| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
С кормы стал выползать злой Рощаковский. Вытягивал свое тело на палубу, матерясь как последний кочегар, выбирая себе будущую жертву. Его заметили, стали стрелять. Пули проходили мимо, не пугая лейтенанта, а лишь приводя его в еще большую степень остервенения. Лицо его исказила гримаса и он стал похож на берсерка. Он уже почти перекинулся через леера, но тут одна пуля с чавканьем влепилась в уже раненную ногу, и лейтенант сорвался обратно в черную воду.
На меня наседали. Те стрелки, что пытались достать, побоялись лезть на рожон. Отстрелив несколько патронов, они передернули затворы и взяли угол на прицел. И медленно-медленно стали подходить. Но я на них уже не обращал внимания, в этот момент я уже валялся на палубе, крошил рукоятью пистолета чьи-то кривые зубы и сам получал по затылку сокрушительные удары. Моя голова звенела, трещала, каждый удар, словно церковный набат сотрясал самый последний нерв в мозгу, но я каким-то чудом умудрялся не терять сознание. Добил того, что был подо мною и, упав в сторону, увел голову из-под очередного удара тяжелого кулака. И увидев своего обидчика, вскинул пистолет и выпустил в него две последние пули. Теперь пистолет как оружие стал бесполезен, теперь он стал всего лишь массивным кастетом. И потому встав, и зло сплюнув на палубу, я выбрал в общей сваре того, что был ближе, и вмазал ему по бритому затылку, рассекая кожу надвое, оголяя белый череп. Тело мешком упало под ноги.
И тут в недрах "Решительного" раздался мощный взрыв. Те, что были на носу корабля, не устояли и упали на палубу. А вскоре и следующий взрыв содрогнул корпус и вода стала быстро затапливать носовые отсеки. Люди поняли, что миноносец обречен и более бороться за его жизнь не имело смысла. И тогда уже и наши моряки и японские сиганули в воду. Кто-то, бросив оружие, ушел с головой в непроглядную глубину, а кто-то кому повезло, прыгнул в рядом стоящие шлюпки. И уже в шлюпках борьба разгорелась с новой силой.
Я тоже прыгнул. Ушел под воду на глубину, потом свечкой взлетел на поверхность. Рядом о борт корабля билась шлюпка и в ней шла драка. Двое японцев били прикладами нашего матроса, забивали его до смерти. Я рывков забросил тело позади них и пока они разворачивались, схватил ближайшего за шиворот и по-простому швырнул за борт. Тот нелепо взмахнув руками, с брызгами скрылся под поверхностью. Второго японца я саданул рукоятью пистолета по челюсти и также отправил в свободное плавание.
— Жив? — не глядя, спросил я матроса, что отходил от побоев.
— Жив....
— Тогда поднимайся, наших будем спасать.
Как бы ему не было больно, как бы не застилала его глаза набегающая с рассеченной брови кровь, но он беспрекословно сел за весла и, оттолкнув шлюпку от погибающего миноносца, мастерски развернул шлюпку и пошел по головам. Иногда специально, когда появлялась такая возможность, глушил веслом иноземные головы, не позволял им приблизиться.
Вскоре я затащил одного матроса, потом второго. Они также сели за весла и дело пошло веселей. Минут десять мы ходили вокруг "Решительного", спасали православных. Рядом ходила шлюпки полные японцев. Те повторяли за нами, подбирали своих, отталкивая веслами наших матросов.
Всех мы взять в шлюпку не смогли. Она вскоре набилась до отказа и потому пришлось грести к берегу. Там сошла основная масса матросов, там же остался и я. Те же кто не был ранен и был в силах, взялись за весла и пошли спасать остальных. Но как оказалось позже, идти им в сторону "Решительного" был уже не зачем. Там вовсю трудились китайские шлюпки и джонки. Те ходили по воде, вытаскивая всех подряд.
