Консервация

Если бы космонавты не успели улететь к ледоставу, им пришлось бы ждать, пока лед сойдет, то есть еще почти полгода. Это было слишком рискованно и для них, и для нас. Больше всего космонавты опасались за груз. Он был рассчитан на длительные перелеты в открытом космосе, так что мороз его повредить не мог. А вот на влажность и конденсацию он не был рассчитан совершенно. Мы, по просьбе космонавтов, его каждое утро продували теплым воздухом из компрессора. Но никто не мог сказать, насколько хорошо это работает. И будет ли это вообще работать зимой, когда вместо росы будет выпадать иней.

Да и корабль мог бы не пережить зимовку подо льдом. Зонд мог бы вмерзнуть, и его могло бы оторвать при сдвигах ледяных полей. А значит, надо было выключить его подъем заранее, задолго до замерзания. Но если бы ошиблись с расчетами срока первого всплытия зонда после схода льда, зонд тоже мог застрять. А по весне лед двигается чаще и сильнее, чем при замерзании.

Но самое главное, если бы лишенный связи корабль разгерметизировался под водой, космонавты ничего бы с этим сделать не смогли.

В общем, причины торопиться у космонавтов были. Но торопиться они не могли. Они привыкли к искусственному тяготению своих станций и кораблей, оно всего треть от земного. Поэтому, когда они пытались встать или даже сесть, они быстро теряли сознание. Как это случилось с Машей в первый день. Им надо было несколько недель адаптироваться по специальной программе, лежа в противоперегрузочных креслах и поднимая каждый день изголовье на несколько градусов.

Кресла они сняли с корабля. Кресла и скафандры были рассчитаны на длительное пребывание в боевой готовности. Поэтому они были оснащены системой сбора... ну, короче, отходов. На корабле это все было подключено к центральной цистерне, а тут они подключили к выходным трубам непрозрачные пластиковые мешки довольно большого объема. Такого, что должно было хватить на всю адаптацию. Специально, чтобы не напрягать нас процедурой их замены.

Я не помню, кто завел этот странный разговор, но кто-то из космонавтов сказал, что надо будет перед отлетом не забыть все это запаковать на корабль. Я не понял, зачем, но оказалось, что это даже не совсем шутка. В Поясе практически нет азота. Пояс лежит как раз на внутренней границе ледяного пояса: зоны, где водный лед стабилен в вакууме. А азот в Солнечной системе встречается, главным образом, в форме аммиака. А температура плавления аммиака намного ниже, чем у воды. Поэтому аммиачный пояс лежит намного дальше ледяного, за орбитой Юпитера.

Есть также пояс молекулярного азота, но это совсем далеко, уже, практически, в поясе Койпера. Коммерческие экспедиции за молекулярным азотом для обитателей Пояса невозможны.

То есть, конечно, больше всего азота в атмосфере самого Юпитера. Но добыть его оттуда практически невозможно. В верхних слоях атмосферы содержание аммиака и азота измеряется долями процента. А добыв, было бы невыгодно поднимать из гравитационного колодца.

Еще, конечно, есть Земля, у которой гравитационный колодец гораздо мельче, чем у Юпитера, а атмосфера состоит из азота на три четверти. Да и сама она ближе к Поясу, чем Юпитер и, тем более, чем астероиды-кентавры между орбитами Юпитера и Сатурна. Но устройств, способных забрать сколько-нибудь значительное количество газа при пролете через верхние слои атмосферы на космической скорости, в Поясе строить так и не научились. Хотя я читал фантастику, где космические колонисты тырили с Земли азот именно таким способом.

Немного азотистых соединений содержится в так называемой "углеродистой фракции", которой богаты углистые астероиды. Но большая часть добычи азота ведется в аммиачном поясе. Тетя Лена мне рассказала, что их собственный корабль, фрегат "Алиса", строился как раз в качестве аммиачного клипера, для походов в этот самый пояс. Поэтому он имел нетипичную для гражданских кораблей гибридную силовую установку с реактором и солнечными батареями.

Уран в поясе очень дорог, намного ценнее азота. Азот, хотя бы, можно добывать, а уран и плутоний доступны только те, что удалось захватить с Земли при Исходе. И азот можно использовать повторно, а уран в реакторе расходуется. То есть, конечно, уран в каменных астероидах есть, но он там растворен в очень низкой концентрации. Вроде, если посчитать общее количество урана в объеме Цереры, то выходит много. Но чтобы его добыть, надо весь астероид переплавить. Поэтому реакторы для обычных коммерческих перевозок не используют.

Так вот, азот в Поясе дорог, поэтому самым главным источником азота является его вторичная переработка. После долгого трансфера случается, что содержимого цистерны хватает, чтобы оплатить не только дозаправку водой и кислородом, но и стыковочный сбор и диспетчерское обслуживание. Когда зятья Семеныча про это узнали, они долго гоготали и говорили, что если космонавтам нужно дерьма, так это не проблема.

