Квинт Лициний 4

Прерванный с их появлением разговор возобновился. Арлен, военрук и директриса тихо обсуждали предстоящее захоронение.

‒ Наряд от комендатуры будет, ‒ загибая пальцы, докладывал Алексеич, ‒ три залпа, как положено. Председатель сельсовета, партийные, ветераны...

Солнце начало пригревать спину, ря-пуш-ка оказалась деликатесом, а голос порой вступающего в беседу Арлена завораживал. О том, что сегодня начался очередной месяц её пребывания в СССР, Мэри сообразила лишь в самом конце завтрака, сливая в кружку остатки из зачернённого сажей чайника.

‒ Пятый! ‒ негромко выкрикнула она, собирая внимание на себя.

‒ Что 'пятый'? ‒ доброжелательно блеснули в её сторону линзы директрисы.

‒ У меня пятый месяц пошёл в СССР! ‒ гордо пояснила Мэри.

‒ Хороший срок... ‒ пробормотал куда-то под стол военрук.

‒ И как? ‒ коротко покосившись на него, спросила Яблочкова, ‒ что самое интересное?

‒ Люди, ‒ уверенно кивнула Мэри. ‒ Сначала я решила, что вы совсем-совсем другие. Потом вдруг поняла, что внутри ‒ такие же самые. А сейчас... ‒ она широким жестом повела рукой с кружкой вокруг себя, ‒ сейчас я думаю, что вы ‒ как мы, но другие.

‒ О, диалектика Гегеля! ‒ звонко засмеялась Чернобурка. ‒ Узнаю!

'А и правда ‒ пятый месяц, ‒ подумала, удивлённо покачивая головой, Мэри. ‒ Вроде и немного, но какая бездна впечатлений!'

Да, самое важное ‒ людей ‒ она разглядела не сразу, их долго заслоняла внешняя непохожесть местной жизни, проявляющаяся во множестве деталей быта. Отсутствие супермаркетов, длинные сугробы по обочинам улиц, множество газетных стендов и обилие красного в наружной агитации... Ко всему этому надо было привыкнуть.

Вообще, она поначалу наивно полагала, что для понимания этой страны нужно обязательно проникнуться духом коммунистических ритуалов, и раз за разом честно пыталась их постичь. А потом однажды ей вдруг открылось, что даже сами их участники считают всё это бессмысленным. Открытие её ошарашило, потому как вера советских людей в светлое коммунистическое будущее, порой переходящая, с американской точки зрения, в жертвенность, не вызывала сомнений.

'Вероятно, ‒ думала она, ‒ они хранят эту веру в сердце, в 'церкви, что в рёбрах', а публичные ритуалы сохранили своё звучание только для поколения, что их породило и сейчас почти ушло. Наверное, это даже уважительно ‒ сохранять всё как есть, пока живы эти люди'.

Объяснение выглядело логично. Но всё равно у Мэри оставалось ощущение, что она не успела понять здесь что-то очень важное, и это её беспокоило. Впрочем, время ещё оставалось.

'А если случится... ‒ что может случиться, она даже про себя суеверно не проговаривала, но пульс начинал при этом частить, а щёки вспыхивали, ‒ то времени будет много'.

Завтрак постепенно завершился, и отряд, оставив в лагере дежурных, двинулся на последний в этой экспедиции поиск. Стоило чуть пройти по полю, как вокруг стало понемногу темнеть. С востока, гася утреннее свежее солнце, потянулась дымка. Она быстро густела, превращаясь в плотный облачный слой. Пошёл по вершинам, по траве ветер, не стесняясь прохватывать людей своими знобкими касаниями. Потом отряд втянулся в угрюмый ельник, и под ногами зачавкали складки тяжёлой грязи.

Мэри почувствовала, как вокруг этого дивно начавшегося утра начинает что-то сгущаться, скручиваться ‒ тёмное и тягучее, лишающее его всякого смысла и счастья. Куда ни кинь взгляд, всюду были ломаные стволы и неопрятный лесной хлам ‒ местами подсохший, местами облепленный грязью, оставшейся после обтаявшего снега.

