Замена

— Здравствуйте, Аянами-сан, — буркнул Икари-младший, поднял голову и замер.

Белые волосы, поняла я. Это все мои белые волосы.

— Здравствуйте, Икари-сан.

Я попыталась поклониться и тотчас же об этом пожалела. Боль плеснула ко лбу, как гиря, и я с трудом удержалась, чтобы не упасть к ногам двух мужчин.

— Вам нездоровится, Аянами? — спросил директор откуда-то снаружи колодца, обитого эхом.

— Все в порядке, господин директор.

Глупо. Как глупо, и как маловажно — переживать об почти-что-падении.

— Это вас я должен был заменить? — вдруг спросили откуда-то от дверей. "Его зовут Синдзи", — вспомнила я и повернулась к нему.

— Разгрузить, Икари-сан.

Это неудобно: разговаривать с двумя Икари. Это неудобно и больно, больно, больно...

Директор промолчал, но я поняла его немую реплику: "Не нужно отвечать, Рей. Замена бесполезна". Видимо, сын понял смысл молчания точно так же, а поэтому ответил только мне:

— Очень жаль, Аянами-сан. Выздоравливайте.

"Выздоравливайте"? Это замечательная шутка, Икари Синдзи. Я не сказала ничего, ведь нужно было пристально смотреть на перемычку очков господина директора. Через секунду хлопнула дверь.

— Рей.

— Да, Икари-сан?

— Таблетка?

— Она работала около тридцати пяти минут.

Тишина. Тонкий блик на металле и стекле очков пульсирует в такт ослепительному пульсу. Говорят, у некоторых боль усиливается, когда пошевелишься. Говорят, некоторые клянут за это судьбу. Готова поменяться ощущениями.

— Иди в медпункт.

"Да, спасибо, директор".

— Нет. В 2-С сегодня эмоциональный контроль. Возможно, я смогу дать инструкции ночным дежурным.

— Уверена?

— Да, директор.

Он кивнул и ушел к себе. Я подхватила зонт и пошла наружу — навстречу торопящейся на рабочее место секретарше. "Все правильно. Все совершенно правильно". С зонта капало, в коридоре было темно, секретарша забыла облиться своими омерзительными духами.

Все шло просто великолепно.

Полторы минуты до моего кабинета — оставить вещи, около сорока секунд до класса и потом целый час двадцать до шанса понять, почему мое утро началось так глупо и так больно. Я даже не заметила, как полторы минуты стали двумя, а сорок секунд тянулись уже все шестьдесят.

У лестничного пролета меня окликнули.

— Аянами-сан!

"Шестьдесят пять, шестьдесят шесть", — считала я. Дам контрольную по прошлому материалу, и буду все занятие смотреть на их реакцию. Я смогу. Я ведь смогу — не впервой.

— Аянами-сан, да подождите же!

Я отвернулась от двери класса, где тихо гудели довольные отсутствием учителя лицеисты. Еще минуты три, и куратор пойдет меня искать. Рядом стоял Икари Синдзи и очень серьезно глядел мне в глаза. Сын директора оказался одного со мной роста, слегка небритый и голубоглазый.

— Простите, Аянами-сан, вам ведь очень плохо, да?

Требовалось срочно ответить, но что-то пошло не так. В общем, я просто кивнула.

Он прикрыл глаза, а потом вдруг вымучено улыбнулся:

— И как дети?

Я смотрела на него, не понимая. Дети? У меня нет детей... К тому моменту, когда сквозь облако сплошной боли прорвалось понимание, он уже тряхнул головой:

— А, ладно, чепуха. Тема урока какая?

— Сонеты Гете, — услышала я свой голос.

"Он же ничего не знает!"

— Гете... — задумчиво сказал Икари-младший и улыбнулся снова. — "SolltЄ ich mich denn so ganz an sie gewЖhnen? Das wДre mir zuletzt doch reine Plage..." Вроде должен справиться. Выздоравливайте, Аянами-сан.

За ним закрылась дверь.

"Он же ничего не понимает!" Я огляделась: коридор был пуст. Из стрельчатых окон сочился тусклый утренний свет, сквозь гул боли я слышала привычный шум из классов. Там шла работа, которая странным образом меня сегодня обошла.

