Пролог

— Скажу больше, леди и джентльмены! — вернул себе инициативу Бородин. — Царское правительство не просто защищает землевладельцев. Казаки, этот варварский и жестокий народ — привилегированное воинское сословие. Они все до единого вооружены и обучены за государственный счёт, и служат царю тем, что разгоняют шашками оппозиционные митинги и зверски расправляются с восставшими фермерами.

Зал ахнул, и даже лысый толстяк разинул рот.

— Ваш царь... Вооружает цветных?... Против белых?!...

— Наш царь способен и не на такие злодейства, — ответил Бородин, ничуть не кривя душой.

Старик с бакенбардами первым встал и кинул купюру в кружку для пожертвований.

* * *

Сбор был не выдающимся, но приличным.

Подсчитывая деньги, Бородин обнаружил в кружке конверт. Сперва он подумал, что это очередное предложение руки и сердца (добродетельные барышни из американской провинции меньше чем руку и сердце не предлагали), но почерк был мужской. Некий полковник Джеб Хупер приглашал Бородина к себе домой — поужинать и обсудить крупное пожертвование.

"Долларов сто", — прикинул Михаил Донатович при виде полковничьего дома. Стоял он на отшибе, рядом с кладбищем. Как и весь городок, дом знавал лучшие дни, но и лучшие-то дни вряд ли были особенно хороши. В сумерках под черно набухшими дождевыми тучами тускло светилось только одно окно плантаторского особнячка с колоннами. На освещении явно экономили, побелка была обшарпана, лужайка перед домом заросла бурьяном.

Джеб Хупер вышел встретить гостя на крыльцо. Это был смуглый старик с орлиным носом, серебряной гривой до плеч и усами до подбородка, в старомодном сюртуке и почему-то с шёлковым шарфом на шее. Он казался скорее человеком Запада, чем Юга. В ложе они не виделись. Михаил Донатович на всякий случай сделал масонский знак, но Хупер не дал ответа.

— Доктор Бородин! — (Все американцы принимали Бородина за доктора или даже профессора, хотя он окончил только гимназию и честно не прибавлял никакого "Dr." к своему имени на афишах). — Dow-bree way-chair, — добавил Хупер загадочную фразу, в которой Михаил Донатович не сразу распознал русское "Добрый вечер".

— Полковник Хупер! — Бородин ответил на его мощное рукопожатие. — Вы говорите по-русски?

— О нет, только знаю несколько слов. Прошу!

Полковник повёл его в дом тёмными коридорами с запахом плесени, мастики и старой кожи. Они вошли в гостиную, и хозяин усадил гостя в кресло перед камином. С тёмных дубовых стен, погружённые в полумрак, смотрели стеклянными глазами чучельные головы бизонов. Над камином висели два флага: красный с андреевским крестом флаг Конфедерации и какой-то незнакомый, чёрный с белой буквой Q в углу. Пожилой чёрный слуга довольно расхристанного вида зажёг побольше свечей, подбросил дров в камин, но уютнее в гостиной не стало.

— Бывали в России, полковник? — поинтересовался Бородин. Знание даже нескольких русских слов было для этих мест столь необычным, что настораживало.

— Нет. Я воевал добровольцем в Бурской войне, был в английском плену, там познакомился с другим пленным добровольцем из вашей страны, по имени Майкл ГЩчков... — (Бородин удивлённо поднял брови, и Хупер это заметил). — Вы его знаете?

— Да, — сухо ответил Михаил Донатович, — он стал известным политиком.

— От него и научился нескольким русским фразам. Ну а сам я, — Хупер зачем-то указал на флаги над камином, — почти ваш коллега. Я тоже немного революционер. Сражался против федерального правительства во время войны и после.

— Вы служили в армии Юга?

— Ни одного дня. Полковником меня называют просто из уважения. Я старый bushwhacker.

Этого слова Бородин не знал.

— Э-э... лесоруб?

Хупер усмехнулся.

— Да вы ничего не знаете о Миссури, доктор! Бушвэкер — это не тот, кто рубит лес. Это тот, кто живёт в лесу и иногда рубит людей. Когда янки оккупировали штат, я ушёл в партизаны. Был самым молодым в отряде всадников Квонтрилла. — Полковник показал на чёрный флаг с буквой Q. — Знал их всех — Кровавого Билла Андерсона, Джесси Джеймса... Вам, доктор, эти имена ничего не говорят? Даже Джесси Джеймса? Странно, вы вроде не первый день в Америке...

Слуга принёс бутылку виски, Хупер разлил по стаканам. Камин ярко горел, но не рассеивал давно овладевшую этим домом сырость. Бородин выпил, и только тогда почувствовал, как по жилам льётся тепло.

— Я видел фотографии ваших революционеров, — продолжал Хупер. — Не хочу, чтобы мои слова прозвучали обидно, но это, знаете... Чистенькие мальчики и девочки. Мы были не такими. Своего первого янки я застрелил в четырнадцать лет, а в пятнадцать участвовал в Лоуренсской резне. Тоже не слышали? Джейхокеры, сторонники северян, взяли наших женщин в заложницы в Канзас-Сити, и всех убили. Тогда мы поехали в Лоуренс, главное гнездо джейхокеров, сожгли полгорода и вырезали полторы сотни человек. — Хупер вновь наполнил стаканы. — Вот как у нас в Миссури боролись с правительством. А если взять ваших террористов, у кого больше всего трупов на счету?