Лес в глубине своей был ещё мёртв, даже первые признаки ранней зелени не производили впечатления пробудившейся жизни, уж очень она здесь была тихой и невыраженной. Скорее, это была не жизнь, а смутные намёки на присутствие в мёртвом краю чего-то живого. Казалось, что погибшие и безнадёжно высохшие, здесь перешёптываются, протяжно поскрипывая, сами деревья, неявно и приглушённо, словно бы действительно неживые голоса.

'Как в хоррор-муви, ‒ невольно поёжилась Мэри и заозиралась с опаской. ‒ Хотя, собственно, почему 'как'? Сейчас опять примемся собирать черепа как грибы'.

Она не знала, сколько убитых тут людей уже никогда не встанут из тяжёлых пластов топкой глины. Но после сегодняшнего рассказа Андрея догадывалась, что их много, очень много. Может быть, ей вообще не дано представить сколько, и от этого становилось ещё страшнее и неуютнее.

Теперь её даже смущали аккуратные и ухоженные мемориалы родной страны. А ведь русские, такое впечатление, даже гордятся этой своей неприбранностью и неухоженностью, своими ужасными потерями в прошлом.

Отсюда, из этого леса, крайне неуместной казалась та просьба, исполнить которую она необдуманно подрядилась. Нет, серьёзно, вот чем она думала, принимая условия своего нелюбимого государства?!

Не оправдались и настойчивые предупреждения консульских о провокациях и вербовке со стороны зловещего КГБ, и не только у неё ‒ коллеги при встречах лишь пожимали плечами. Никто не пытался продать что-нибудь запрещённое или навязать знакомство и залезть в душу. Даже Светка-Чернобурка стала подругой не сразу, и первоначальный ледок в отношениях Мэри приходилось проламывать самой.

И как же ей, Мэри, повезло, что не пришлось предавать! Никто в её школе не подошёл ни под один перечисленный цэрэушниками особый признак! От этого она испытывала крайнюю степень облегчения. А ведь кого ни возьми ‒ что откликающегося на смешную кличку Пашу, что стеснительного до крайности интеллигентного мальчика-армянина или вот этого удивительного Соколова, что походя закручивает вокруг себя и людей, и события ‒ по отношению к каждому из них это было бы предательством. Сейчас, в этом влажном и тёмном лесу она это отчётливо понимала. И пусть такого не случилось, но само то, что она, Мэри, так легко на такое согласилась, вгоняло её в стыд.

'Нет, ‒ мотнула она головой, ‒ из этого надо вынести урок: пусть лучше мною остаётся недовольно государство, чем я сама. Выбор прост ‒ надо только не забывать, что он есть. Всегда есть'.

Отряд тем временем вышел к неширокому лесному ручью и двинулся вверх по его течению. В медленных струях постепенно спадающей талой воды ещё болталась какая-то сомнительная черно-ржавая слизь. В русле чуть заметно проглядывали рыжие хлопья с жёсткими фестонами по краям. Местами они выползали на берег, превращаясь в останки убийственно-хищных металлических конструкций.

Наконец, отряд свернул левее и почти сразу вышел к знакомому уже месту ‒ лесному озерцу метров в десять диаметром, удивительно правильной круглой формы. На берегу лежал опрокинутый десятилетия назад ржавый патронный короб к советскому пулемёту.

Мэри взглянула сквозь прозрачную воду на дно этой старой воронки и вздрогнула: там темнели, уходя вглубь, солдатские сапоги. Разгулявшееся воображение дорисовало остальное, и пришлось кусать губы, чтобы не закричать на весь лес от охватившего её ужаса: смерть, хорошо здесь погулявшая, не ушла, а лишь притаилась.

На поляне за этим озером Андрей, шедший первым, наконец остановился. Достал карту, компас и принялся что-то прикидывать.

‒ Так, ‒ взмахнул рукой, указывая фронт, ‒ отряд, в шеренгу становись.

Мэри заняла привычное место на левом фланге.