На самом деле, большую часть работы по снятию кресел пришлось сделать мне. Та желтая складная штука, которую я увидел в первый день, оказалась погрузочным экзоскелетом. У него вполне хватало мощности, чтобы таскать кресла в земном тяготении. Им можно было управлять удаленно, но сложно держать равновесие. А если влезть в сам погрузчик, оператору надо много времени проводить в вертикальном положении. Или почти вертикальном. А еще, надо было вылезать из экзоскелета, чтобы открутить болты и отцепить кабели и трубопроводы. Поэтому космонавтам пришлось просить помощи у землян.

Все родственники Семеныча лезть в эту штуку испугались. А я влез. И оказалось, что управлять ей совсем несложно. Главное привыкнуть, что ее руки и ноги движутся медленнее настоящих рук и ног. Ремни сопротивляются, когда ты их тянешь слишком быстро, поэтому я быстро сообразил, в чем дело.

Хвостовой стрелок, его звали Макс, надо мной смеялся, что я попал в классический анимешный сюжет: обыкновенный японский школьник вдруг оказывается пилотом гигантского человекоподобного боевого робота.

Я только здесь посмотрел эти мультфильмы и понял, что он имел в виду. У нас-то в нашем интернете их не было. А тогда я и вовсе не знал, что ответить. Хотя робот был не боевой и не очень-то гигантский, всего метра три ростом. Да и не робот, строго говоря. А я был школьник, но не японский и не очень-то обыкновенный, но про это я говорить не хотел.

В общем, освоился я с погрузчиком, и мы в паре с бортмехаником — Маша ее называла тетей Леной, и я так же ее привык называть — стали доставать кресла. Главным образом, я доставал, а она командовала. У нее было кресло на колесиках, в котором она могла передвигаться по кораблю. И она следила, что я делаю, через камеры на экзоскелете и в самой кабине, с разных ракурсов.

Командовать она умела очень хорошо. Она точно помнила, что и в каком порядке надо открутить у кресла. Первый раз она мне сначала объяснила общую последовательность (открутить то, отключить это, сдвинуть кресло, отключить все остальное...). Потом, по шагам, давала мне одну команду, я ее повторял, потом делал. С первым креслом мы провозились долго, но потом пошло быстрее.

Из-за экзоскелета и этих кресел я толком не запомнил свое впечатление от первого попадания внутрь космического корабля. Я помню только некоторое разочарование, что там все оказалось не так, как я себе представлял.

После того, как корабль притопили, мы перевезли космонавтов в другую бухту. Возить их пришлось по одному, потому что на шхуну влезало только одно кресло, да и то с трудом. Мы видели, что им очень страшно разделяться. Но выбора не было ни у нас, ни у них.

В бухте, где мы их поселили, были развалины довоенной турбазы. От большинства домиков остались только силуэты фундаментов, плохо различимые в траве. Но один дом стоял до сих пор. Когда мы привезли космонавтов, один из них, штурман по должности, обратил внимание, что древесина лиственничная. Как оказалось, он интересовался Землей, читал много книг и смотрел фильмы. Не так сильно, конечно, как я космической фантастикой.

Лиственница или, на современном земном русском, листвяк — это такое забавное дерево. Вообще-то оно хвойное, но сбрасывает иголки на зиму, как лиственные деревья. От этого, наверное, и происходит название. В наших местах они растут, преимущественно, во влажных и заболоченных низинах, где более капризная сосна не приживается. Их легко отличить от сосен издали даже летом, потому что хвоя у них очень светлая. А осенью они становятся лимонно-желтыми, так что даже отдельные деревья на дальних склонах легко разглядеть среди сосен.

Самое ценное в лиственнице — это ее древесина. Она относительно мягкая, но вязкая и очень плотная, даже тяжелее воды. И она практически не гниет, так что из нее можно делать сваи, подводные части причалов, даже волноломы. На Транссибе, там, где рельсы идут вдоль байкальского берега, во многих местах есть волноломы в виде срубов, заполненных камнями. Эту технологию часто использовали в XX столетии, когда дорога строилась. И после войны многие бетонные волнорезы и подпорные стенки, вместо того, чтобы чинить, снова заменили срубами.

И дома из лиственницы тоже могут стоять веками. Вряд ли строители турбазы загадывали так надолго. Дом использовали в качестве убежища при штормах, поэтому он содержался в относительном порядке. Крышу латали, щели конопатили, в некоторых окнах даже были стекла. А те, где стекол не было, были забиты оргалитом или затянуты пленкой.

В доме была голландская печь с камином, выведенным в тот же дымоход. Мы предлагали космонавтам протопить хотя бы камин. По ночам бывало прохладно, да и проветрить комнаты не мешало бы, а камин хорошо это делает. Но космонавты очень боялись открытого огня. Я сначала не понимал, почему.

Но потом кто-то, я уже не помню, наверное, тетя Лена, мне объяснил, что на кораблях и станциях Пояса атмосфера из чистого кислорода. Не только потому, что азот дорогой, но и для того, чтобы было ниже давление — а значит, корпуса можно было делать менее прочными. Но огонь в чистом кислороде распространяется очень быстро. И горят даже такие материалы, которые в земном воздухе считаются негорючими. А еще, в замкнутом объеме корабля, даже тлеющий пожар может очень быстро отравить весь воздух. А использовать только по-настоящему несгораемые материалы очень дорого.

