Летопись Великой войны - шесть шагов в бездну.

Горяев прильнул к окну, аккуратно выглядывая из-за занавески. И в самом деле, в окно, из которого весь перрон просматривался практически вдоль, он вскоре увидел и ненавистного Седого и его громил. Террористы курили и о чем-то разговаривали. Один было захохотал, но одернутый Седым, замолк.

Поезд с той стороны прибыл на станцию Озерки точно по расписанию, в 12:30. К тому времени еще несколько подозрительного вида личностей обнаружились у закрытого экипажа и брички на пристанционной площади. Встречающих было очень мало. Ухая как филин, паровоз, весь в клубах пара остановился у среза платформы. Из третьего вагона на перрон ступил худощавый рыжеволосый мужчина выше среднего роста с большим чемоданом в руках и, безошибочно узнав встречающих, сделал несколько шагов им навстречу. Встретившись, курьер и Седой обменялись парой фраз и направились на выход, в зал ожидания станции. Украдкой наблюдавший из-за занавески Горяев решил, что час настал и передернул затвор Люгера. Вслед за ним защелкали затворы пистолетов остальных жандармов. Выйдя в холл станции, Горяев крикнул в спину Седого:

— Руки вверх! Вы арестованы!

Реакция была молниеносной. Террористы, повернувшись, открыли огонь из браунингов. Горяев едва успел отшатнуться за колонну, однако сумел выстрелить по ногам курьера и, что интересно, попал. Остальные жандармы тоже открыли ответный огонь. Пули впивались в стенки, разбивали стекла. Террористы ждавшие на площади, выхватив оружие, рванулись в здание вокала, но были встречены огнем в упор второй группой из окон первого этажа станции. Один, большого роста, в синем пальто, упал как подкошенный замертво. Второй, среднего роста, в плаще и шляпе, свалился на ступеньки затих. Еще двое спрятались за бричку и оттуда палили в ответ. Однако вскоре они были застрелены казаками.

В зале в ходе перестрелки погиб жандармский поручик Осип Иванов и еще трое жандармов пострадали. Седой поняв, что пора сматываться, прыгнул в окно и, разбив стекло, вывалился на перрон. Кувыркнувшись, он спрыгнул с платформы и оттуда выстрелил еще пару раз, проскочил под вагоном и бросился бежать. Вслед за ним попытался удрать еще один террорист, но был застрелен в оконном проеме и неуклюже рухнул на перрон лицом в разбитое стекло. Горяев метнулся к выходу и выскочил через дверь на перрон, на ходу выщелкнув пустую обойму и вставляя новую. В зале все было кончено, третий громила жутко стонал, схватившись за живот. Поручик Смирнов наступил на руку курьера, в которой тот держал пистолет. Раздался хруст, после чего курьер взвыл. Курьера перевернули лицом вниз и крепко скрутили.

Горяев заскочил в тамбур и, увидев через стекло Седого, четырежды выстрелил ему вслед. После третьего выстрела Седой упал, затем как то неуклюже поднялся и медленно побежал, подволакивая ногу. Константин нажал со всей силы на рукоятку, и дверь с хрустом открылась. Спрыгнув на насыпь, ротмистр припустил за террористом. Неожиданно Седой остановился и несколько раз выстрелил из браунинга. Костя, откатившись в сторону, трижды выстрелил в своего противника который, выронив пистолет, медленно завалился на спину.

Когда Горяев подошел к распростертому телу, тот хрипел и захлебывался. Кровь пузырилась на губах. Одна из пуль попала в горло. Глаза, смотрящие на Горяева, были полны боли и ненависти. Подняв ствол пистолета и прицелившись в лоб, ротмистр полторы-две минуты раздумывал, потом со словами:

— Такая жизнь будет куда худшим наказанием! — опустил ствол.

Однако это было бы излишним. Взгляд известного Террориста, тщательно разыскиваемого последние семь лет по всей Империи, остекленел и безжизненно уставился в серую хмарь петербургского неба. Операция по захвату оказалась отнюдь не бескровной. Ранения получили двое штатских: женщина-дачница и станционный смотритель, скончавшийся в ту же ночь.

