Слуги Зла

Небо в проломе камня начало сереть, потом побелело. Шел пасмурный день, но дождь утих; резко пахло сыростью, мокрым песком и зеленью. Костер догорел. Зола остывала, стало холодно. Бойцы начали просыпаться от холода стынущего камня, который пополз в их утомленные тела.

Красавчик спросонья ткнул себя кулаком в выбитый глаз, скрипнул зубами и выругался:

— Задница демона! Никак не запомню...

Шпилька хихикнула:

— Не ори, придурок. Вход в чрево мира всегда рядом, услышит тебя демон какой-нибудь — мало не покажется. Вот окажешься как раз у него в заднице — через пасть...

Красавчик оскалился и обозначил стремительную атаку. Шпилька шарахнулась назад, наступила на только что проснувшегося Паука — тот мгновенно сгреб ее в охапку и закопался носом в волосы.

— Тепленькая! — проурчал он восторженно и укусил ее за шею. — Моя вкусненькая...

Шпилька выкрутилась стремительным движением и в течение чрезвычайно малого времени успела укусить Паука за щеку и врезать ему кулаком под ребра с радостным воплем:

— Что, съел? Не подавись, худоба!

Наблюдавшая поединок Крыса в восторге издала воинственный клич, от которого подскочили Мелкий и Пырей, стряхивая остатки сна. Хорек, протирая глаза и шмыгая носом, проворчал:

— Эй, сволочи, о жратве — ни слова!

— А я бы поговорил... о жратве, — сказал Красавчик печально.

— Ага, — подхватила Шпилька. — О конине.

— С чесноком, — добавил Мелкий.

— И ржаными сухарями.

— И пивом.

— И чтоб вам полопаться, гады! — фыркнул Хорек и швырнул в Красавчика головешкой. — Другой темы нет?! Я сейчас сдохну от этих ваших излияний, размечтались!

Ему ответили взрывом хохота. Клык с удовольствием отметил, что бойцы за ночь вправду отдохнули и опомнились, уже не похожи на трупы, по инерции переставляющие ноги, следовательно, способны о себе позаботиться. Его перестала занимать рана Мелкого — если боец начинает смеяться и болтать о жратве, значит, быстрее всего, выживет.

Если удастся раздобыть жратву, конечно.

Теперь Клыка тревожил Вьюга, который даже не попытался подняться, только еще больше скорчился, будто надеялся согреться в ознобе. Вот, подумал Клык. Вот старые бойцы. Пока опасность и риск — что-то ведет, откуда-то силы берутся огрызаться на судьбу, а стоит расслабиться — и кончено.

Жизнь наша...

Пока молодые бойцы пытались согреться шутливыми потасовками, Клык подошел к Вьюге и уселся рядом. Зарылся пальцами в его волосы, повернул к себе осунувшееся лицо с запавшими глазами в черных тенях.

— Чего разлегся, урод? — сказал, повысив голос, нарочито хмуро. — Дрых мало? Вставай давай.

— Отвали, Клык, — прошептал Вьюга. — Отвали, не мешай. Она идет.

— Она идет в болото, — фыркнул Клык, никак не желавший расстаться с надеждой. — Дай посмотреть, как заживает, — и вытащил из торбочки, подвешенной к поясу, банку с остатками бальзама.

— Не трать, — Вьюга шевельнулся, отстраняясь. — Без толку.

Вокруг, между тем, собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:

— Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!

Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть — это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог это сделать.

Бойцы расселись вокруг, ухмыляясь, обозначая спокойное знание, что слабость в смерти — не позор, а обычный порядок вещей. Хорек ткнул Вьюгу кулаком в колено, надеясь, что удар не отдастся в ране — показывая, что все идет по-старому. Шпилька лизнула умирающего в щеку.

— Не дергайся, — сказал Клык. — Все путем. Мы тебя закопаем. Но потом, а пока, глядишь, и обойдется, — и принюхался к ранам друга, все-таки надеясь на лучшее вопреки очевидности.