Адаптация у космонавтов шла с разной скоростью. Быстрее всего привыкали тетя Лена, сисадмин Мпуди и Маша. Про себя и Мпуди тетя Лена говорила, что это потому, что они ниже ростом. Но Маша была девушка высокая, для нее это объяснение не годилось. Тетя Лена пожимала плечами и говорила, что она не медик, но, может быть, дело в том, что в молодости сосуды эластичнее.

Мпуди был, пожалуй, самой колоритной личностью из всех космонавтов. Он был чернокожий, бородатый, говорил с жутким акцентом, очень резко и отрывисто, размахивая при этом руками. А когда он что-то делал — например, когда помогал готовить корабль к затоплению — он часто ругался на непонятном языке. Никто из космонавтов его перевести не мог.

Я сначала думал, что они переводить не хотят, потому что он говорит что-то страшно неприличное. Но потом я узнал, что и правда никто из космонавтов этого языка не знает. Это был какой-то из языков группы банту. Мпуди был потомком беженцев, которые прорвались на последние лифты, уходившие с горы Кения. Потом Боко Харам подорвали наземную станцию лифта. И с тех пор ничего с Земли не поднималось в космос.

Борода у Мпуди была длинная. Пока они не вылезали из скафандров, он ее даже не доставал из-под гермошлема. Потому что на ночь космонавты закрывали стекла, чтобы спастись от комаров, а заправлять бороду было неудобно.

Так вот, когда Мпуди, тетя Лена и Маша еще даже не начали вставать, а только садились, тетя Лена завела разговор о том, чтобы как-то помыться. В скафандре, кроме системы удаления отходов, есть еще система кондиционирования, которая сушит внутренние слои от пота. И вообще, с гигиенической точки зрения там все очень продумано. Но все-таки они в этих скафандрах провели, не снимая, больше двух недель.

Мыться прямо в озере мы космонавтам даже не предлагали. Хотя уже стоял август, но у мористого берега Святого Носа глубоко, вода там почти совсем не прогревается. А они в своем космосе к мытью холодной водой были непривычны.

Семеныч этот вопрос порешал достаточно быстро. Он нашел какой-то сломанный бак с солнечным коллектором, привез его, еще какие-то жерди, доски, пленку и оргалит. Космонавты дали инструменты, и мы под их руководством бак починили. Даже гелиостат удалось оживить. С гелиостатом ко второй половине дня бак прогревался настолько, что воду надо было разбавлять холодной.

Мы сколотили из жердей и досок душевую кабину, поставили помпу — ту самую, которой накачивали воду в корабль при затоплении. Воду, разумеется, брали прямо из озера. Возле галечного пляжа она даже не мутноватая. Собрали, где могли, старые простыни и полотенца. В общем, обеспечили полный комфорт.

Чистая одежда у космонавтов была, они ее достали из корабля. Но она была совершенно не рассчитана на земной климат, в ней даже на слабом ветру должно было быть зябко. Да и от комаров она спасти не могла совершенно. Так что пришлось им и одежду собирать. Конечно, новую и по размеру нам взять было негде, но и по росту примерно прикинули, и все постиранное привезли.

И вот, когда тетя Лена решила, что она уже может простоять на ногах достаточно долго, чтобы самостоятельно помыться, она нам устроила культурный шок.

Выглядело это так. Она вышла на крыльцо в скафандре, вылезла из него, и осталась в нижнем слое, он по-правильному называется термобелье. Я сначала даже не сообразил, что у штанов этого термобелья дырка на самом интересном месте. Как раз там, где система удаления отходов присоединяется. Но тетя Лена на этом не остановилась, а спокойно сняла штаны. И только после этого, оставшись голая ниже пояса, заметила наши лица, повернулась к нам и с недоумением спросила: "Я что-то не так делаю?".

Я в то время еще оставался основным каналом коммуникации. Хотя космонавты уже немного нахватались современных русских слов, а Семеныч с зятьями старорусских. Но я-то как раз растерялся больше всех. Поэтому я довольно долго не мог объяснить, что не так. А у зятьев попросту словарного запаса не хватало.

В конце концов, тетя Лена поняла, в чем дело. Штаны она обратно надевать не стала, а замоталась в простыню, типа юбки. И стала объяснять, что она, конечно, уважает чужую культуру, но и вы поймите, что у нас в космосе места мало, и такие строгие правила насчет одежды соблюдать нет никакой возможности. Я, честно говоря, до сих пор не знаю, что лучше было бы: эти объяснения или просто попытаться сделать вид, что ничего не произошло.

В общем, Машу она уже проинструктировала, так что та скафандр сняла в доме, а на улицу вышла, замотанная в простыни.

Пока Маша лежала в скафандре, я воспринимал ее как что-то ненастоящее, какое-то небесное создание. Когда она переоделась в земную одежду, она стала более реальной. Не знаю, как это понятнее сказать. Но на наших девчонок она все равно была совсем не похожа. Может быть, главным образом из-за того, что она со мной разговаривала.