Прыжок леопарда. Глава 8

— Ты никаких таблеток утром не принимал? — поминутно спрашивал Векшин.

Устинов в ответ божился и клялся, что чувствует себя хорошо, что шпагаты на ровном месте — роковая случайность и что больше такого не повторится.

Остальное запомнилось схематично. Я очень устал и фиксировал происходящее автоматически, вроде автопилота. По команде "налево" мы опять очутились в небольшом магазинчике. Жорка купил себе новые брюки, пару костюмов и еще кое-что "по мелочам".

С каждым часом я обрастал сумками и занимал уже полтротуара. Если бы сразу знать, что все это куплено для меня, было б другое дело: своя ноша не тянет, а так... Я хотел уже взбунтоваться, но Векшин поймал такси. Оно и доставило нас к самому борту "Рузы".

На этом закончилась моя практика. Тем же вечером, на машине, принадлежащей посольству, мы выехали в Париж. Устинов был провожающим и сидел за рулем. Меня, как самого молодого, пристроили рядом с ним. А Мушкетов и Векшин развалились на заднем сидении и почти всю дорогу проспали.

Наверное, Жорка был неплохим аналитиком. Он сумел сопоставить свой недавний конфуз с тем, что случилось в Бискайском заливе, и первым над ним посмеялся. Слово за словом — завязалась беседа. Мы шутили, рассказывали друг другу бородатые анекдоты, вспоминали забавные случаи из его и моей жизни. Он меня слегка опасался, но виду не подавал.

Расстались мы с ним друзьями. Я всегда интересовался у Векшина успехами Жорки, не забывал передать привет. Отец даже как-то обмолвился, что Жорка теперь очень большой человек. Он курирует резидентуру где-то на юге Франции, и даже достиг почетной ступени в масонской ложе "Права человека".

Что-то, наверное, в этой жизни не так срослось, если мой закадычный друг, возглавил облаву по мою душу. Эх, Жорка, Жорка! Кому ж теперь верить?

* * *

Жизнь без тела — прямо скажу — непривычна и неестественна. Если кому-то она будет и в радость — то, разве что, человеку с похмелья. Только что крутило тебя, корежило, блевал в тридцать три струи. А тут — голова не болит, "прибодриться" не хочется — эйфория! Но когда пообвыкнешь и схлынет ощущение новизны, начинаешь потихонечку понимать, что это не жизнь, а форма существования. Уж очень она пресна.

Объем, который я занимал, был сравнительно невелик (менее полуметра в кубе), но избирателен и мобилен. Это я выяснил сразу же. Всего лишь за пару секунд сумел пробежаться по близлежащим кварталам города, продолжая держать под контролем самые горячие точки. Их было по-прежнему три: кладовая сухих продуктов, группа захвата на берегу, плюс тело моего двойника.

Заглянул по привычке и в "Три ступеньки". Сам себя не узнал, робот — не человек! Раньше, посещая какой-либо магазин, я, прежде всего, отыскивал взглядом отдел со спиртным. Затем, помимо своей воли, скользил глазами по ассортименту и ценникам. Потом мой внутренний взор устремлялся в карман, где хранилась наличность, а мозг лихорадочно вычислял: сколько бутылок я смог бы приобрести. И это, заметьте, помимо моей воли. Теперь же я был свободен от всяких привязанностей и привычек. Даже вид моего беззащитного тела не порождал никаких эмоций. Ну, лежит себе и лежит, что такого? Единственное, что меня удерживало от ухода в свободный полет — это воля моего двойника.

— У всех было так, — успокаивал он, — ты тоже обязательно справишься. Что такое свобода? — это осознанная необходимость. А сейчас не мешай. Я знаю что будет.

Помни о Векшине, — повторял я, как заклинание, когда дублер замолкал, — помни о Векшине.

А замолкал он часто. Оно и понятно: горемыка Стас выворачивал наизнанку его мыслительный аппарат. Могу подтвердить, что везде он встречал лишь сонную оцепенелость.

Да, было чему удивиться светилу заплечных наук! Простейшие команды типа "встань", "сядь", "иди" исполнялись его пациентом с четкостью автомата, но как-то не так — без стандартных моторных импульсов.