Я опустила гудящую голову и пошла в медпункт.

* * *

Каша получилась невкусной. Я размешивала уже третью ложку сахара в водянистой манке. Содержимое тарелки, соответственно, становилось все более сладким и все менее привлекательным на вкус. Левой рукой я подпирала щеку: не знаю, почему мне так сложно переносить инъекции в вену, но у меня всегда так. Локоть гнуться перестает.

Если не болит голова, значит, болит сгиб локтя, все просто.

В ученической столовой, судя по визгу, кого-то как раз доедали, а учительская часть пустовала. Похоже, большинство преподавателей успели позавтракать дома. У неуспевших же, видимо, пропал аппетит. Например, из-за бессонницы или головной боли.

Я потрогала щеку: горячая. От укола доктора Ибуки до сих пор слегка знобило. Зато — никакой боли, зато — никакого тумана, зато — почти на сутки. И следующий такой укол можно делать не раньше, чем через месяц.

Я сидела над невкусной манкой, помешивала ее и считала минуты до того, как примчится с расспросами Киришима. Мана Киришима была куратором 2-С и — по совместительству — Айдой в юбке.

"Три минуты", — подвела итог я, заметив у дверей невысокую шатенку. Классик отнес бы крохотную бодрую шатенку к категории "вечный щенок" — и прогадал бы.

— Привет, Рей. Как самочувствие?

Мана всегда была жизнерадостна. То есть, совсем всегда. Даже в то утро, когда уборщица нашла ее в коридоре на грани комы.

А еще меня раздражало то, что она многое делала "для приличия". Вот как, например, сейчас: взяла же зачем-то этот белый чай. Она его никогда не пьет, но на раздаче пока ничего другого нет, а подсаживаться с пустыми руками — это слишком просто.

Для Маны.

Словом, Мана — существо настолько непонятное, что я даже не представляю, зачем пытаться ее понять.

— Хорошо. Спасибо.

— Хоро-шо-о? — протянула Киришима. — А что ж тебя заменял директорский сын?

Я промолчала. Ответ был очевиден настолько, что просто не стоил моих минут без боли. Вместо этого я просто сунула в рот ложку каши. "Сладкая. Ужас". Желудок судорожно одобрил мысль.

"Обязательно поешь в следующие час-два, — сказала Майя, стаскивая перчатку. — И завязывай со своими недо-завтраками. Фигуру бережешь, что ли?"

— А он, кстати, прикольный, — с надеждой вздохнула Мана.

О, да она еще здесь. Я поощрительно взглянула на нее и запихнула в рот еще одну ложку.

— Вообще, он когда зашел, я уже встала его вывести, — воодушевленно начала Киришима. — Встаю такая, а он давай мямлить. Мычал, мычал...

Я вспомнила "Вроде должен справиться", вспомнила интонации. Сначала это все, а потом — мычал?

— У него хорошее немецкое произношение, — сообщила я в пространство.

— А, так вы даже разговаривали?

Какая интересная улыбка. Аянами Рей (утро, столовая): "Да, разговаривали". Киришима Мана (вечер, учительское общежитие): "Она заигрывала с сыном директора прямо перед классом". Я промолчала. Каши оставалось еще много.

— Я-ясно! — снова протянула Мана, которую устроило даже отсутствие ответа. Меня это удивляет? Нет, это меня не удивляет.

— Ты остановилась на мычании, — напомнила я.

— А, так ну да! — спохватилась куратор. — Я ж тебе о чем и говорю. Сначала — дурак дураком, а потом разошелся ни на шутку... Слу-ушай! Аянами, а дай почитать этого самого Гете, а?

Я подняла глаза, пытаясь понять, что не так. У меня сейчас просили книгу. И вроде даже просила Мана. И я, разумеется, не сплю.

— Нет, ну он так шикарно рассказывал про эти самые семнадцать сонетов, — Киришима вздохнула. — Старый поэт, молодая любовь. В жизни ведь ужас, да? Но красиво как получилось!

