Магнус подошел поближе и агент расцвел улыбкой так, словно только что всучил ему за кошель золота дырявый башмак своего дедушки. Мужчина не стал его разочаровывать сразу и придирчиво осмотрел раба, ладную фигурку которого не прикрывало даже шелковой тряпочки.

Однако мальчик стоял ровно, не делая попыток закрыться. Он послушно повторял движения, о которых ему говорили, принимал нужные позы, но делал это как-то иначе, не выставляя себя как другие, — иногда дерзко, иногда отчаянно, иногда в нетерпении, — а лишь подчиняясь. Накрашенная мордашка покорно изображала зазывную улыбку.

Покорно... это было то самое слово, что стало паролем и распахнуло двери для всех демонов, что давно гнездились в его душе. Конечно, какая-никакая власть у него была и сейчас, как у начальника гарнизона, да и подобный раскрашенный вид блядей непонятного пола оставался всего лишь блядями, независимо от прибора между ног... Но он нюхом чуял, что здесь дело в другом, и называлось это — покорность, подчинение, абсолютное послушание!

Сейчас, наблюдая, как с каждым его шагом сжимается раб, в то же время умудряясь сохранять положенную позу, Магнус честно признал, что решение было удачным. Девка ли парень, — по правде ему было безразлично: нужная дырка найдется и у тех, и у других. Завораживало иное — власть! Абсолютная власть над человеческим существом, с которым он мог сделать все, что пожелается, и которому даже не придет в голову защищаться, сопротивляться или негодовать...

Мужчина с наслаждением сгреб пятерней роскошную гриву волос, закрывающую слегка выступающие лопатки и уже порядком утратившую свой ухоженный блеск, но не обратил на последнее внимания. Он заставил мальчика запрокинуть голову и посмотреть себе в глаза...

В синих глазах был страх. А еще было видно, что мальчишка не посмеет даже про себя помянуть господина недобрым словом. Магнус восхитился способностями его наставников в дрессировке: абсолют, совершенство!

Если бы он был более образованным человеком, вообще образованным и в частности — человеком, в этот момент, Магнус сравнил бы себя с Геростратом в своих желаниях: обладания, утверждения превосходства своей силы и торжества разрушения...

Но он был только Магнусом Фонтейн, рыцарем-иоанитом, и в его определениях не было ничего возвышенного.

— Раздень меня, — приказал он.

Магнус наблюдал за поспешившим с исполнением юношей, жадным хищным взглядом, не сулившим ничего хорошего.

Ребра и живот все еще сильно болели, и Айсен двигался немного скованно.

— Что-то ты не слишком расторопен! На плеть напрашиваешься?

У юноши начали дрожать руки: его еще никогда не пороли плетью. Плеть оставляет следы, а товар не следует портить. По той же причине их не били руками и тем более ногами.

— Соси! — последовал уже знакомый грубый приказ, который он исполнил почти с облегчением.

Увы, хотя Айсен ублажал своего господина до седьмого пота, — все было напрасно, и удовольствие, перешедшее в раздражение, постепенно сменялось яростью.

— Ты вообще на что-нибудь способен, или я зря заплатил за тебя деньги? — яркая туфля отпихнула юношу в сторону, и раскрасневшийся от вина франк поднялся.

— Простите, господин, — пролепетал вымотанный и испуганный мальчик, с надеждой предложив, — Если пожелаете, я могу сыграть вам или станцевать...

Новый рывок за волосы, вздергивающий его с колен:

— Я похож на нежную барышню?!

— Простите, господин...

— Плохо стараешься, дрянь! — широкая ладонь наотмашь пришлась в лицо.

В ушах зазвенело, из носа и разбитых губ хлынула кровь. Опираясь на руки, упавший Айсен не смел ее утереть.

— Господин, позвольте мне загладить свою вину так, как вам угодно...