Трупы погибших были уложены на площади, кровь уже успела запечься на ранах. Раненный в живот террорист умер через полчаса. Горяев устало сел на ступеньку и так сидел все это время, несколько раз неудачно попытавшись закурить сигарету. В голове была звенящая пустота. Из небытия его вывел голос поручика Смирнова:

— Константин Дмитриевич, пора.

Горяев поднял взгляд. Двое жандармов вели к экипажу прихрамывающего курьера, руки которого были связаны за спиной. На голову ему был наброшен мешок. Еще один жандарм следом нес чемодан. Экипаж охраняли казаки. На площади перед станцией уже начала собираться толпа зевак.

— Интересно. Подумал Горяев, — вот так всегда, сначала они шарахаются от выстрелов, потом бегут посмотреть, туда, где стреляли. Любопытство неистребимо, даже с риском для собственной жизни. Вздохнув, ротмистр бросил окурок, поднялся и вместе со Смирновым направился к экипажу, предстояла еще работа.

Курьера вывезли на принадлежащие "конторе" апартаменты на Егорьевских складах, находившиеся в квартале от съемной квартиры незваного гостя. Попутно посланная на явку группа повязала там всех, обойдясь без стрельбы. Горяев по прибытии доложил все обстоятельства Фомину, который потом молча встал и, опираясь на палку, неловко ступая, подошел и молча протянул руку. Подобный жест признательности многого стоил. Отпросившись на несколько часов, Горяев шел по ночным улицам Санкт-Петербурга. Под ногами прохожих и колесами редких повозок хрустел снег. Перейдя Биржевой мост, Горяев отправился домой. Всю Василеостровскую сторону затянуло туманом, будто пытавшимся проникнуть своими белесыми щупальцами в любую щель.

Казалось, только закрыл глаза, как тотчас тишина была разорвана телефонным звонком. Подброшенный как пружиной, Костя сорвал телефонную трубку и, услышав в каком тоне Фомин потребовал немедленно прибыть, бросился одеваться. Не прошло и четверти часа, как Горяев зашел в ворота и увидел, что на улице уже стоит, утробно рыча и плюясь сизым дымом "Панард-Левассор", приписанный к отделу. Стоило Горяеву сесть в авто, как шоффер немедленно дал газу и с немыслимой, как показалось Косте скоростью погнал обратно на Александровский. Костя вынул из кармана часы и взглянул на циферблат — было уже за полдень.

Миновав пост охраны, Горяев спустился в подвал, где его уже ждал Фомин с вахмистром Сергеевым. Впрочем, курьер был там же, только теперь он лежал в углу ничком. Увидев Горяева, Сергеев дернул курьера за волосы, отрывая голову от пола и, показывая окровавленное лицо, хрипло засмеялся:

— Дозвольте представить, Константин Дмитриевич, — Стивен Джеймс, он же Рихард Роге, он же Моисей Кацман и тэ дэ.

— Что, запел, красавчик!?

— Запел, да такое! В общем, говорит, на сегодня назначена серия терактов в людных местах против полицейских и военных чинов, а также членов правительства.

Тут Фомин с Горяевым переглянувшись в один голос произнесли:

— Император сегодня должен быть на торжествах на Адмиралтейском заводе!

В этот момент Джеймс зашевелился, хрипло рассмеялся, выплевывая сгустки крови, и прошипел:

— Не успеете! Вот кончат сегодня вашего царя!

— Не смей хулу возводить на Государя! — прервал излияния британца ударом поддых кованым ботинком вахмистр. Горяев с Фоминым, наказав напоследок Сергееву не вздумать убивать британца до конца, бросились к автомобилю.