— Ну... — Бородин смутился. Ему становилось всё неуютнее рядом с Хупером, и даже виски не помогало расслабиться. — Мы не оцениваем их... с такой точки зрения. Партия считает террор неизбежным злом, и мы стараемся избегать лишних жертв. И я... — Он призадумался. — Я не могу вспомнить никого, кто совершил бы больше одного акта.

Хупер рассмеялся.

— Доктор, выходит, я страшнее любого русского революционера: я убил двадцать пять человек. — Он опрокинул стакан. — И что-то около полусотни ниггеров — этих не считал. Когда погиб Квонтрилл, — Хупер кивнул на один из портретов, — я подался в отряд Джесси Джеймса. Но после войны ушёл от них. Я хотел драться за дело Юга, а Джесси хотел грабить банки. Я вступил в Клан... Вы что, не знаете и про Клан?

Полковник подошёл к стене, что-то сдвинул, и дубовая панель скрипуче открылась дверцей потайного шкафа. Бородин вздрогнул, будто увидел привидение: в шкафу висел белый балахон и островерхий куколь с прорезями для глаз.

— Сейчас это стало игрой вроде вашего масонства, — сказал Хупер, — но тогда всё было всерьёз. Мы действительно внушали ужас и поддерживали здесь порядок. Южный порядок! А потом...

Полковник махнул рукой, захлопнул шкаф и вернулся в кресло перед камином. За окном было черным-черно, по стёклам змеился дождь.

— Знаете, полковник, — сказал Бородин, — а я ведь отрицательно отношусь к рабству. — (Под влиянием виски его дипломатичность ослабла).

— Мы воевали не за рабство. Это старая ложь янки. Аболиция была только предлогом, на самом деле Северу плевать на ниггеров. Они как работали на плантациях за еду, так и работают, только раньше плантаторы о них заботились, а теперь выжимают все соки. Мы боролись не за рабство, — твёрдо повторил Хупер. — Мы боролись за свободу, свою свободу! А северяне — за диктатуру банков и бюрократии. Они победили. Мы смирились. Я тоже смирился, хотя позже других. — Полковник налил полный стакан себе одному и выпил. — Я давно одинок — жена и дети умерли от холеры. Много лет жил без цели и смысла. Бурская война... да что о ней говорить, я почти всю кампанию просидел в плену. Но сегодня я послушал вашу лекцию, доктор, и я увидел настоящую цель. Увидел впереди свет, понимаете? Я понял, что у вас в России ещё можно всерьёз побороться за наше дело. За дело свободы.

Хупер снял с подоконника том "Американской энциклопедии", раскрыл на закладке, и Бородин увидел карту со знакомыми очертаниями Российской Империи.

— Я кое-что прочитал о вашей стране, кое-что слышал и прежде. Вы, конечно, сгустили краски. Не вся земля принадлежит цветным, а эти ваши казаки — вообще не цветные. — (Бородин попытался возразить, что не говорил ничего подобного. Полковник отмахнулся). — Но в главном вы правы. Вашей страной, как и нашей, правят люди, которым плевать на всё, что составляет суть человека. На его мораль, душу, характер, честь... расу... Бюрократия — страшная, мёртвая машина. Если не дать ей отпора, она будет давить и давить, пока не спрессует человечество в однородную массу, тупую, трусливую, скотски покорную... Американцы уже безнадёжны. Им так прочно вбивают в голову, что они свободны, что глаза у них никогда не откроются. Вы, русские, сильны тем, что хотя бы понимаете, что вы рабы. Ваша бюрократия настолько тупая и грубая, что это очевидно даже младенцу...

— В-вы... арахн... анархист? — спросил Бородин.

— Читал я и про ваш анархизм, и про социализм. Вредная чушь и то и другое. Никакой собственности, никаких семей, все живут в каких-то хрустальных казармах... Рабы рабами, только без господина. Нет, я не анархист и не социалист. Я против мира рабов. Я за мир господ. Мир, где каждый белый мужчина на своей земле — суверенный государь, законодатель, защитник своей жены, детей и слуг низших рас. Так жил Израиль при патриархах и судьях. Такое устроение естественно для человеческой природы и благословенно Богом! — Полковник проповеднически воздел палец.

— Д-должен сказать, что мы не разл... не разделяем этих идей...

Хупер улыбнулся и хлопнул Бородина по плечу.

— Вот поэтому вам нужен человек, который научит вас верным идеям. И не только идеям. — Он кивнул на том с картой России. — Я успел немного изучить вашу географию. Есть интересная область под названием Урал, особенно провинции Пермь и Уфа. Лесистая горная местность со множеством пещер. Похоже на горы Озарк, где мы укрывались во время войны. Но лучше. — Хупер постучал пальцем по центру карты. — Шахты и металлургические заводы в самом сердце гор. Заводы с их рабочими — сами по себе пороховой погреб. Кроме того, при них можно устраивать тайные оружейные мастерские, а шахты — это динамит. Понимаете, к чему я клоню? Урал — идеальное место для партизанской войны. Не для вашего жалкого террора, когда человек кого-нибудь взрывает, а потом его казнят. Для настоящей войны, как в Миссури. Для новых всадников Квонтрилла.

— В-вы хотите проже... порже... пожертвовать деньги?

— Нет. — Полковник Хупер ткнул себя в грудь. — Я хочу пожертвовать себя.