— Ты не слишком старателен!! — фыркнул Магнус, с удовольствием наблюдая, как от ужаса черные зрачки все больше вытесняют синь. Мальчик даже не посмел закрыть глаз перед ударом.

— Или ты специально обманываешь своего господина?!

Айсен отчаянно затряс головой, насколько это позволяла снова вцепившаяся в волосы рука.

— Раба, который не повинуется хозяину, следует наказать... — с наслаждением протянул мужчина, оглядываясь.

Пинком, от которого пошатнулась даже каменная резная опора, он скинул с низкого столика вазу и прижал юношу животом к столешнице. Спустя мгновение руки и ноги раба были уже обмотаны поясом вокруг ножки.

— Господин, смилуйтесь!! Позвольте мне показать...

Что именно Айсен хотел показать, узнать не пришлось. Мольбы раззадорили еще больше, и хозяин только заметил:

— У тебя нежная кожа. Не стоит портить ее с самого начала.

А потом на невольника обрушился широкий ремень. Наслаждаясь зрелищем приподнятых округлых маленьких ягодиц, выставленного беззащитного розового отверстия между ними, гладких яичек, сейчас сморщенных и вжатых, господин постепенно начал бить так, чтобы все удары приходились именно туда.

— Господин... пощадите... — по щекам катились невольные слезы.

— Ты усвоил урок?

— Да, господин... — хрипло выдавил мальчик. Ног он не чувствовал, а ниже поясницы все горело огнем.

— Иди умойся! — скомандовал мужчина, освобождая его руки и ноги. Милостиво позволяя смыть с себя остатки потекшей краски.

Айсен был уверен, что ему не встать, но каким-то запредельным усилием, шатаясь и цепляясь за все, что попадалось на пути, добрался до искомого.

— Иди ко мне! — хозяин снова звал его. Пушистые ресницы ломким движением взметнулись вверх...

— Шустрее!

...Это продолжалось долго, почти до утра. Чтобы не кричать в голос, Айсен закусил простынь, и ее ткань намокла от слез, которые он никак не мог сдержать. Несмотря на приказ хозяина и на свое собственное желание оказаться как можно дальше от него и как можно дольше, в конце — мальчик смог лишь пошевелиться, сворачиваясь клубком. Его подхватили за ошейник и отволокли куда-то, как собаку...

Из сна, больше похожего на забытье, мальчика вырвал шум и движение рядом. Он лежал там же, где его и оставил натешившийся хозяин: у стены в углу, на циновках. Комнатка была небольшой, зато оконный проем занимал почти всю стену. Айсен вяло прикинул, что судя по планировке, господские покои должны быть по соседству.

Несколько слуг устилали циновками оставшийся участок пола, шаря по нему взглядами искоса. У юноши достало сил только свернуться, прикрывшись немного, — одежды у него по-прежнему не было, но он вдруг почувствовал себя неуютно...

Дурацкое слово! Какой уж тут уют!

— Пожалуйста... пожалуйста, можно мне попить... — его колотил озноб, а жажда была невыносима.

— Попить? — обернулась довольно молодая и дородная женщина, присматривавшая за уборкой.

Айсен с надеждой приподнялся навстречу на подламывающихся руках, но вода из плошки резко плеснула в лицо.

— Зря ты так, — заметил один из слуг на лингва, — Смотри, как его разукрасило...

— Ха! Перебьется! — гаркнула девица, — Значит, плохо старался! Он будет с мессиром блудить, а нам его дерьмо грести?!

Судя по всему, последнее замечание нашло свой отклик и у остальных, чем бы оно не было вызвано, поскольку даже самый жалостливый из троих, просто пожал плечами еще раз, и закончил свое дело, зная, что связываться с Като — себе дороже.

Айсен забился в угол и отвернулся, слизывая с губ капли. Если у него и могли возникнуть какие-либо иллюзии, то в отношении к нему "низших" — они развеялись сразу. О заступничестве господина — и вовсе не приходилось мечтать!! Он никогда не жаждал роскоши сераля, но сейчас уже не надеялся, что ему удастся привлечь к себе господина и занять в доме место сколько-нибудь более значимое, хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от глумлений прислуги.