* * *

Раннее утро в Царском Селе было пропитано сыростью. Шел мелкий моросящий дождь, временами переходящий в мокрый снег. Наступила оттепель, которая вскоре вновь могла смениться морозом. На рассвете дежурный адъютант поручик Ермолов неслышно зашел в императорские покои и разбудил Императора. Спустя полчаса, облачившись в теплый персидский халат, Михаил присел у окна и, взяв с подноса чашку с горячим чаем, стал бегло просматривать суточную сводку событий. Спустя минут десять император поставил в трех местах отметки красным остро отточенным карандашом, значившие, что он хотел бы более подробного доклада. Данную традицию Михаил завел после памятных событий Боснийского кризиса. Закончив чтение, он нажал на кнопку звонка, вновь вызывая дежурного адъютанта. Забрав черную, тисненную золотым орнаментом папку, вышколенный лейб-гвардеец неслышно исчез.

Сегодня в первый раз за долгие годы непрерывной круговерти торжественных и деловых мероприятий, совещаний, встреч с самыми разнообразными людьми хотелось зарыться головой в подушку и вновь, как в детстве, почувствовать себя под надежной защитой. Сердце кольнуло. Михаил вновь вернулся в спальню и некоторое время стоял у края огромной кровати, укрытой зеленым плюшем, любуясь женой, которая тихонечко посапывала, обняв их сына. Лизе второй день нездоровилось. Поэтому он ехал сегодня один на закладку сверхдредноутов, которым две недели назад самолично выбрал имена, отчеркнув их на докладе морского министра. Вновь вернувшись в кабинет, Император распахнул окно, вдохнув всей грудью морозный воздух. Боль не ушла, а только затаилась где-то, периодически напоминая о себе уколами.

Спустя полчаса, одевшись в парадный мундир капитана 1 ранга, держа на сгибе левой руки фуражку и поддерживая правой рукой саблю, император вышел на улицу, где его уже ждал утробно урчавший полстасильным бензиновым мотором шикарный крытый "Делоне-Бельвиль" с золочеными орлами на дверях. У подъезда Михаила встретила небольшая свита из генерал-майора Семенова — начальника собственного Его Величества Конвоя, Великих князей Александра Михайловича и Дмитрия Павловича, и еще ряда лиц. В отдалении уже выстроились, держа под уздцы отборных жеребцов, казаки конвойной сотни.

— Ваше Императорское Величество! Конвой к отъезду готов! — выдохнул Семенов, отточенным жестом вскидывая руку к фуражке.

Коротко поприветствовав собравшихся, Михаил направился к авто. Будучи страстным автолюбителем, он обожал сам ездить за рулем, но как говорится, статус обязывал, посему такого удовольствия в дни официальных мероприятий он был лишен. Дежурный камердинер распахнул пред ним дверцу лимузина. Вслед за императором на кожаный с золоченой бахромой диван уселся Великий князь Александр Михайлович. Поймав вопросительный взгляд Михаила, Александр отмахнулся, мол, чуть позже. Удовлетворившись пока таким объяснением, Михаил велел трогаться. Сначала промелькнули аккуратные образцово-показательные домики Царского Села, затем конвой выехал на шоссе, обрамленное высоченными дубами и тополями. За ними простирались бескрайние, пока еще заснеженные поля.

— В чем дело, Сандро? — спросил Михаил у сидящего рядом в вице-адмиральском парадном мундире двоюродного дяди.

— Дело в следующем, Миша, — ответил Великий князь, — с месяц назад узнал от Светлейшего, что заказаны новые моторные катера для флота.

Под светлейшим имелся в виду нынешний начальник Морского Генерального Штаба, адмирал князь Ливен, имевший эту прибавку к своему титулу.

— Не уверен, что припоминаю, поясни, — ответил Михаил.

— Новые быстроходные катера-газолинки, будут заложены у Золотова на днях. Вооружены парой торпед, но скорость гораздо выше, чем у старых "никсонов", в основном из-за новых более мощных моторов.

— Что за моторы?

— "Даймлеры". Моторы дорогие, германские, но уж очень хороши. Так почему бы нам у себя производство не наладить, по лицензии?