Весь Чифу поднялся от прокатившегося над рейдом мощного взрыва. Кто-то высыпал на берег поглазеть, кто-то забегал туда-сюда. Появилось много иностранцев, высматривающих детали происходящего. Наш "Решительный" после подрыва так и не затонул. Зачерпнув носом воду, погрузившись им и обнажив ходовые винты, он все же остался на плаву. И с берега было неплохо видно, что к нему подошли японские корабли.
Позже я узнал, что дважды раненый в ногу Рощаковский отплыл от стремительно погружающегося миноносца и попытался спастись на какой-то китайской джонке. Но там рыбаки его испугались и, шлепая по воде бамбуковыми шестами, от себя отогнали. Спустя какое-то время его подобрал катер, спущенный с китайского крейсера. Там ему оказали первую помощь, провели небольшой допрос и утром отправили на берег в госпиталь при католической миссии.
Следующий днем город гудел словно встревоженный улей. Все разговоры только и шли о неслыханной японской наглости. И многие иностранцы, что здесь обитали, стали вдруг проявлять симпатию к нашим морякам, осуждая вероломство азиатского противника. Всем стало в какой-то миг понятно, что все это стремление японцев выглядеть по-европейски, это всего лишь мишура, обманка. Варварская сущность, азиатская хитрость и настоящее отношение к международным законам стала вдруг всем очевидна. Журналисты, что толпою ходили по городу, ища свидетелей и участников происшествия, молниями слали телеграммы по миру, где в красках описывали коварство японского командования и храбрость наших моряков.
На рассвете, когда все более или менее пришло в норму, я отправился в гостиницу, благо та была под боком. Там я скинул с себя мокрое и отдал на стирку, сушку и глажку. А так как запасного белья кроме нижнего я с собою не взял, то и вышло, что я временно оказался заперт в собственном номере. Здесь-то меня и нашел переполошенный Петро, без стука ворвавшись в дверь. Увидел меня спокойно сидящего в халате и попивающего крепкий кофе, и успокоено выдохнул:
— Ну, слава богу, с вами все в порядке. А то мне понарассказали небылиц.
— Со мною все в порядке,— с легкой усмешкой ответил я тому, кто должен был по идее меня охранять. Но в укор я ему это не ставил — сам ведь отпустил. — Ты сам-то где был? С Юн?
— Ну, да..., с ней, — не стал он скрывать. — А вы здесь всю ночь были? Никуда не выходили?
— Ну, почему же? Вот на "Решительном" ночью был, с японцами подрался немного.
— Так это правда! — скрежетнул он зубами, и было непонятно то ли он жалеет, что оставил меня без присмотра, то ли был недоволен тем, что самому не удалось почесать кулаки об японские морды.
— Правда. А так разве не видно?
И только теперь он вгляделся в мое лицо. Издалека, да затененное шторой оно казалось нормальным, но едва я пододвинулся под луч солнца, как Петро ахнул:
— Да... твою... бога душу мать!
Мое лицо в драке пострадало. На нем были ссадины на скуле и щеке, левый глаз слегка заплывший и затянувшийся свежим синяком, нижняя губа припухла. Все это было хоть и страшно на вид, но на самом деле ничего серьезного — неделя и лицо в норме. Больше всего меня сейчас беспокоил затылок, который нещадно ломила боль. Прикасаться даже легонько пальцами к нему было неприятно. И я к Петру повернулся спиной и попросил:
— Глянь, что там. Страшно?
Он подошел, оценил старания безымянного японца, присвистнул:
— Вам бы ко врачу, Василь Иваныч.
— Что там?
— Зашиться бы вам не мешало. Кто-то вам хорошо черепушку раскроил.