Да, согласилась я. Красиво. Но книгу дам только электронную.

— Ре-ей! Размораживайся.

Действительно, что это я? Каша ждет. А Мана сейчас скажет, что если бы она не видела меня на уроках, то считала бы меня...

— Простите, можно?

Гете, семнадцать сонетов. Что же вы такое рассказали в 2-С, Икари-сан? Я подняла голову. К счастью, Икари Синдзи подошел с пустыми руками. То есть, просто поговорить.

— Присаживайтесь, конечно!

Это Мана. Само воодушевление.

Я рассматривала сына директора Икари — на этот раз без жутко кривящей линзы боли. "Он похож на отца", — банальная и правильная мысль. "Он совсем другой", — мысль странная, но очень естественная. Мягче, чем у отца, скулы, почти девичий подбородок. У решительных людей таких лиц не бывает, сказал бы Джек Лондон. У нерешительных, впрочем, тоже.

Я плохо разбираюсь в людях с первого взгляда. Что значит его небритость? Общую неаккуратность? Богемность? Ему так нравится или ему просто все равно?

И, наконец, почему мне это все интересно?

К счастью, последний вопрос был легким. Ответ на него сейчас суетился внутри моего тела и назывался "кеторолак". Редкое побочное действие — изменение настроения, гиперактивность. Я становлюсь любопытна, зато не болит голова.

— Аянами-сан, вам еще плохо?

"Засмотрелась". Я моргнула. Икари-младший — небритый, непонятный и вообще странный — смотрел на меня с участием.

— Нет.

— А... Гм, — произнес Синдзи.

Руки он сцепил на столе и слегка поигрывал кистями. Явно жалел, что не взял себе чего-то "для приличия". И кольца у него на пальце нет.

По лицу Маны было видно, что она прямо тут готова просветить новоприбывшего насчет меня и сдерживается только на честном слове и остатках совести.

— Ну, в общем, вы знаете, мне тут у вас даже понравилось, — смущенно рассмеялся Синдзи. — Первый урок так легко прошел...

Я молчала. Ему явно неудобно, но очень интересно. Он то ли никогда не был в школе, то ли... То ли. Я, словом, плохо разбираюсь в малознакомых людях.

— Да-да! — счастливо поддакнула Мана. — Замечательный первый урок! Мне так понравилось, что я вот даже попросила Аянами...

Мычание ей, значит, понравилось, подумала я, переводя взгляд на жизнерадостное лицо куратора Киришимы.

— Я по Гете учил немецкий. По текстам и аудиокнигам, — серьезно похвастался Икари. — Звук "л" в разговорном — это самое сложное. Ну, еще "р" у них другой. А вот читать — совсем просто.

— А долго учить пришлось? — спросила Мана. Она устроила щеку на ладони и смотрела на Икари сбоку и снизу вверх. Убийственная позиция для стрельбы глазами на малые дистанции.

— Около полугода, — улыбнулся Синдзи.

Ну, все ясно. Я подняла пустую тарелку и встала.

— Э, Аянами-сан?

Я обернулась. Из-за плеча Синдзи выглядывала недовольная Мана.

— Аянами-сан, я остаюсь, — глухо сказал Синдзи. — Вам, наверное, стоит знать.

— Почему?

— Но... Вам ведь нужна помощь?

Не нужна на самом деле. Хотелось бы, но не нужна. А вот тебе был нужен повод, чтобы заняться делом своей матери.

Мана сделала глазами "О-о-о!" и подскочила со счастливой улыбкой. Вопрос Икари был куда лучшей добычей, чем попытка увлечь его с первого взгляда.

— Ну, вы общайтесь, а я засиделась, — затараторила она. — Рей, заскочи заполни мне журнал, хорошо?

— Да.

В маленькой столовой становилось людно. Учителя, которым нужно было только на второй урок, сходились в поисках чашечки кофе, неоновые лампы становились все тусклее: за окнами разошелся наконец серый осенний день.

— Аянами-сан, с вами точно...

— Да, Икари-сан.

Мне расхотелось разговаривать с ним. Он не понимает почему, но остается, наверное, считая, что из-за меня. И это так благородно, что манной каше в желудке становится тесно.