Между тем, вечерело. На верхних террасах осеннего города зажигались огни. Ощетинились зажженными фарами потоки машин. Рабочий день близился к завершению. Усталые работяги тянулись в сторону проходной. Наш СРТ тоже опустел в одночасье: второй штурман ушел за авансом и увел за собою всех, кто умеет ходить. Какой же праздник без денег? А возвращение в порт — это праздник вдвойне.

Жорка Устинов тоже заметно нервничал. Фактор времени подпирал его не на шутку. Первый причал постепенно пустел и теперь его люди уже не столь органично вписывались в окружающую обстановку. Он, то пытался выскочить из машины, то хватался за телефонную трубку. Наконец, получив от кого-то внешний сигнал, заметно повеселел:

— Все, ребята, готовность ноль: клиент на подходе!

Ох, и сука ты, Жорка!

Движение, и впрямь, наблюдалось. По левому борту надстройки нашего СРТ с лязгом открылась тяжелая железная дверь. Первым из тамбура вышел Стас. За ним ковылял посланец иных измерений, одетый в тяжелый кожаный плащ. Прикрывали его со спины Игорь с Никитой.

В том месте, где на солидных судах, крепится главный трап, у нас была отстегнута цепь, служившая продолжением леера. Легкий деревянный мосток, сродни тем самоделкам, что жители новостроек обычно перебрасывают через траншеи, вел прямо из этой ниши на палубу спасательного буксира. (Ай да Гаврилович, удружил!) Здесь и возникла заминка.

Капитан-лейтенант первым проверил мостик на прочность. Потом протянул руку моему двойнику:

— Ко мне! Ты слышишь? Медленно передвигайся ко мне!

Дальнейшее настолько переплелось, что стало уже неважно, где я, где мое порождение и кто отдыхает под амбарным замком на мешках с вермишелью и рисом.

Как в замедленной съемке, руки всех конвоиров одновременно потянулись к падающей фигуре. Им не хватило чуть-чуть, чтобы перехватить ускользающую добычу. Пальцы лишь слегка черканули по черной коже.

То, что было под этим плащом, стремительно приседало, одновременно разворачиваясь вокруг соскользнувшей ноги. Ботинки, потерявшие сцепление с деревом, мгновенно отбросило в сторону. Последовал удар затылком о трап, и беспорядочное падение в бездну, ограниченную узким пространством между двумя бортами. Мощная железная цепь, крепящая огромный резиновый кранец, даже не звякнула от еще одного удара. Радужная поверхность воды аппетитно чавкнула и лениво сомкнулась.

Видимости не было никакой. Единственный ориентир — заросший ракушками борт спасателя. Острые края раковин до крови резали пальцы, цеплялись за одежду и мешали дальнейшему погружению. Всего-то два с половиной метра осадки, но как их непросто пройти. Секунды сильней и сильней сдавливали виски — хватило бы воздуха!

Там, где дейдвуды переходят в гребные винты, слегка посветлело. В коричневой пелене угадывались расплывчатые очертания свай, поддерживавших настилы причала.

Как говорил отец, даже уход из жизни должен казаться естественным и вполне доказательным. Полиэтиленовый пакет с готовностью выскользнул из внутреннего кармана, но никак не хотел раскрываться. Я (или он?) резко рванул его зубами. Пропитанная кровью спортивная шапка, цветов английского флага — очень доказательный аргумент. Вторая, точно такая же, осталась на моей голове.

Когда тело на грани отчаяния, когда мозг из последних сил цепляется за жизнь, ничего им не объяснишь. Бесполезно, они не слышат. Мгновения выцарапывались у смерти с огромным трудом. Ватная голова гудела, в ушах громко цокало, глаза застила красная пелена. Попробуй теперь, расскажи этому телу, что самое страшное позади, а если открыть глаза, сквозь широкие щели настила можно увидеть небо в рябых облаках. И тот, который тонул вместо меня, сдался и скис. А еще говорил: не мешай, мол, я помню, что будет!