Толстуха Като с нескрываемым удовольствием сама закрепила цепь, которую соединили с его ошейником, на вбитом в стену крюке. Оставшись один, юноша бездумно перебирал звенья: нет, мысли о побеге у него не возникало, но в груди словно застыл кусок льда.

Глупо! Раб это вещь, и хозяин может делать с ней все, что угодно. На его беду, франк как видно, не слишком дорожил вещами такого рода... И то верно, всегда можно купить другого!

Айсен не родился рабом, но стал им так рано, что уже не помнил ничего иного. Трудно судить, должен ли он благодарить судьбу за то, что всегда был миловидным и ярким ребенком. Что из-за редкого, а значит дорогого цвета глаз ему не позволили умереть на улицах захваченного города. Все то время, что обычно называют сознательной жизнью, его мир состоял из хозяев и их прихотей, причем обычно прихотей весьма определенного свойства. Он не помнил, что стало с его семьей, и была ли у него она, и по большому счету не мог сказать даже того, что это имя было дано ему при рождении отцом с матерью. Он переходил от перекупщика к перекупщику, пока последний из них не определил, что мальчик достаточно хорош собой и уже достаточно взрослый, чтобы выдержать обучение.

Обучение... Айсен привык, что его телом, — а души у раба не может быть по определению, — распоряжаются чужие люди, и в этом теле нет ни одного уголка, который он мог бы утаить. Привык к той боли, к которой их считали необходимым приучить, чтобы раб мог удовлетворять любые фантазии господина... Хотя было время, когда он всерьез намеревался изуродовать себя — когда его начали выставлять и выводить к гостям. Если бы смерть после такого проступка была хотя бы менее мучительной, он это сделал бы, но еще долго его грела наивная надежда, что когда-нибудь наступит время, когда его тело перестанут желать, и вот тогда-то все будет хорошо. Надежда продержалась ровно до того часа, когда он увидел что бывает с неудачниками: даже странно, что он смог узнать в грязном, изможденном, костлявом существе, то и дело харкающем кровью, которого походя шлепнул по заду старшина десятка уборщиков, раба из школы Бабудай-аги. Юноша был старше лет на шесть, и за то время, что Айсен успел дозреть до помоста, Юса спустился до самого низа.

А еще Айсен понял, что даже в "морилке" всегда найдется тот, кто не побрезгует объедками с господского стола.

Если конечно, эти объедки останутся! Юноша уже достаточно мог судить о своем новом господине, чтобы надеяться, что ему дадут передышку и удастся отлежаться.

Он оказался прав сполна, хозяин вспомнил о нем в тот же вечер. Юноша едва мог передвигаться, и гнев господина снова вылился в удары.

Дела не ладились, и Магнус пребывал в отвратительнейшем настроении. И трахаться собственно, не хотелось, просто было нужно на чем-то сорвать зло! На этот раз под рукой кстати оказался хлыст. Однако, и слезы, и испуг огромных распахнутых глазах, и сдавленные стоны мальчика, когда массивный кулак накручивал на себя его внутренности, — сегодня тоже больше раздражали, чем возбуждали.

...Хотя конечно, забавное было зрелище — у рыцаря плечо толще, чем бедро юноши, зато в задницу пацану можно впихнуть целую ладонь да едва не по локоть!!

Еще одно неудобство разозлило окончательно: Магнус гордился размером своего мужского достоинства и теми шуточками, которые отпускались на счет него, каламбуря с именем — бог и правда его не обидел. Но развороченная дырка уже не сокращалась, обхватывая его так плотно, как хотелось бы... Скулеж вцепившегося в кофейный столик раба, сверлил затуманенный вином мозг, и Магнус понял, что если не заткнет ему рот, то кончить ему так и не удастся. К месту пришелся пояс халата, но нетвердые от выпитого руки промахнулись, и ткань захлестнулась на горле раба, чуть ниже съехавшего свободного ошейника...