Запах не обрадовал, но Клык начал демонстративно откручивать крышку банки. Вьюга ухмыльнулся дрожащими губами:

— Дураки. Когда подохну, мое мясо мне больше не понадобится. Стрелы — Клыку, меч — Красавчику, нож — Хорьку, арбалет — Шпильке... что еще... башмаки — Пауку, а ремень пусть Мелкий возьмет. Больше, вроде бы, ничего нет. А мясо ваше общее, — закончил Вьюга.

Команда переглянулась. Все глаза блестели лихорадочным голодным блеском, все скулы обтянуло натуго, но никто даже рта не раскрыл, только Хорек отрицательно мотнул головой. Здесь, в сравнительно безопасном месте, можно избежать крайних мер — или попытаться избежать, если выйдет.

— Может, оленя убьем, — шепнул Красавчик. — Здесь есть, где его закопать.

Клык кивнул.

— Ясно. Все. Закопаем, без вопросов. Глубоко, чтоб медведи не разрыли. Никаких костров, честно сгниешь и будешь земля. И когда-нибудь потом возродишься из земли, как все.

Вьюга успокоенно вздохнул.

— Глупо... но хорошо... — пробормотал он, закрывая глаза. — Ну, все. Я устал... Ну отойди... да отойдите вы... пустите ее...

Невозможно и жестоко было глазеть дальше. Вьюга не смог сам спрятать свою агонию от глаз товарищей — надо же помочь ему хоть в этом...

Бойцы отошли и расселись у кострища, спинами к Вьюге, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Почти любые слова в такие минуты — вранье. Прикосновения гораздо честнее — и прикосновения говорили очень ясно: мы остаемся, а он уходит.

Клык судорожно вздохнул, сжав кулаки. Красавчик тронул его за плечо:

— Сейчас кончится — и все, больше болеть не будет.

Клык ответил одним движением губ: "Долго".

— Помочь ему? — тихо спросил Паук, на треть вытащив из ножен кинжал.

— Он сам хотел, — сказал Клык. — Он ее уже чует. Сильный... Ах ты, будь оно все неладно!

Но они сидели еще очень долго, не шевелясь, окаменев лицами, пока хриплое дыхание сзади не захлебнулось и не оборвалось...

Солнце уже поднялось высоко и просвечивало сквозь серую муть туч тусклым белесым кругом, когда Клык, Хорек и Паук закончили копать могилу на горном склоне. Ножи безупречной темной стали резали влажные и упругие пласты земли, переплетенные корнями, легко, как свежий хлеб. Камни вытаскивали руками. Остановились лишь, когда лезвия наткнулись на сплошную скалу — яма получилась в две трети орочьего роста.

— Здорово вышло, — сказал Хорек, вытирая пот с лица и садясь на краю могилы. — Господину Боя впору.

— Ага, — отозвался Клык. — Повезло. Хуже нет, если сожгут — а люди, гады, обычно так и делают с трупами, им фиолетово: свои, чужие...

— Ну, какая разница... все равно в итоге будешь земля...

— Да уж, итог... Все равно, что с Барлогом пообниматься... Очень приятно, когда чужие пялятся на твои горелые кости. Нет уж, спасибо за такую любезность. Пусть мое мясо лучше бойцы бы съели, чем вот так, как полено в костер... хоть не без пользы...

Паук обтер лезвие ножа и бережно вложил его в ножны. Потом вытянул вперед ладони, растопырил пальцы и удивленно на них посмотрел:

— Клык, гляди... у меня руки трясутся. Как у человека с перепою, смешно... — и вид у него при этом был совершенно растерянный.

— Это с голоду, — сказал Клык. — Всего ничего копали, а вспотели — это тоже с голоду. Такое я уже видел. День холодный, а жарко. Это бывает. Когда что-нибудь сожрешь, будет легче, увидишь... Пойдемте, Вьюгу заберем.

С мертвым остались только Шпилька и Мелкий. Они сняли с Вьюги снаряжение, завещанное бойцам, и перевернули тело на живот — было решительно нечем прикрыть его лицо от случайных взглядов. Теперь Шпилька собирала у входа в пещеру прутики и щепки, еще влажные от прошедшего дождя, а Мелкий снова сидел, скрутившись в узел и зажимая плечо.

Клык про себя ругнул судьбу, а вслух спросил:

— А остальные где?

