| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Японцы после почти двух недель ковыряния наших позиций все-таки смогли занять Угловую гору, позиции первого и второго редута и некоторые другие вершины. И на этом штурмовка остановились. Японцы выдохлись, обескровились, им потребовалось время на передышку и восполнение потерь. И опять наши чайки с высоты докладывали, что к нашим позиция один за другим идут эшелоны с пехотой и артиллерией. Противник озлобился.
Данил, после того как установилось небольшое затишье, вновь напомнил мне о своем желании пойти воевать добровольцем. Он был настроен решительно и моего отказа не послушался бы в любом случае. Приказать я ему не мог и потом, грустно вздохнув, я его отпустил. Сходил вместе с ним к Стесселю и по личной просьбе устроил своего архара служить на гору Высокую, туда, где для него было наиболее безопасно. Не сказать, что Данил был счастлив, радоваться тут было совершенно нечему, но вот настроение у него было приподнятое. Очень уж ему хотелось бить противника штыком и пулей. Из своих закромов я отдал ему прибереженный на этот случай бронежилет и нахлобучил на стриженую бошку каску. А пистолет, купленный в Америке, отобрал. Ему он все равно не положен и применить его за бетонной стеной он его не сможет. Винтовка и штык будут его главным оружием. В общем, проводил я своего парня в солдаты, заранее выплатил все ему причитающееся и, крепко обняв, взял с него слово, чтобы он вернулся ко мне на службы живым, невредимым и обязательно героем. Таким чтобы мне было чем хвастаться перед людьми.
Данил ушел, оставив меня с одним лишь печальным Петром. Лизка искренне всплакнула вслед парню, а Мурзин, крепко обняв, похлопал по спине и пожелал удачи. И с того момента мы остались в городе вчетвером — я, Петро, Мурзин, да Лизка. И делать нам в городе особо было нечего. Почти все запасы со склада проданы, всем чем мог я крепости уже помог и что-то новое им предложить не мог. Мне оставалось лишь наблюдать за ситуаций, да фиксировать происходящее для потомков. Жалко, что пленка давно закончилась, а то смог бы тут наснимать бесценные кадры. Но, с другой стороны, что мне теперь мешало освоить искусство фотографирования? И вот, решив для себя, что на время я стану неким фотожурналистом, я встретился с Пудовкиным. Нашел его в редакции газеты, меланхолично распивающего остывший чай, и без разрешения упал на стул рядом с ним.
— Здоровеньки буллы, — поздоровался я с ним, — чего грустим, Алексей Захарыч? Что случилось? Неужто газета ваша закрывается?
Он вскинул на меня бровь, с удивлением спросил?
— А вы откуда знаете? — потом прищурившись одним глазом, "догадался": — Ах, ну да, вы с его Высокопревосходительством на короткой ноге.
— Это с каким же?
— Со Стесселем же. Он же нам запретил печататься в течение месяца.
— Вот как? Это почему же, что вы ему сделали?
Захарыч вздохнул:
— Да, понимаешь, Василь Иваныч, хозяин наш, дурачок нижегородский, печатал в газете все, до чего его взгляд дотягивался. Где какие войска у нас расположены, сколько человек оказалось убито, сколько ранено, что наш штаб предпринимает, что собирается делать. Я ему говорил, чтобы он не рубил правду с плеча, но он меня не слушал. И вот результат — Стессель приказал нам на месяц замолчать, — он грустно вздохнул: — Печально, Василь Иваныч, жрать-то людям хочется, а тут такое дело.... Хозяин он-то с голоду не помрет, а мы как же? Что нам-то делать?
— Так это что же получается, японцам и шпионов в город запускать не надо было? Достаточно было купить вашу газету?
— Ну, да, — с неохотой признал журналист.
Я хмыкнул:
— Правильно тогда вас закрыли. Вы ж как враги народа, получается! На врага работали!
— Скажете тоже, — фыркнул недовольно он, но, тем не менее, оправдываться не стал. Замолчал и отвернулся к окну. Возникла мертвая пауза.
— Что делать-то сам будешь? — спросил я его, нарушая тягостное молчание.
Он пожал плечами:
— Не знаю. С голоду в этот месяц не помру, а там видно будет. Может, тоже в солдаты подамся, когда брюхо к спине начнет прилипать.
— А может, мне помочь сможешь?
Он встрепенулся и уверенно ответил:
— Смогу, а чем?
— У тебя еще одного фотоаппарата пленочного не найдется? Можешь мне его достать?
— Ну, пошукать-то можно. Только зачем вам?
— Хочу фотографией заняться. Скучно мне здесь стало, приложить себя не к чему. А так хоть для истории, да для вдовствующей императрицы пофотографирую.
— Так давайте я буду с вами ходить везде и снимать! Зачем вам фотографировать, есть же я!
Я с улыбкой мотнул головой:
— Нет, я так не хочу. Но ты, Захарыч, не расстраивайся, я и тебе работу дам и даже заплачу за нее. Будешь мне пленку проявлять, да снимки печатать. Так годится? Ну, еще и расходники у тебя покупать, у вас же в редакции полно пленки, фотобумаги и нужных реактивов?