Айсен забился, скребя пальцами по удавке и обламывая когда-то ухоженные ногти с грязными полосками под ними. Судороги, беспорядочные сокращения стенок кишечника, наконец-таки распалили мужчину, но он внезапно поднялся. Юноша еще недоумевал неужели все окончилось, а Магнус сообразил связать ему заломленные руки тем же поясом, и вошел снова, затянув на горле удавку уже из шнура, оборванного с пышной кровати.

Юноша хрипел под господином, силясь вдохнуть хоть каплю воздуха. Мужчина то приспускал петлю, то затягивал ее снова, и Айсен был уверен, что ему не пережить этого вечера. Но вместо смерти, темная пелена перед глазами вдруг взорвалась черно-белыми острыми осколками. Позже, когда господин лично отволок его в комнату и снова замкнул цепь на крюке, захлебываясь рыданиями и остервенело стирая с себя собственную сперму растопыренными ладонями, Айсен все еще отказывался принимать ЭТО — за то самое обещанное удовольствие... лучше смерть!!

Однако кроме проклятой цепи и ошейника у него ничего не было. Морить себя голодом? Тут и усилий не требуется, Като справится без лишней помощи! Ему оставили и еду, и воду, но плошка стояла так, что он не мог дотянуться до нее никаким образом из-за короткой цепи.

Айсен лег, не отводя взгляда от еды. Пол слегка покачивался, как будто он был на корабле... Разбить голову о стену? Перегрызть вены зубами? Юноша не замечал текущих по разбитому лицу слез, пока они тоже не стали душить его.

Он рыдал исступленно, отчаянно, не понимая, за что с ним делают все это... Он ведь готов удовлетворить господина так, как только возможно!

Но тому это не нужно. Приходилось признать, что его хозяину просто нравится причинять муки, а ему ничего не остается, как терпеть их, ведь он и предназначен для того, чтобы господин мог удовлетворить свои желания.

* * *

Горло отекло и болело, юноше едва удалось проглотить пару кусочков лепешек, которые он все-таки подтянул к себе. Он мечтал о глотке теплого молока, как иные мечтают о райском блаженстве.

А между тем, новая игра пришлась по душе господину, которому понравилась собственная изобретательность. Он не душил до конца, растягивая пытку, и даже если вначале подобного развлечения Айсен пытался сдерживать себя, то очень скоро начинал дергаться, рвано биться с хриплыми криками — он не заметил когда начал кричать от прикосновений своего хозяина, но теперь кричал всегда, — и умолять господина взять его как-нибудь иначе.

Разумеется зря. Перекрывая доступ воздуха в легкие, мужчина дожидался, пока по тонкому телу под ним начинали идти судороги, и полузадохнувшийся раб коротким спазмом выплескивал семя. Тогда он отпускал удавку, не давая потерять сознание совсем, и с наслаждением наказывал за то, что считал доказательством того, что тваренку все-таки нравилось подставлять свой зад под большие горячие члены...

И за мнимое притворство, за молчание, за крики и стоны, за кровь из прокушенных губ и скребущие по простыням пальцы, когда в его воспаленный проход вламывался огромный орган, и только кровь от вновь разбереженных разрывов служила смазкой... За то, что живучий и терпеливый. За все. При желании, всегда можно найти, за что наказать.

Айсен уже даже не плакал, сворачиваясь на своей подстилке клубочком и обреченно замирая до следующего раза. Даже самая мучительная смерть больше не пугала, — подумаешь, еще немного боли, зато потом его никто уже не тронет. Совсем никто... никогда. Мысль, вначале показавшаяся странной, в конце концов, осталась единственной осмысленной и живой. Ему было на что надеяться: рано или поздно, хозяин убьет его и тогда-то кошмар закончится!