Я на самом деле думал, что там, на затылке просто большой синяк и огромная шишка. Прикасаться к ней было больно и больно было крутить головой. Думал, что пройдет и потому после того как я оказался на береге никому себя не показывал. А, выходит, надо было. Некоторые наши матросы оказались ранены и о них вскоре позаботились местные власти. Когда на берег прибежала полиция, когда прибежал местный губернатор, он же дацун, когда к берегу пристал катер с бледным адмиралом Цао, тогда и получили матросы помощь, кого-то осмотрели и перевязали, а кого-то отправили в госпиталь. Кривящегося от боли, после схлынувшего адреналина Рощаковского с рассветом отвезли в католическую миссию. Там, говорят, был неплохой врач, который мог оперировать огнестрельные ранения. А я же, посмотрев на эту суету, поняв, что здесь лишний, просто удалился и заперся в номере, намереваясь здесь обсохнуть и, хотя бы чуть-чуть поспать. Хотя какое там — поспать? После всего случившегося я весь день буду словно заведенный вспоминать случившееся, прокручивать всю схватку в голове.
Петро сбегал к хозяину гостиницы и попросил того вызвать доктора. Пришел китайский врач, осмотрел меня, поцокал языком и принялся за лечение. Выстриг мне на затылки волосы, отмочил коросты и совсем по-европейски стал зашивать кривой иглой. Предложил мне в качестве анестезии курнуть трубочку опиума, но быв послан, молча принялся за дело. Я же, опрокинув в себя полстакана водки, скрипя зубами вытерпел всю процедуру этого экзекутора, а потом еще с ним и расплатился. Он с благодарностью принял российские рубли и пообещал заходить каждый день пока я здесь, чтобы менять повязки. С тем и ушел, довольный от неплохого заработка и от неожиданно свалившегося на него богатого клиента.
После обеда, получив свою одежду, я снова выбрался в город. С рейда подорванный миноносец исчез и не похоже было, чтобы он затонул. Если бы это случилось, то из воды бы торчали его трубы, но на поверхности тихо шли небольшие волны, не встречая никакого препятствия. Исчезли и японские корабли. Мое недоумение развеял Петро, пояснив:
— Утром япошки взяли "Решительный" на буксир и утащили.
— Он что же не затонул?
— Нет, на плаву остался. Лишь накренился на нос сильно и все.
— Значит, плохо лейтенант подорвал свой корабль, — с неудовольствием констатировал я, проезжая на рикше по берегу.
Госпиталь при католической миссии я бы в этом городе ни за что не нашел. Но рикша, услышав фамилию лейтенанта Рощаковского, все понял правильно и дотащил мое бренное тело до нужного места. Там я и напросился на встречу.
Рощаковский, однако, пользовался популярностью. В палате помимо него находился какой-то французишко, спешно на карандаш накидывающий рассказ от лица лейтенанта. А Рощаковский был в ударе, он нынче герой. Рассказывал журналисту подробности со смаком, со всеми деталями. Увидев меня в просвете приоткрытой для сквозняка двери, крикнул:
— А, Василий Иванович! Быстро, быстро заходите сюда. Нечего вам ждать как все!
А в коридоре помимо меня и Петра находилось еще несколько человек европейской внешности. Видимо тоже журналисты.
Я зашел. Журналист привстал с табуретки, представился. Рощаковский пояснил:
— Этот господин из французской газеты, берет у меня интервью.
Я кивнул, поздоровался с журналистом за руку. Рощаковский представил меня и у француза загорелись глаза. Стал что-то лапотать на своем, спрашивать меня, а я стоял и не понимал. Лейтенант же, лежа на кровати и не подумал мне переводить. Лишь спустя какое-то время он понял, что я ни слова не понимаю, спохватился:
— Боже, а все говорят, что вы в их армии служили!
— Врут, — ответил я, вспоминая, что этот слух я же сам и пустил гулять в массы.
— Так вы ни слова из того что он сказал ни поняли?
— Ни единого. А что он хотел от меня?
— Ну да как же. Он очень сетовал, что вы дали такое подробное интервью английской газете, а сейчас просит о реванше. Он наслышан о вашем подвиге который вы совершили на "Решительном" и выражает вам свое восхищение.