— Господи, Василь Иваныч, да зачем вам эта морока? Чтобы фотографировать знания нужны!
— Ну, вот ты меня и научишь, — мягко, но твердо заявил я. — Ну так что, достанешь мне фотоаппарат как у тебя? Научишь с ним работать?
Пудовкин заметно повеселел. Сбегал куда-то и минут через пять притащил такой же аппарат какой был у себя. Выложил передо мною:
— Вот, свой отдаю. Только обещайте, что вы с ним аккуратно обращаться будете.
— Гм, спасибо, конечно, но неужели другого нет?
— Берите, Василь Иваныч. Подобный аппарат есть только у меня, да еще у одного человека. Но тот взять я не могу, так что вот.... Берите мой, потом отдадите.
— А если сломаю?
— Ну вы как человек честный мне заплатите за него, — уверенно ответил Пудовкин, ни на йоту не сомневаясь в сказанном. — Но вы не переживайте, я вас научу на нем работать, так что все будет хорошо.
На том и договорились. Я забрал его технику, он мне все показал и объяснил. Сам заправил первую пленку и пошел со мною по крепости, наблюдая как я работаю. И при этом у него на шее висела странная камера с двумя объективами, которой он изредка фотографировал. Что-то подозрительно пахнуло из моего будущего — не иначе этот фотоаппарат был предназначен для трехмерных фотоснимков. Я, едва увидев этот аппарат, поинтересовался его предназначением и Пудовкин мне честно ответил, что с его помощью можно делать стереофотокарточки. Чем меня откровенно удивил. Позже я зашел к нему, просмотрел отснятые материалы через специальные очки и обалдел. Действительно — получалось превосходное для этого времени объемная картинка. Вот это было для меня настоящим удивлением.
Пудовкин, оказывается, как настоящий фанат фотографий, перед самой войной заказал себе этот весьма дорогой фотоаппарат и опробовал в деле. Но, так как с началом военных действий пропала всякая возможность на нем заработать, он и не пользовался им, откладывая стереофото до лучших времен. Все же пленка сама по себе весьма дорогая и просто так щелкать в свое удовольствие даже для неплохо зарабатывающего человека весьма накладно. Вот и держал он свое новое увлечение до лучших времен. Сейчас же, когда газета закрылась, а на горизонте появился я с длинным рублем, он решил, что время для нового увлечения самое подходящее. И пусть он на этом деле он в данный момент не зарабатывает, но вот после войны, когда будет снята осада.... Вот тогда-то он и смог бы наладить выпуск стереокарточек, показывающих во всей красе оборону Порта Артура.
И вот я ходил с ним по крепости, щелкал на пару все подряд. Наших солдат, офицеров, простых прохожих и портовых рабочих. Корабли, укрепления, батареи.... В буквальном смысле фотографировал все подряд. И что странное — никто мне делать этого не запрещал. Хотел я заснять батарею или минометный расчет и пожалуйста — передо мной с радостью выстраивались и офицеры и их подчиненные. Хотел снять старт моточаек и опять, пожалуйста — только выскажи пожелание и для тебя все сделают. Наивные были люди, непуганые. А возможно все дело было в том, что мне просто верили и доверяли. Все-таки я довольно немало сделал для самой крепости и для флота.
До середины сентября в крепости было относительно спокойно. Японцы, получив крепкий удар по челюсти, собирались с новыми силами, подтаскивали новые пушки и подкрепления. Генерал Ноги, что командовал осадой, сильно обозлился и потому готовился с особой тщательностью. С начала осени на дальних сопках взмыл в небо новый воздушный шар. Нашим авиаторам стоило больших трудов спустить его на землю, ведь теперь японец, зорко следил за нами. И едва наша чайка взмывала в воздух, как они снимали шар с высоты, прижимая его к земле и обстреливали наших героев из сотен ружей. Через неделю наши второй раз уничтожили шар, сбросив с полуторакилометровой высоты пару сотен гвоздей обмотанных пеньковой бечевкой, пропитанных керосином и подожженных. Конечно, это было очень опасно, но пилоты справились и приобрели немалый опыт. После этого случая нашими вояками стал всерьез рассматриваться вопрос воздушных бомбардировок.
Что же по поводу самих воздушных атак, то японцы, после потери первого шара, действительно подняли по миру волну возмущения, апеллируя к общественности, склоняя к мысли, что мы якобы действуем варварскими методами, используем технику, которой нет и быть не может у японской армии. Действительно, в иностранных газетах частенько можно было прочитать пространные рассуждения на эту тему, но, тем не менее, никто претензий конкретной нашей крепости выдвигать не стал. Был, правда, парламентер, который предлагал сдаться и требовал не использовать наши моточайки, но он получил любезный отказ Стесселя. После этого вопросы о применении авиации более не поднимался. Даже наоборот, штаб крепости серьезно был озабочен новыми перспективами. И бомбардировка противника рассматривалась ими как ключевая способность нового рода войск. Вот так..., а еще говорили мне, что я предлагал бесчестные вещи.
