Журналисты не отдыхают

Вот и Ричард знал по теме всё. При этом он был достаточно циничным человеком — и рассказывал мне не "глянцевую" историю штата, а так, как оно было на самом деле. Про забастовки, про бандитов, про продажность чиновников, про подлость предпринимателей... А память у меня журналистская, то есть, очень хорошая.

Так вот про газету "Solidarity" он упоминал. Это было достаточно популярное профсоюзное издание. Которое выступало за единство всех работяг — белых, черных и латиносов. Что вообще-то для Америки начала ХХ века было сильно. Тогда все группировались по своим тусовкам. Но всё-таки газета была не настолько радикальной, чтобы её корреспондент имел такие привычки обращения с оружием. Я вот служил в Советской Армии, так ведь не в спецназе — и таким штукам не был обучен.

Дело всё больше пахло Америкой. Ксивы, конечно, можно, подделать. Но если уж лепить фальшак, то логичнее сделать удостоверение чего-то типа "New York Times", а не техасской профсоюзной газеты.

В другом кармашке бумажника обнаружились деньги. Ещё царские. Так, четыреста пятьдесят пять рублей. Ну, хоть это хорошо. Хоть в ближайшие дни не придется применять пистолет, чтобы требовать у буржуя кошелек.

Но всё-таки — кто я такой? Я стал осматривать свои вещи. С костюма взять было нечего.

Возле двери висело черное пальто и черная шляпа. С большими полями, но не "стетсон". В Техасе многие в таких ходят и в моё время. Ощупав карманы пальто, я наткнулся в одном из них на нож. Раскладуха, судя по своеобразной форме — "наваха". Нож был острым, как бритва. Да уж, тип, в которого я вселился был опасным парнем.

За спинкой кровати стояло нечто вроде саквояжа, только размером побольше. Я взял его за ручку — тяжело. Вот ведь как идет прогресс. Уже есть электричество, по земле ездят автомобили, в небе летают самолеты. А нормальную сумку с ремнем, чтобы носить на плече, почему-то изобрести не додумались.

Итак, что там есть?

Первое, что я достал, были разные туалетные принадлежности — бритва, мыло, полотенце и так далее. В книжках про попаданцев герои всегда парятся на тему, что не умеют пользоваться опасной бритвой. Но здесь пока что ещё работают парикмахерские, где бреют. Что тут ещё? С боку лежали какие-то газеты и письма. Их я отложил. Дальше — пара смен белья. Потом — грубая шерстяная рубаха синего цвета с накладными карманами. А дальше я увидел... джинсы. Хорошие такие, с черным кожаным ремнем. Разве что, не было лейбла на заднице. Нет, я знал, что джинсы производятся к этому времени уже полвека. Но сейчас это — исключительно рабочая одежда. В которой зайти в приличное место было так же, как в советское время — в ватнике и кирзачах. Ну вот вы потащили бы через половину мира спецовку, если вы не рабочий? А товарищ, в которого я вселился, явно был кем угодно, но не рабочим.

Но вопрос снялся, когда я увидел дальше интернациональную пролетарскую кепку. (Хотя, в России рабочие вроде бы носят картузы?). Тогда понятно. Конспирация, батенька. Напялил эту рубашку с джинсами и кепкой — и ты уже простой работяга.

На дне оказалось две коробки с патронами. Блин, ну только ещё пары гранат не хватало для полного комплекта. Парень был точно отмороженный на всю голову.

Потом я взялся за газеты. Рассудив, что человек обычно везет издания, которые соответствуют его взглядам. Две газеты были на непонятном мне языке. Вроде бы, на испанском. Но на нем я знаю только "но пасаран", "бессаме мучо" и несколько ругательств, которые слышал в Техасе. Газеты назывались "Libertad". Ну, это что-то вроде "свобода", даже совсем тупой поймет. Но такой заголовок может иметь газета самой разной направленности. А вот третье издание было на английском. Издание называлось тоже с претензией — "Star of the liberty", "Звезда свободы". Начав читать передовую, я офигел. Это был анархизм в самом оголтелом варианте. Типа мочи всех, а потом разберемся. Да уж, попал...