Уйдя с должности командующего Балтийским флотом спустя пару лет после окончания японской войны, Александр Михайлович вновь стал шефом Доброфлота и коммерческого морского судоходства, а также возглавил Комитет по усилению флота на добровольные пожертвования. Комитет развил деятельность весьма бурную, собрав огромную сумму, которая, что характерно — была использована по назначению, на постройку минных катеров и двух десятков больших миноносцев . Но подлинной страстью великого князя стала авиация, которую он активно пробивал и в сухопутном и в морском военных ведомствах, несмотря на сопротивление скептически настроенного поначалу генералитета, посмеивающегося над "затеей" августейшей особы. Но как бы то не было, во многом благодаря ему Россия вступила потом в Великую войну, имея многочисленную и по меркам 1914 года довольно современную боевую авиацию.

Михаил мгновенно раскусил Сандро.

— Думаешь, на воздушные суда и аэропланы пойдут?

— Не без этого. Но на флоте тоже польза будет, минные катера себя в прошлую войну очень хорошо показали.

Михаил задумался. Что ж, родственник говорит дело. Как и во всем, следовало как можно скорее наладить производство мощных моторов здесь, в России — сначала сборка из заграничных деталей, позже — полностью все производство. А то получается — катера строим лучше, чем у многих других, а моторы на них не наши. То же и с аэропланами.

— У тебя уже есть конкретный план касательно этого дела?

— Да, доклад я подготовил. Мой адъютант готов доставить его хоть сегодня куда потребуется.

— Отлично, вот после закладки в Питер вернемся и в Зимнем поговорим. У меня потом дела, конечно, но, думаю ради тебя совместим обед и рассмотрение дела.

— Спасибо Миша!

— Ну, право не стоит.

Пока продолжалась эта беседа, кортеж успел подняться, натужно урча двигателями автомашин, на Пулковские высоты, откуда на пару минут открылся великолепный вид на окрестности, затем, спустившись по извилистому серпантину вниз, начал приближаться к Петербургу. То там, то сям попадались небольшие деревеньки, немногочисленные в утренний час обыватели глазели на пролетающее мимо них, с немыслимой скоростью километров пятьдесят в час, чудо — автомобили были еще в новинку.

И здесь, рядом со столицей империи картины неустроенности и бедности соседствовали с крепкими, богатыми крестьянскими хозяйствами — контраст характерный для всей русской деревни. Окна некоторых изб были заколочены. "Скорее всего, их хозяева снялись с насиженного места, отдав свои наделы односельчанам, получили субсидию от правительства и теперь ищут счастья где-нибудь в Сибири, Средней Азии, или в Манчжурии": подумал Михаил. Последняя среди переселенцев пользовалась наибольшей популярностью — далеко, конечно, зато климат относительно мягкий, земли много и плодородной. Император вспомнил о визите Столыпина, который приезжал пару дней назад в Царское Село с докладом о земельной реформе и переселенческой программе. После каждого разговора с этим человеком, Михаил уважал его все больше и безусловно доверял ему, несмотря на неоднократно возникавшие разногласия и даже споры (не на публике, разумеется). Петр Аркадьевич был, конечно, выдающимся государственным деятелем — решительный борец со Смутой и при этом смотрящий далеко вдаль реформатор, замахнувшийся на задачу, сама мысль о которой многих заставляла опускать руки, полагая земельный вопрос в России вовсе неразрешимым. Михаилу вдруг пришла на ум цитата из "Государя" Маккиавелли: "А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми". Уж, воистину, гениальный флорентиец был прав, дело было и трудным и опасным, но, увы, необходимым. Все события последних лет, гибель брата, Смута, все подтверждало справедливость этих слов. Семья Петра Аркадьевича уже пострадала от рук террористов, в прошлом году был раскрыт заговор с целью покушения на самого Столыпина. Его самого, Михаила, пока Господь миловал. Снова что-то кольнуло у сердца, какое-то нехорошее чувство. Император прочел про себя краткую молитву и взглянул на Сандро, который вдруг улыбнулся ему в ответ. "Все будет хорошо, какая-то ерунда, это все погода, эта хмарь": подумал Михаил.