— Да бросьте, какой там подвиг, — махнул я рукой. — Я же простой гражданский и я банально защищал свою жизнь. Вот вы, Михаил Сергеевич, дав в морду тому японскому типу, совершили настоящий поступок.
— А вы ему потом по яйцам, да по затылку вашей тросточкой, — дополнил Рощаковский и засмеялся. — Говорят, на носилках его с палубы забирали, бессознательного.
— Жаль, что потерял я свою тросточку, — посетовал я, — хорошая была, мастером сделанная.
М-да, мне ее было действительно жаль. В пылу борьбы, когда я катался по палубе с японским матросом в обнимку, не заметил куда та улетела, а потом про нее и не вспомнил. Так что мне оставалось лишь надеяться, что трость так и осталась лежать где-то на палубе миноносца и японцы ее найдут. А вот смогу ли я ее вернуть после войны или нет — большой вопрос.
Француз ждал, когда мы наболтаемся. Переминался с ноги на ногу, изредка покхекивал в ладошку, напоминая о своей персоне. Рощаковский снова к нему обратился, что-то сказал, а потом спросил меня:
— Ну что, Василий Иванович, расскажете журналисту о том, как вы бились на палубе?
Отчего же было не рассказать? Хвастаться своими подвигами завсегда приятно. И я через лейтенанта удовлетворил любопытство француза, рассказал историю со своей стороны. Потом показал повязку на затылке, пояснил, что тоже получил неплохо. Вскоре интервью закончилось, и журналист убежал из палаты, строчить срочную статью. Я же опять остался в палате с лейтенантом один на один.
— Как ваша нога? Японец ее вам сильно повредил?
— Да так, ерунда, — отмахнулся Рощаковский. — Пуля мышцу прошила и под кожей остановилась. Я ее потом ножом выковорял — ничего страшного. Болюче только было, словно кувалдой дали и неожиданно. Я же впервые ранение получил, не знал каково это, потому и осел на палубу. Думал все — без ноги остался. Стыдно признаться — испугался сильно. А потом меня второй раз подстрелили. Но там уже серьезно оказалось — пуля так в ноге застряла и сидеть осталась. А ляжка синяя совсем стала.
— Оперировать не собираются?
— Готовятся, ищут где эфир достать.
— А что сами врачи говорят?
— Говорят, что повезло. Кость цела, служить еще буду. Я тут, Василий Иванович, телеграмму в Питер послал, описал, что да как тут случилось. Так что, думаю, теперь и япошкам от мировой общественности и китайцам заодно достанется.
Так оно и оказалось. Несколькими днями позже я узнал, что наш МИД вручил ноту китайскому послу и Пекину пришлось признать свое упущение и прямое попустительство. Китайского адмирала, за то, что проявил халатность и бездействие, сняли с должности, а Японию постигло всемирное осуждение. Оно и правильно — коли взялся вползать в цивилизованный мир, так и веди себя по-цивилизованному и не смей нарушать договоренности. В данное время правила ведения войны требовалось строго соблюдать.
Рощаковского я оставил. Его прооперировали, залечили и вместе со своими матросами отправили на Родину. Там он предстал героем и получил свою славу, к которой он, по его заверениям, совершенно не стремился. Я же остался в Чифу и застрял здесь на целых две недели. Здесь же в городе меня настигла весть, что Витгефт, не смог прорваться во Владивосток, а приняв краткий бой с несколькими кораблями противника и заметив с парящей над "Бобром" чайки приближающуюся эскадру Того, приказал возвращаться. Что и произвел, успешно уйдя от преследования. Здесь же, в Чифу я узнал, что Николай родил-таки себе долгожданного наследника. И праздничное настроение поселилось в сердцах каждого русского человека. Отпраздновал и я и, выпив за хрупкое здоровье мальца, пожелал ему поменьше болеть. С этого момента я стал ожидать своего отзыва с востока Империи.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