Далее я взял имеющиеся два конверта. Один был без всяких надписей и запечатан. Другой — незапечатан, на нем грубым, но четким почерком было выведено по-русски: "Михаил Финкельштейн, Кузнечный переулок, 4, вход с улицы, третий этаж."

Ну вот, где революционеры, там и Финкельштейны. А ведь не слабый парень, если он занимает целый этаж... Буржуй, наверное.

Я извлек письмо. Оно тоже было написано по-русски, явно иным почерком, чем тот, который я видел на конверте. Почерк был мелким, очень четким и правильным, буквы лишены разных завитушек, которые я видал в документах этого века. Явно, что человеку приходилось много писать.

Текст был таков.

"Дорогой Моня.

Представляю тебе хорошего человека, Ричарда Блэка. Он очень помог мне в одной истории. Он передаст тебе моё письмо. Помоги ему связаться с его друзьями.

Твой двоюродный брат Сёма"

А вот интересно, чем этот Ричард помог Сёме? Отбиться от бандитов или завалить конкурента?

Изучив документы, я присел на кровать и задумался.

Вопрос-то — что мне теперь делать? В книжках попаданцы обычно сразу бегут спасать Россию. Что я делать не собирался. Хотя бы потому, что не знал — как? Придумать промежуточный патрон и перепеть Высоцкого в этом времени как-то не светило. А маховик революции уже запущен. Нет, конечно можно пристрелить Ленина, Керенского, Корнилова, Деникина или кого там ещё. Но в кого именно стрелять? Я вот не знаю. А на всех даже двух моих коробок патронов не хватит.

Другой выход — свалить из России, пока не началось самое веселье. Благо, я служил в Армии связистом, я могу с закрытыми глазами разобрать и собрать любой аналоговый телефон, да и с прочим телефонным оборудованием умею разбираться. А работа телефониста сейчас престижная и хорошо оплачивается. Можно заодно и что-то изобрести — вроде АТС или дискового телефона.

Но я понимал, что никуда не уеду. Журналист — это диагноз. Как я буду жить, если не посмотрю на один из самых интересных моментов в мировой истории? Никогда себе этого не прощу. В конце-то концов, сбежать можно всегда успеть. Ведь даже Тэффи смогла выбраться, а уж я-то буду покруче неё. Я все-таки КМС по спортивному туризму и два года ездил автостопом — так что из разных ситуаций выбирался*.

(*Тэффи, Надежда Александровна Лохвицкая, русская писательница. ГГ вспоминает о её заметках о бегстве в 1918 году в эмиграцию. Пренебрежение ГГ основывается на том, что судя по этим заметкам, она была типичной "интеллигентной дамой" и ничего в реальной жизни не умела.)

Но чтобы там хорошо зажить, надо чем-нибудь отметится. К примеру, книжку накатать. Как это сделал Джон Рид*, написавший "Десять дней, которые потрясли мир". А вот ни фига — я сделаю круче, Риду останется только курить в сторонке. Но что для этого надо? Внедриться в среду революционеров. Это даже хорошо, что я теперь анархист. Эти ребята представляют россыпь мелких групп. Так что если даже я кого-то не знаю — ну, что же делать. Тем более, что я про американских анархистов кое-что знал. Про Эмму Гольдман, про Большого Билла** и про иных героев и бандитах.

(*Джон Рид. Американский журналист, тусовавшийся с большевиками во время Октябрьского переворота и написавший книгу об этих событиях — "Десять дней, которые потрясли мир", ставшую мировым бестселлером.

**Тут ГГ несколько ошибается. Профсоюзный деятель Уильям Хейвуд по прозвищу Большой Билл анархистом не был. Он был радикальным социалистом, близким к большевикам. В 1921 году он эмигрировал в СССР, работал на разных должностях, в 1928 году умер и похоронен в Кремлевской стене. А вот Эмма Гольдман в самом деле являлась совершенно отмороженной анархистской.)