Я рванулся на помощь и принял под общий контроль парализованного ужасом себя. Получилось нечто вроде второго дыхания. Хватило его как раз для того, чтоб приподнять над срезом воды окровавленное лицо.

— А ну-ка дыши, дыши!

Вдох, нутряной кашель... рука не то подвернулась, не то — провалилась по локоть в вязкий, вонючий ил. Вместе с воздухом легкие втянули в себя добрую порцию соленой, отдающей отбросами, жижи. Но это не страшно, Теперь уже хватит сил и на вторую и на третью попытку.

Тело ворочалось в темноте, натыкаясь на зализанные илом железки, обрывки стального троса, осклизлые камни. Пару раз уходило ко дну. Но все же, в итоге, обрело равновесие и урвало-таки полноценный глоток воздуха. Желудок вывернуло.

Да, дела! Покуда никто ничего не услышал, отсюда нужно линять. И чем быстрее — тем лучше. Включившись в борьбу за существование, я утратил контроль над тем, что происходило на берегу. Вероятность того, что опытный водолаз может наткнуться на след в месте последней лежки, нельзя исключить. Сейчас ничего нельзя исключить: кто знает, не придет ли в чью-то шальную голову желание заглянуть под один из многочисленных провалов в деревянном настиле? Или кто-то возьмет, да сам того не желая, провалится мне на голову? Вон, как прогибаются доски под тяжестью бегущих людей!

— Эй, ты! Очнись, просыпайся, — тряс я его изнутри. — Пошли меня куда следует, хоть как-нибудь отзовись!

Что-то слабенько шевельнулось в сознании.

Ого! Кажется, мы начинаем подавать признаки жизни! Коли так, самое время откланяться. Пора послужить бессмертной душой своему бренному телу, как выигрышной карте лечь в засаленную колоду после долгого пребывания в рукаве. А двойник — он исчезнет, найдет свою нишу, свое эталонное время, свою вероятность. Главное, чтобы здесь, под водой, не осталось ни одного физического следа. Елки-моталки, а плащ?!

— Ты, — я не находил слов. — Что ж ты наделал, падла вербованная?! Зачем ты нацепил этот лепень, сейчас ведь не холодно?

— Не верещи! — наконец-то он отдышался. — Это Стас приказал, проверяя мою моторику. Ну, не мог я ослушаться, не вызвав его подозрений. А тебе жалко, что ли? Или больше надеть нечего?

— До тебя еще не дошло? — окончательно взвился я, — Эта вещь из реального времени. Или тебя этому не учили? Мы с тобою исчезнем, а она останется здесь. Надо прятать.

Пошарив по окрестному дну, я нащупал кусок чугунной трубы. Жалкие лохмотья, бывшие когда-то модной одеждой, обрели в ней вечный покой под толстым слоем жидкого ила.

— Ну, все, разбегаемся, — скомандовал я, без всякой надежды дождаться ответа. — Прощай! В любом случае, ты вел себя молодцом!

— А можно, — последовал робкий вопрос, — я еще хоть чуть-чуть побуду с тобой?

— Дело твое, — сказал я без задней мысли. — Земля большая...

На поверхности продолжалась неразбериха. Сигнал "человек за бортом" подхватили соседние суда. Он все громче сливался в единый непрекращающийся звон. Со всех концов порта к причалу номер один торопились люди: грузчики, рыбообработчики, крановщики, экипажи соседних судов. Всех их — трезвых и пьяных — сплотил сейчас единый порыв: спасти человека. Только у Жорки и у его подопечных были другие планы. Для них ситуация начала попахивать жареным. Первыми это почуяли Игорь, Никита и Стас. Они прекратили орудовать пожарными баграми, повесили их на штатное место, и теперь наблюдали за происходящим через тонированные стекла микроавтобуса. Еще бы! Стремительно разрастающуюся толпу начали разбавлять, нежелательные для них, лица. Подводники понимали, что толпа — это сложный взрывной механизм, от которого лучше держаться на расстоянии.

На судно бегом возвращались все те, кто не ушел из диспетчерской в город. Боцман Гаврилович, уже умудрившийся крепко поддать, все порывался раздеться и броситься в воду.