Пятнадцатого числа сентября месяца, с самого раннего утра, когда густой туман еще стелился по влажным от прошедших дождей дорогам, японец пошел на второй штурм крепости. Тремя ротами они полезли на Высокую гору, прямо под пулеметный и винтовочный огонь. Атака была отчаянная и храбрая, но совершенно глупая — через тридцать минут боя от трех рот осталось едва ли больше тридцати человек, которые, прячась за камнями и складками местности, скатились назад. А через час после этого на гору обрушилась яростная огненная буря, неся с собою хаос и смерть.... Которая должна была принести с собою смерть..., но этого не случилось. Я не зря строил на высокой укрепления, не зря заказывал разработку и совсем не зря использовал именно дорогой английский цемент. Японские снаряды, взрываясь на крепком бетоне, не могли причинить ни малейшего вреда обороняющимся. Солдаты на Высокой чувствовали себя в полной безопасности.
Одновременно с этим японцы полезли на Водопроводный, Кумеринский редуты и на Длинную гору, что находились на севере, северо-западе от Старого китайского города. Там ситуация была тяжелее и бои там шли не на жизнь, а на смерть. И там пехота ползла в горы и шла в штыковую и там, после того как наши выстояли, артиллерия стала ровнять позиции с землей, превращая вершины в лунный ландшафт. Но вот там, в отличие от Высокой, все было плохо. Там наш солдат гиб и от фугаса и от шрапнели.
Я, в момент начала атаки, еще спал в своей постели. Не сразу проснулся от приглушенной пулеметной и ружейной трескотни, а проснувшись не сразу понял, что это начался именно штурм. Даже повалялся какое-то время под теплым одеялом, не желая выползать на прохладу, с закрытыми глазами прислушался к бою. А когда понял, что японец попер, не проявил никаких эмоций, лишь вздохнул глубоко, прогоняя остатки сна и, откинув в сторону пышное одеяло, крикнул:
— Лизка, кофе мне сделай крепкого. И поесть по-быстрому, без рассусоливаний.
— Яишенку на сальце будете? — спросила она уже гремя сковородками.
— Давай....
Петро тоже проснулся. Он раньше меня выполз на улицу, прислушался к стрельбе. Потом пользуясь близостью, взобрался на гору и через некоторое время спустился с докладом. Присоединился ко мне за столом и, кромсая глазунью ребром вилки, сказал:
— Вроде на Высокой палят.
Я молча кивнул. То, что японец полезет на Высокую было вполне ожидаемо. Заняв месяц назад Угловую, та, стала для них словно кусок сахара для сладкоежки — ключиком от обороны крепости для генерала Ноги. Но за Высокую я был спокоен, ее взять просто так с наскока было невозможно. А вот за другие укрепления.... Но тут уж я ничего поделать не мог и потому мне оставалось лишь наблюдать за происходящим. Но, тем не менее, после скорого завтрака я стал собираться. Заметив это, засуетилась Лизка:
— Это вы куда собрались, Василий Иванович? Неужели туда?
— Да, туда.
— А что вам там делать? Вы же там погибнуть можете! Не надо вам туда идти, чего вам там делать! Вам здесь бы следовало остаться и никуда не ходить. Там не ваша война....
— Лизка, откровенно говоря, это не твое дело, — немного грубо, но без металла в голосе сказал я. — Чего ты вдруг стала мне указывать, что мне надо делать, а что нет?
— А вдруг вы погибните? Шальной снаряд упадет рядом с вами и убьет вас. А я потом что буду делать? Как мне потом жить без вас?
— Не понял? — изумился я подобному откровению. Она что же в любви таким образом признается? — Ты чего это, Лиза?
— А что? Куда я потом пойду? Кто меня к себе на работу возьмет? Кому я буду нужна такая, с такими шрамами?
Я облегченно выдохнул:
— Тьфу ты, напугала меня. Не беспокойся, не убьют там меня, я под пули не полезу.
— А тогда зачем вы туда идете?
— Лиза, не твое дело куда и зачем я иду. Надо и иду, понятно?!
И сняв с крючка фотоаппарат, вышел за дверь. Я ведь и действительно не собирался ползти под пули, а хотел лишь подняться на то укрепление, где было все спокойно и уже оттуда пофотографировать. А уж потом, когда все затихнет и станет вполне безопасно, перебраться туда, где был штурм. И уже там все засвидетельствовать на пленку. И даже более того, где-то в этот момент наши мастерские должны были выдать на гора первый миномет крупного калибра и испытать его. Испытания могли бы быть проведены сегодняшним днем, но так как японец полез, то и испытывать его наверняка станут на реальных целях. И вот это было для меня более чем интересно.
И я, прихватив Петра, помчался на мотоцикле в штаб. Нашел там Стесселя с подчиненными, которые склонившись над картой, принимали доклады и корректировали ход обороны. Меня до него не допустили, но мне этого было и не надо. Нашел ближайшего офицера из артиллерии и спросил наудачу насчет нового миномета. И тот ответил, что вроде бы потащили его на второй редут. Значит, туда мне и была дорога.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