Значит, надо сочинять легенду. В своё время я написал несколько приключенческих романов. И всегда биографии героев придумывал с самого детства. Так было проще — понятно, какой персонаж в каком случае что скажет. Теперь приходилось выдумывать биографию себе. Я родился в Америке? Нет, не так, всё-таки я хорошо многое тут знаю. Человек, рожденный в Америке не знает, кто такой Пушкин и Лермонтов. Можно проговориться.

А, давайте так. Меня увезли в Америку в детстве. Папа занимался какими-то коммерческими предприятиями. Мама? Не знаю, куда-то исчезла в раннем детстве. А, вот, может, поэтому папа и рванул за океан. И почему-то его занесло в Техас. Жили неплохо, я учился в школе, а папа заставлял читать русскую литературу. Но вот, когда мне было 15 лет, папа склеил ласты. От чего? А хрен его поймет, в этом времени и от гриппа помирают. Наследства не оказалось, так что очутился я в стране "свободных возможностей" с голой задницей. Чем занимался? А всем и занимался. Я поглядел на свои руки. Да, вкалывал парень, в кого я вселился, немало. Ну, так и запишем. Нефтяником был, потом на телефониста выучился, а после, когда совсем умным стал, подался в репортеры. А между всем приобщился к борьбе за рабочее дело. Я стал лихорадочно вспоминать, чем анархо-коммунизм отличатся от анархо-синдикализма. Но тут меня прошибла новая идея. Вот идиот-то! Мексика! Она рядом с Техасом, а у меня газеты на испанском языке. И загар... Порывшись в памяти, я вспомнил, что в Мексике с 1910 по 1917 год шла гражданская война. Ну, да, точно, один из самых хитовых рассказов Джека Лондона называется "Мексиканец". Там парень бьется на ринге насмерть, чтобы заработать деньги на оружие для повстанцев. Да и вообще — парень по характеру такой, что большевики по сравнению с ним — пацифисты. А как этого типа звали, против которого они сражались? Диас. А, что-то помнится, были у повстанцев такие деятели как Сапата и Вилья. Вот только что они хотели? А, если подумать — что могут хотеть нищие крестьяне в аграрной стране, где есть помещики, владеющие огромными землями, а власть продажна по самое не могу? Да то же, что и махновцы. Помещиков перерезать, землю поделить, начальство разогнать — и жить своим умом. Да и вообще, я ведь анархист, а этим ребятам на теорию было всегда наплевать.

Похоже, судя по испаноязычным газетам, моё тело что-там делало. А что оно могло там делать? Воевать.

Вот уж дела. Конечно, я служил, из Калаша стрелять умею. Но на самом-то деле на службе я больше с телефонами возился. А потом. Ну, бывал на войне. Так ведь в качестве журналиста, а не как боец. Ну, умею душевно врезать по морде. Так ведь тоже не особый специалист в этом деле.

Обычно в книгах про попаданцев в прошлом оказываются навороченные офицеры ФСБ или ГРУ, владеющие всеми видами оружия и рукопашного боя, заодно снабженные ноутбуками, в которых заложены все нужные сведения. А то и полные подразделения со всей тяжелой техникой. И попадают они напрямки к товарищу Сталину или к государю-императору. А вот мне-то куда? К этому пидору князю Львову*? Как-то не хочется.

(*Львов Георгий Евгеньевич, князь. На тот момент — председатель Временного правительства. ГГ не прав. Пидором Львов не был. Правда, являлся типичным либерастом.)

А у меня что выходит? Ну, может, тело, в которое я попал, что-то умеет, но на чужом не проживешь. А что моё? Только мозги. Ладно, идем к этому еврею.

На улице я увидел много интересного. К примеру, что вся "чистая" публика носила галоши. Для меня это был раритет, детское воспоминание о каких-то стишках. В моем представлении галоши носили только старушки в деревнях. Но потом я понял — а куда деваться? Ботинки вроде моих, пока что ещё не вошли в обиход. Как я вспомнил из Ильфа и Петрова, их стали носить только после Гражданской войны. И, кстати, они долго назывались "американскими". Видимо, в Советскую Россию они попали с захваченных Красной армией складов белых.