— Пошли жратву поискать, — сказала Шпилька. — Красавчик — вверх по склону, а Пырей с Крысой — вниз. Туда, в лес.

— Хорошее дело...

Подняли отяжелевшее тело, дотащили до могилы, опустили на дно ямы так осторожно, как сумели. Засыпали землей и кусками дерна. Отметили холмик серым продолговатым камнем — и присели отдохнуть от этой непосильной работы.

Клык отряхнул руки от земли, потом вымыл в лужице, стоящей в углублении между камней. Достал банку с остатками бальзама, подошел к Мелкому, дружески съездил ему по уху:

— Давай, показывай свою царапину. Не надо нам больше экономить...

Пырей собирал улиток.

Крыса грызла их, как семечки: раскусывала скорлупу, выбирала языком и клыками слизняка, а остатки ракушки выплевывала. Пырей приносил их ей в пригоршне — улитки во множестве ползали по листьям какого-то водного растеньица на берегу неглубокого то ли озерца, то ли болотца — сам съедая штучку-две из каждой горсти и чувствуя мучительную сосущую боль в желудке. Он тихо гордился собственной самоотверженностью.

Крыса губами взяла у него с ладони очередную улитку и легонько укусила его за палец.

— Вкусные...

— Как дома, — Пырей ухмыльнулся, ткнулся носом в ее нос.

— Грибов нет...

— Ну, на нет и суда нет.

— Пахнет так... то ли оленями, то ли коровами...

— Пошли, посмотрим, — оживился Пырей. — Если что — мы с тобой тушу не дотащим, но мяса нарежем, а?

— Подожди, я посижу, — Крыса выплюнула последнюю ракушку, уселась на поваленное дерево и поджала ноги. Пырей устроился рядом.

От Крысы исходило мягкое тепло. За последнее время она так отощала, что стала похожа на мальчишку-подростка, но была по-прежнему прелестна своим ширококостным и угловатым крепким телом. Еще до бойни и наводнения у Серебряной реки холоп лорда, человек и идиот, как большинство людей, насмешливо спросил Пырея, как орки делают детей, если их мужчины тискаются друг с другом — и показал на Крысу. Люди лорда этого неудачливого насмешника потом так и не нашли — еще бы, кости компания Пырея завязала в одежду вместе с парой камней и зашвырнула в реку, выбрав местечко поглубже. Ураган еще съязвил, что для такого скудного ума мозгов у придурка оказалось многовато — но вообще-то для людей это дурь обыкновенная. Им ничего не стоит спутать молодую женщину-аршу на пятом месяце беременности с мужчиной. Они слишком привыкли, что их собственные самки в такое время напоминают стельных коров.

Но это не значит, что они могут безнаказанно оскорблять чужих подруг.

Пырей прижался носом к шее Крысы и принялся внюхиваться в ее теплый запах, похожий на запах чистой кошки. Крыса засмеялась.

— Хочешь меня, да?

Пырей укусил ее за плечо, потом — за мочку уха.

— Я тебя всегда хочу. Но тут опасно греться. Пойдем осмотримся, потом в пещеру поднимемся — лучше там. Там ребята прикроют, если что. Ты отдохнула?

Крыса потянулась и встала.

— Хорошие ребята, — сказала она, раздувая ноздри в поисках оленьего запаха. — Жалко старого. Он мне в крепости как-то яиц принес, целую миску, не знаю, где взял. И говорит: "Пахнешь двумя парнями — одним снаружи, другим внутри"...

Пырей сочувственно ухмыльнулся.

— Чувствительный был, точно. Везет некоторым... а я вот не чую, чтоб у тебя запах сильно изменился... То есть, изменился, конечно, но непонятно как-то...

Крыса фыркнула.

— Ты боец, зверь, а не нюхач. Ты лягушку под листом не чуешь. Тебе надо бадью эльфийских духов под самый нос, чтоб ты унюхал — да и то ведь скажешь: "Кажется, чем-то таким потянуло..."

— Ах ты...