‒ Начну с главного, ‒ начал Соколов веско и обвёл строй неожиданно жёстким для подростка взглядом. ‒ Остался один сегодняшний выход, и мы завершаем экспедицию. Она прошла хорошо, и не потому, что мы многое нашли. Мы все живы, мы все целы ‒ вот это самое важное. Так оно и должно остаться.

Директриса и военрук, стоявшие за его спиной, одновременно кивнули.

‒ Напоминал, напоминаю и буду напоминать: ничего с земли не поднимать. Вообще ни-че-го. Показалось, что нашли что-то интересное ‒ зовём нашего взрывотехника, ‒ Андрей повёл подбородком на усатого прапорщика с миноискателем, ‒ Вячеслав Иванович проверяет, даёт добро, и только после этого, но никак не раньше, начинаем трогать находки руками ‒ и только под его присмотром. Говорил и ещё раз повторяю: это не место для игр. Здесь умирали. Здесь можно умереть и сейчас.

Андрей взглянул на часы и продолжил:

‒ Время ‒ девять пятнадцать. На поиск у нас четыре часа. Потом обед, подготовка к завтрашнему свёртыванию лагеря и захоронению останков. Паша, ты ‒ левый фланг. Идёшь вон от того выворотня, азимут ‒ триста десять. Сёма, твой фланг ‒ правый, от тех трёх берёз. Азимут тот же. Фронт ‒ шестьдесят метров, между собой держим дистанцию в три-пять метров. Идём медленно, никуда не торопимся, смотрим внимательно. Доходим до вырубки, там привал, потом прочёсываем участок в обратном направлении. Вопросы? Нет? Отлично, по местам и за работу.

Там же, чуть позже

За полдня мы подняли ещё двух 'верховых'.

Одного заприметили как обычно ‒ по пробитой советской каске. Затылочной кости не было, и мох плотно заполнил череп изнутри. Когда Зорька вытряхнула бурый ком, проняло даже меня: на миг показалось, что выпали чудом сохранившиеся мозги ‒ настолько плотно отпечатался внутричерепной рельеф.

Пришли в себя, успокоили девчонок и потом долго собирали кости ‒ корни деревьев растащили их метра на три, и пришлось снимать весь дёрн вокруг. Заодно нашли ржавую пряжку с 'гот мит унс',[2] половинку немецкого 'смертника'[3] и незнакомую бронзовую планку с перекрещёнными по центру гранатой и штыком.[4] Самого немца не было.

‒ Отбились тут, похоже, фрицы, ‒ подвёл итог Паштет и засунул в планшет заполненный формуляр.

На второго мы наткнулись на склоне овражка, уже возвращаясь. Он был гигантом ‒ бедренные кости на пару ладоней длиннее привычных размеров. Поверх истлевшего бушлата лежала тёмно-зелёная пряжка, с неё смотрел в небо якорь. Каски не было ‒ 'братишки' шли в бой в бескозырках.

‒ Вот и 'чёрную смерть' нашли, ‒ выдохнул я, поворачиваясь к Мэри.

Подбородок у неё опять начал мелко подрагивать, а глаза стали больными.

‒ На, ‒ я торопливо сунул ей флягу и потянулся за 'Зенитом'.

Здесь управились быстро, а 'смертника' снова не было. Вообще, нам с ними в этой поездке не везло ‒ не нашли ни одного, даже пустого. Может, оно и к лучшему ‒ без доступа к архивам поиск родственников нам сейчас было бы не потянуть.

А вот экспонатов для будущего музея набрали полную сумку. Помимо обычной военной мелочёвки попадались и настоящие раритеты. Так, на одном из найденных немецких 'смертников' между эсэсовскими рунами была чётко различима надпись 'Freikorps Danmark',[5] но я не торопился просвещать окружающих: сами, пусть сами роют.

Была среди находок и овальная латунная пластина размером с ладонь, со шкалой и надписью 'Темп. цилиндра', скорее всего, от самолёта ‒ вокруг той поляны было немало дюралевых фрагментов. На следующую экспедицию я планировал провести там земляные работы.

Особенно долго ходил по рукам знак 'Осоавиахим. Бойцу ОКДВА'[6] с застрявшей в нём пистолетной пулей. Алексеич его разве что не вылизал и вернул с видимой неохотой.