А в ботинках на тонкой подошве попробуй, пошляйся по питерскому апрелю.

Но тут я заметил, что на меня очень обращают внимание. Буквально все прохожие пялились. Что такое? Ну, конечно, рожа у меня теперь протокольная, но ведь не настолько. А прикид... Так ведь это Питер, а не Урюпинск. Мало тут богемы, что ли?

Ответ нашелся, когда я подошел к дамской парикмахерской. Там вместо рекламы было выставлено большое зеркало. Я заглянул в него.

Тут мне помогло стадное чувство. Известно, если на улице любого большого города мира человек куда-то будет внимательно смотреть, то обязательно найдутся те, кто присоединятся. Так что нашлись деятели, которые тоже стали заглядывать в зеркало. И тут я понял. В данное время нет соляриев. Да и поехать туда, где вечное лето, тоже непросто. Война ведь идет. Впрочем, и в мирное время для того, чтобы зимой загорать, особо некуда было поехать. На Канарах и Багамах ещё ни черта нет.

Так что человек с тропическим загаром в апрельском Питере выглядел ну уж очень вызывающе.

Возле Пяти Углов околачивались местные органы правопорядка. Зрелище было жалкое. Топтались трое — двое в знакомых мне по фильмам сизых гимназистских шинелях. В центре стоял парень студенческого вида в черной шинели, и в такой же фуражке, на которой вроде бы были "молотки"*

(*Жаргонное название кокарды студентов технических вузов и инженеров — перекрещенные молоток и разводной ключ)

На плечах они имели карабины. Но я, не самый крутой боец, отобрал бы у них оружие без проблем. Салаги. Бардак, в общем.

Кузнечный переулок не особо изменился. И дом, находившийся рядом с церковью, даже был зрительно знаком. В единственном подъезде с улицы торчал швейцар. Но он, в отличие от консьержек моего времени не стал докапываться, чего я сюда приперся. Направо от входа стояла стойка для галош — такая, которая пробудила у профессора Преображенского ненависть к пролетариату. Времена пока были не такими веселыми, три пары галош на стойке имелись. Но мне снимать было нечего — и я двинул наверх. Когда я подходил на нужный этаж, так хлопнула дверь. И на меня буквально вывалился какой-то мужик. Он был одет "чисто", но всё на нем — пальто, шляпа и очки сидело как-то вкось. Он буквально в меня врезался, пробормотал что-то извинительное — и стремительно ринулся вниз. Что меня удивило. Как я уже успел заметить, в этом времени люди двигались медленнее. На улицах я, шагая неспешным прогулочным шагом, обгонял большинство прохожих. А этот — прямо заряд ветра за Полярным кругом...

Поднявшись на нужный этаж, я понял, что никакая это не буржуйская хата. Из-за полуоткрытой двери слышался треск печатной машинки. А возле двери висела табличка: "Газета Петербургский листок".

Слыхали мы про эту газетку. Она была примерно тем же, чем "Московский комсомолец" в наши времена. Читал я даже одного из авторов, он написал брошюру "Физиология Петербурга", уже в девяностых выпустили репринт*. Ничего такая книга. Нечто вроде Гиляровского, но про наш город. Может, мне с ним и предстоит встретиться?

(* Репринтное издание. Перепечатка старой книги, полностью копирующая оригинал — включая особенности орфографии, шрифтов и так далее. Репринты вошли в моду после распространения сканеров.)

В предбаннике сидела ярко-рыжая веснушчатая девушка, отчаянно колотившая по клавишам печатной машинки. Я тоже на такой печатал. "Ремингтон" называется.

— Привет, красавица. Как мне с Михаилом Финкельштейном повидаться?

Девушка ярко покраснела. Блин, надо фильтровать базар. Конечно, я типа дикий американец из Техаса, но не стоит нарываться на неприятности на пустом месте.