Крыса пискнула и понеслась по тропе, легко перепрыгивая корни и бурелом, Пырей ринулся за ней, она уворачивалась стремительными резкими движениями, пряталась за деревья — но, в конце концов, то ли потеряла бдительность, то ли дала себя поймать. Пырей прижал ее к шершавому влажному стволу. Крыса вцепилась коготками в его шею и несколько раз быстро укусила в щеки и угол рта — и Пырей забыл обо всем на свете, о давнем голоде, об опасности, за этой чудесной маленькой болью, за восхитительной игрой, на которую так давно не оставалось ни времени, ни сил...

Вероятно, эта возня завела бы аршей далеко, но порыв ветра вдруг донес такой явственный запах еды, что оба невольно замерли и принюхались. Крыса облизала губы и шепнула, снизив голос до беззвучия:

— Молоко... чуешь, зверь? Молоко, чрево мира!

Пырей сглотнул, разжал руки. Крыса скользнула вперед, и через миг оба крались сквозь кусты тщательнее, чем крадутся, выслеживая опытного врага — не шелохнув ни один лист, не хрустнув ни одной веткой. Лес, между тем, поредел; кустарник обрамлял обширную лужайку. На лужайке паслось стадо коров, голов двенадцать.

Арши посмотрели друг на друга.

"Рядом — люди", — сказал Пырей одним движением губ. — "Деревня. Что будем делать?"

Крыса оскалилась.

"Уведем корову. Коровы ручные, они идут, куда зовут. Здорово".

"Искать будут".

"Кто?! Люди? Деревенские? Да волки ее съели и все! Не перестраховывайся".

"Крыса... смотри — сторож".

"Пастух — подумаешь, — Крыса сморщила нос. — Проверим".

Прежде чем Пырей успел возразить, его подруга просочилась сквозь кусты, как струйка дыма. Ему больше ничего не оставалось, как последовать за ней. Минуты за три бойцы обогнули поляну и подобрались к пастуху на расстояние броска дротика. Обстановка на поляне за это время не изменилась: коровы все так же неспешно щипали траву, а деревенский мужик, волосатое чудище, обросшее везде, кроме тех мест, где волосы украшают внешность, хлипкое, курносое, красномордое, в посконной рубахе и полосатых портках, дремал, выставив к небу босые грязные пятки, и мухи кружились над его разинутой пастью.

"Спит", — показал Пырей, приложив ладонь к щеке.

"Долго проспит", — ухмыльнулась Крыса, бесшумно вытащив нож.

Пырей взял ее за руку и вложил ее кинжал обратно в ножны.

"Волки сонную артерию ножом не режут. Пусть спит. Пойдем".

Они отступили на исходные позиции, присматривая во время этого маневра подходящий объект для боевой операции. Объект быстро отыскался: гладкая черно-белая корова с чистым выменем неторопливо объедала кусты прямо напротив тропы, ведущей в горы.

Крыса протянула к ней руку и погладила по морде. Корова неуверенно принюхалась. Арша пахла совсем не так, как ее хозяйка, но намного лучше, чем хозяйка, знала, где у зверей чувствительные места — и ее прикосновения, похоже, показались корове приятными. Крыса сорвала цветок кипрея и протянула корове. Пока та жевала, Пырей набрал целый букет — и букет показали объекту уже с тропы.

На тропе Крыса накинула на коровью шею веревку Пырея. К концу веревки крепился якорь-крючок для закидывания на стену или на дерево — но он ничем не помешал. Крыса вела корову за собой, стараясь не тащить, только чуть-чуть направляя ее движения, а Пырей носился туда-сюда, собирая траву по коровьему вкусу.

Оба надеялись, что деревенские следопыты, даже обнаружив следы коровы, не найдут на лесной подстилке следов подкованных башмаков. Но, строго говоря, в горах это уже было не так уж важно.

Бойцам, не рискнувшим спуститься по склону вниз, не слишком везло в охоте — Клык и Хорек подстрелили пару сусликов, из которых выпили кровь, а мясо съели сырым, прочие собирали улиток, поймали несколько лягушек да надергали дикого чеснока, благословенного всеми силами Земли. О чесноке еще мудрейший Темный Пламень лет триста назад говорил, что он прогоняет любую заразу, представляет собой первейшее средство против эльфов и довольно эффективную меру против большинства людей.