— Пустите меня, засранцы, — кричал он милиционерам, пытавшимся его удержать, — в бой идут лихие гондурасцы!

Гавриловича собрались было вязать и вести в сторону проходной, но тут появился Сергей Павлович. Вид у нашего капитана был болезненный, взгляд потухший. Он тихо и вежливо пояснил стражам порядка, что судну предстоит срочно очистить причал, некоторое время поработать буксиром, чтобы метров на тридцать вперед передвинуть спасатель, у которого, как только что выяснилось, возникли проблемы с главным двигателем, а сделать это силами одной вахтенной службы практически невозможно и без боцмана просто не обойтись.

Услышав и осознав, что все это нужно для обеспечения безопасности водолазных работ, получив по червонцу на рыло, "засранцы" ушли. Лихой гондурасец Гаврилович переоделся в робу и принял общее руководство над швартовной командой. Вскоре его силуэт замаячил на полубаке.

К освобождаемому причалу подтянулось береговое начальство. Кто-то начал составлять протокол. Оперативно подъехала машина с водолазами, их оборудованием. Никто не знал, что делать, с чего начинать. Хитрющий Жорка мгновенно оценил ситуацию и принял на себя общее руководство. К нему потянулись срочные линии связи от разного пошиба чиновников: и средней, и лохматой руки.

Великорусское разгильдяйство просматривалось во всем. Сначала, никак не хотел запускаться компрессор. Потом забастовали фонари освещения. — они почему-то не зажигались под водой. Наконец, первая пара "ихтиандров" погрузилась на дно. Только тогда выяснилось, что давно начался прилив, что сильное подводное течение несет их прямо под сваи, что "клинит" воздушные шланги. Как итог, "более детальный" осмотр места происшествия решили отложить до утра.

Устинов настолько вошел в роль, что сам капитан рыбного порта стоял перед ним навытяжку. Даже старшина водолазной команды, отрапортовав, козырнул, не выпуская из правой руки единственную добычу сегодняшнего дня — мою окровавленную шапку, заботливо упакованную в стандартный пакет для вещдоков. Боялся, наверное, потерять.

Группа захвата, как стая, потерявшая след, кружила неподалеку.

И вдруг, зазвонил радиотелефон. Теперь уже сам Жорка, втянув голову в плечи, перед кем-то отчитывался, оправдывался. Судя по морде, доставалось ему крепко. Как ни странно, именно эта словесная экзекуция, придала ему еще больший авторитет в глазах берегового начальства.

Дав "отбой" водолазным работам, Устинов нырнул в микроавтобус, пару минут пошептался со Стасом. Тот, судя по жестам, с чем-то не соглашался. Жорка махнул рукой, выскочил на причал, подозвал одного из своих волкодавов, вручил ему многострадальный пакет и приказал отправить на "срочную, всестороннюю и очень тщательную экспертизу". Не поверил, сволочь! Все-таки, он не поверил! Это было самое главное из того, что мне оставалось выяснить.

Пора возвращаться. Окинув происходящее единым всепроникающим взглядом, я окончательно замкнул линию перехода.

Сложные чувства испытывает человек, попавший в яму с дерьмом. Лезет он из нее, бедолага, цепляется за корешки и неровности — вот он, кажется, край! Пыхтит и не видит, что уже занесен каблук грязного сапога, готового сбросить его обратно на дно. Так и мой высокомерный разум. Он только что царил над событиями и готов уже, было, стряхнуть их, как эстет стряхивает капли воды с кончиков пальцев...

Вернувшись в себя, я подспудно уже понимал, что никогда больше не буду прежним. Действительность превзошла самые худшие ожидания. Тело, лежавшее на мешках с рисом, внутренне все еще было там, среди бородатых свай, с ног до головы облепленное илом и кровью, на грани полного истощения. Его колотил крупный озноб, а где-то в районе желудка, съежился отвратительный ком, обильно сдобренный солью. Ком отдавал сложным букетом, отдающим крысиным дерьмом, дохлыми портовыми котами и перегнившей рыбой.