— Вы считаете, что я не справлюсь?

Неожиданно. Мнительность? Пусть будет мнительность.

— Я вас не оцениваю.

"И дайте мне уже уйти".

— Я смог провести урок без подготовки, — вдруг твердо сказал Икари и тоже встал. — Не какой-то там доклад — урок, Аянами-сан. Если бы не один ученик, все было бы идеально.

Знакомое ощущение. Ужасное и знакомое, и этого быть не может, но это есть, потому что Икари-младший продолжал:

— ...Он так смотрел на меня... Ну, то есть, так слушал, что иногда мне казалось, будто...

— Будто он один в классе, — закончила я, видя, что Синдзи сейчас смутится и замолчит.

Он кивнул. Медленно и удивленно — как при замедленной съемке, а у меня в голове дернулся якорь фантомной боли.

— Идите за мной, — сказала я.

Вопросы "как?", "почему он?.." и все на них похожие — это все потом.

— Зачем? И к-куда?

— В ученическую столовую. Покажите мне этого ученика.

— Но зачем?

Я обернулась:

— Вы знаете, как его зовут?

— Э, нет... Откуда?

— Значит, покажите.

— А если он уже поел? — с раздражением в голосе спросил он. — Мы что, будем его повсюду искать?

— Да.

— А когда найдем — съедим?

— Нет.

Кажется, со мной здоровались. Кажется, кто-то смотрел на новенького, идущего за мной. Я слышала неподражаемый запах столовой — запах, отбивающий напрочь даже самый сильный аппетит. Я слышала шум за дверями.

И лучше бы на том и остановиться.

— Аянами-сан... — неуверенно позвал Синдзи. Иронии в голосе не было, и это хорошо.

— Икари-сан, вы уже подписали документы?

— Нет, но...

— Тогда просто покажите мне его. И... Лучше уезжайте. Ничего не подписывая.

Икари Синдзи смотрел на меня искоса, и я понимала, что очень плохо разбираюсь в людях, потому что теперь он точно останется.

С другой стороны, может, как раз начинаю разбираться.

2: Лихорадка

Каждый вход в класс — это маленькая смерть. Я всегда оставляю что-то на пороге, перед гомоном голосов, на фоне которого обязательно выделяется один. Всегда — один. Там какой-то совсем другой мир, и туда надо попасть. К сожалению, надо. Хуже всего, когда кто-то заходит в класс по соседству, кто-то из коллег, и тогда ты умираешь у него на виду.

Наверное, для кого-то это рутина — вот так умирать. Умер — и не заметил.

— Добрый день. Садитесь.

Я всегда поворачиваюсь к классу на третьем шаге, за два шага до учительского стола, но только сегодня обратила на это внимание. Выглядело это открытие примерно так: "Оказывается, я дышу".

Класс — это пространство, и половину своей работы ты выполняешь, грамотно занимая его. Умение ходить между рядами на контрольной — всего лишь ничтожная часть настоящего умения. Важно уметь смотреть, уметь стоять, чувствовать освещение. Свет крадет часть стереометрии, свет меняет ее, и все выглядит иначе. Учитель, который не реагирует на игру светотени, — это как плохой фотограф. Результат есть, но лучше бы его не было.

Если бы я стала учить кого-то педмастерству, я бы начала со слов: "Класс — это пространство". Эти слова, наверное, ничуть не хуже других, ведь я помню свои учебники по педагогике. Их писали люди, ни разу не видевшие школы.

— Осень любили многие поэты, но не все умели видеть в ней руку высшего существа.

И — взять первую нить тени. Никакой переклички — я знаю их всех в лицо, и, в конце концов, первые минуты — всего лишь вступление. Или я погружу их сейчас в свое пространство, в свою тему, в свой урок, или они погрузят меня в свое пространство.

"Погружение..."

Очень иронично. Наверное, доктор Акаги именно сейчас рассказывает Икари-младшему о микрокосме, захвате и столкновении. Доктор вряд ли озаботилась аккордами и вступлениями, потому что ее сегодняшняя тема будет для слушателя апокалипсисом.