Конечно, это было интересно, это было захватывающе, но важнее всего было иное: завтра на военном кладбище в Цемене упокоятся останки восемнадцати советских бойцов. Да, безымянных ‒ они такими и останутся. Но будет салют холостыми, будут флаги их, алого, цвета, и склонят с уважением головы потомки.

Всё ради этого. Не дать надорвать нить нашей истории.

Перекрашивать флаги ‒ паршивое дело. Пробовал, знаю...

Там же, позже

Трёх мисок плотного супа мне до ужина не хватило. Мы как раз напилили брёвен, под чутким Пашкиным руководством соорудили позади скамеек по нодье[7] на вечер ‒ каждый раз они выходили у нас всё лучше и лучше, и тут я почувствовал неодолимую тягу к кухне. Сопротивляться ей было бессмысленно, да и идти-то ‒ всего ничего... Я покорился.

У разделочного стола было многолюднее обычного: таких умных оказалось уже пол-отряда.

‒ Командир пришёл! ‒ громко объявил я, прикидывая как бы половчее пробраться к лотку с толстенными ломтями хлеба.

‒ Как пришёл, так и ушёл, ‒ усмехнулась Кузя и крутанула нож. ‒ Хотя стой. Натаскай-ка воды в бак.

Я огляделся: подготовка к отвальному ужину кипела вовсю ‒ Наташа, как старшая по наряду, припахала всех подошедших. Зорька с Семой чистили картошку, Алёнка нарезала морковь, рыдали на пару над тазиком с луком Томка и Яся. Сама Кузя колдовала над тушёнкой, собирая с неё верхний жир. У её ног елозила Фроська. Собака с обожанием смотрела вверх, на богиню с банкой в руке; лишь изредка она почти беззвучно дрожала горлом и с подозрением косилась на меня.

‒ Лучок обжарю на жире, ‒ пояснила Наташа, поймав мой недоуменный взгляд.

Я кивнул, нехотя взял покоцанное ведро и направился к стоящей чуть поодаль цистерне-водовозке. Из шланга, густо покрытого лепёшками подсохшей грязи, в дно со звоном ударила струя. Я смотрел на хрустальный водоворот и думал, что вот и Кузя за эти дни приоткрылась неожиданно светлой стороной: ещё в поезде она вдруг возложила на себя опеку над девицами, включая даже и Мэри. Командовала при этом спокойно, без напряга и исключительно по делу, поэтому её лидерство не оспаривалось и, похоже, не особо и замечалось.

'Надо, наверное, её как-то за это поощрить: инициатива нужная, а позиция 'старшей по курятнику' ‒ важная. Это может оказаться удачной находкой, ‒ думал я, переливая ведро в бак, ‒ да и в целом вся наша первая поездка вышла, вопреки известной пословице, на редкость успешной. Никто не накосячил по-крупному, не отлынивал, не тащил тайком патроны. И погода не подвела...'

В бак вошло четыре ведра. Кузя заглянула, проверяя, и удовлетворённо кивнула:

‒ Молодец. Теперь можешь смело на первый черпак приходить, заработал.

‒ Хозяюшка... ‒ проблеял я, жалобно косясь на хлеб за её спиной.

Девчонки беззлобно посмеялись, потом сердобольная Зорька выбрала горбушку потолще и присыпала её крупной блестящей солью. Откусить я не успел ‒ из-за моей спины вынырнула рука и ловко оторвала себе чуть больше половины.

‒ Мы хлеба горбушку ‒ и ту пополам, ‒ напел довольный Паштет.

Фроська посмотрела на меня и с пренебрежением шевельнула брылами ‒ я ощутимо пал в её глазах.

‒ Эх, ‒ выдохнул я, зажевал оставшееся и шагнул к зарёванной Томке. ‒ Дай, ‒ забрал у неё нож, ‒ иди, глаза вымой. И ты, Ясь, тоже, я дорежу.

Меня аккуратно чмокнули с двух сторон в щеки, и я вернул Фроське взгляд свысока. Не, всё фигня: экспедиция получилась что надо!