень сильно рисковал, если вдруг решался поддаться первому впечатлению.

В дворцовой иерархии Джэнг Мэй занимал отнюдь не самое высокое положение, но лишь в пределах официального чиновничьего протокола. Сумиёси вступил на свой пост почти двадцать лет назад и давно научился определять людей, в руках у которых была сосредоточена реальная власть. Формально распорядитель военных складов подчинялся распорядителю личных складов Императора, а также находился в зависимом положении от великого сборщика податей, наполнявшего те самые армейские запасы за счет крестьян и ремесленников. Но на практике получалось так, что это они обязаны были исполнять свои функции по отношению к Джэнгу, а он им как раз ничем и не был обязан.

Контролируя сотни военных хранилищ по всей территории Империи, Мэй имел в своем распоряжении настоящую небольшую армию со своими собственными офицерами и полководцами, в отличие от того же распорядителя личных императорских запасов, вынужденного довольствоваться услугами дворцовой стражи. Кроме того, военные склады были главным неприкосновенным запасом, к которому в случае крайней нужды могли обратиться дзито городов, а также главы торговых домом и другие императорские чиновники. Именно с этих складов приобреталось оружие для наемных купеческих отрядов, только через них и под строгим учетом могли закупать снаряжение манериты и другие вассальные народы. Каждый оружейник, кузнец и кожевник в провинции обязан был иметь разрешение на работу, выданную местным распорядителем арсенала. Эти же люди руководили шун-я, единственными учреждениями в Империи, принимавшими под залог оружие, доспехи и конскую сбрую. А учитывая то, что доклады о состоянии дел в ходе сбора податей в регионах также ложились на стол к Джэнгу, он обладал еще и самым главным оружием чиновника — информацией.

Сумиёси ценил толстяка Мэя за то, что тот умело пользовался своим положением, не растрачиваясь на эгоистичные мелочи, подобно многим другим бюрократам. Кроме того, Джэнг обладал еще одним очень редким качеством для обитателей Золотого Дворца — он не просто восхвалял и почитал Империю, он любил ее и стремился в каждом своем начинании руководствоваться, прежде всего, благом для Нефритового Трона.

— Садись, — сиккэн указал распорядителю на невысокий табурет из лакированного красного дерева, стоявший слева от круглого стола.

Усевшись на свое привычное рабочее место, Сумиёси дождался, пока Джэнг грузно плюхнется на "гостевой стул", и, сложив лежавшие на столе бумаги в деревянный короб, обтянутый акульей кожей, оперся обоими локтями на столешницу. Положив подбородок на соединенные кисти рук, сиккэн хмуро посмотрел на своего гостя.