— А, да-да, конечно! — поспешил я согласиться, и наклонился, чтобы снять обувь.
Дедок суетливо крутанулся на пятках и засеменил на кухню. Я с удивлением уставился на его тапочки: носки их были загнуты кверху на восточный манер!
Настя нагнулась ко мне и шепнула на ухо:
— Не обращай внимания! — Она, видимо, с тревогой следила за моими мыслями, опасаясь, как бы я своими неуклюжими замечаниями всё не испортил. — И вообще, не удивляйся по пустякам. Главное удивление ещё впереди. — Она многозначительно шевельнула бровями и приложила палец к губам.
Я молча пожал плечами, встал, снял куртку, повесил её на свободный крючок вешалки, сунул ноги в предложенные услужливой хозяйкой тапочки (обычного, кстати, покроя) и поплёлся за нею в комнату.
Признаюсь, за всё время нашего непродолжительного знакомства она навела такого туману, что я, естественно, ожидал увидеть в их жилище что-нибудь из ряда вон. Уж и сам не знаю, чего: ну, мебель там с какими-нибудь прибамбасами, часы от потолка до пола, камин с финтифлюшками, ну, на худой конец, — ходики с кукушкой.
Однако воображение меня подвело. Ничем таким их квартира не выделялась: стол, стулья, два кресла, телевизор, несколько потёртый диван, кое-где аккуратно заштопанный заботливой рукой. Единственное, что сразу бросалось в глаза, — это огромный, во всю стену, книжный шкаф, доверху забитый книгами самых разных размеров и толщины.
— Проходи, садись, — Настя, с лукавой улыбкой наблюдавшая за мной, указала на кресло. — А я сейчас, только деду помогу.
И выпорхнула из комнаты.
Я остался один. Самое время привести в порядок разбредающиеся, как коровы у неопытного пастуха, мысли.
Итак, мой друг, как же всё-таки могло такое получиться? Я, ещё сегодня утром, — да что "утром"! — ещё сегодня вечером и слыхом не слышавший ни о какой такой Насте, да и вообще не помышлявший о женщинах по причине своей ужасной закомплексованности, так вот, как могло получиться, что вот он я, сижу в чужой квартире, у совершенно незнакомых людей, а они ведут себя так, будто тыщу лет меня знают?! А чего стоят эти Настины фокусы с телепатией? Или взять, к примеру, её заверения, что именно этот вечер привнесёт в мою жизнь нечто такое, что в корне перевернёт весь её уклад? Собственно, это уже произошло, если иметь в виду её вторжение в мой собственный мир. Девушки у меня никогда не было — я был очень стеснителен. Так что в ближайшее время подобного рода событие даже и не планировалось.
Честно говоря, я не мог отделаться от ощущения, что всё происходящее — крупный розыгрыш. Но что-то, всё-таки, не позволяло мне так думать. А что, я и сам затруднился бы сказать. Бесхитростность взгляда Насти? Может, её детская наивность, позволяющая ей переступать через определённые условности, не замечая их? Или тут надо говорить только о моей наивности? Доверился, увлёкся, дал себя охмурить...
Не знаю. Ответы на все вопросы, конечно, даст дальнейший ход событий. Если только ещё больше не добавит загадок и недоговорённостей.
Взгляд мой, бесцельно блуждавший по комнате, задержался на одной из полок книжного небоскрёба, где уютно устроились в ряд с десяток особо толстых фолиантов, "обутых" в довольно потёртые и засаленные обложки.
Я подошёл к шкафу, силясь разобрать названия на их корешках. Но как я ни вертел головой, мне это никак не удавалось. Я протянул руку, чтобы поближе познакомиться с одним из них. Но, заставив меня вздрогнуть, за моей спиной раздался надтреснутый голос неслышно вошедшего деда.
— Если не возражаете, молодой человек, не будем с этим спешить, — с какой-то странной интонацией проговорил он.
Мягко взяв за руку, он усадил меня в кресло. Потом вскарабкался на диван, стоящий напротив, и ласково улыбнулся:
— Ну-с, так как же вас по батюшке звать-величать?
Он провёл сухонькой ладошкой по своей всклокоченной бороде и поболтал ножками. При этом тапочек с одной из них свалился и я едва сдержал улыбку: в дополнение ко всему ещё и носки у деда были цвета зебры!
"Натуральный гном!" — пронеслось у меня в голове, и я тут же спохватился: дед мог услышать и обидеться.
— Вообще-то... — Я всеми силами старался придать лицу подобающее случаю выражение, но давалось мне это с трудом. — Вообще-то, Павлович. Но зачем так официально? Можно просто "Володя".
Но он как будто и не услышал моего замечания.
— Выходит, отца вашего Павлом звали... — Он задумчиво скосил глаза в сторону кухни и кивнул: — Да-да... Всё сходится... Всё определённо сходится! — торжествующе заключил он и опять поболтал ножками. Второй тапочек последовал за своим собратом.
Я собрался уточнить, что именно сходится и при чём здесь мой давным-давно почивший отец? Но тут дверь, ведущая на кухню, распахнулась, и на пороге появилась улыбающаяся Настя. Она держала в руках поднос, на котором при каждом шаге позвякивала посуда.
Я оживился в предвкушении. Уж чего-чего, а чай-то я люблю! Этого не отнять. Если быть до конца откровенным, то в чае я прежде всего ценил его результат — это в смысле его тонизирующего действия. Запах его я считал делом вторым, скорее развлечением, но именно тот запах, что источали чашки на подносе молодой хозяйки, меня пленил. Ноздри мои затрепетали в сладостном предчувствии.
А тут ещё, плюс ко всему, на подносе оказалось великое множество кондитерских чудес — карамелек, батончиков, шоколадок и ещё Бог знает чего разных форм и расцветок!
— Угощайся! — Настя поставила передо мною чашку с ароматным напитком и подвинула поближе кондитерский Монблан.
— Эт-то... что? — ошеломлённо просипел я, уставившись на поднос.
Настя улыбнулась:
— Это можно даже есть, — она хитро подмигнула деду, благодушно наблюдавшему за моей реакцией. — И при том — сколько душе угодно! Уверяю тебя, — подбодрила она, видя мою нерешительность, — это не кончится. Этого добра у нас... — И она сделала рукой широкий жест, означавший, видимо, неисчерпаемость запасов. — Так что — прошу! И ни в чём себе не отказывай!
Я попытался "догадаться":
— Недавно из-за границы?
Она игриво приподняла бровь:
— Ну... В некотором смысле.
Моё смущение можно понять, если принять во внимание то обстоятельство, что описываемые события происходили в так называемые "застойные" годы, когда наша пищевая промышленность простой люд конфетами не баловала. Жалкие ириски были тогда изысканным деликатесом, чего уж там говорить о более совершенных произведениях кондитерского искусства! Это сейчас молодёжь избалована изобилием разного рода сладостей, если не в кармане, так на прилавках магазинов, магазинчиков и всяких там "шопов", а ещё более — на экранах телевизоров, где удалые молодцы с усталыми глазами мужественно откусывают разные "марсы-сникерсы". А лично для меня, сладкоежки, тогда это изобилие явилось настоящим потрясением. Разноцветные этикетки так и зарябили у меня в глазах!
— Мил человек! — подал дед свой голос с высоты старомодного дивана. — Вы, пожалуйста, без церемоний! Не смущайтесь, чувствуйте себя, как дома. Я ведь знаю, что вы — сладкоежка, не так ли? — Я в ответ покраснел и заулыбался. — Вот потому мы и решили подсластить... м-м-м... предстоящую беседу. И ещё, — добавил он, принимая из рук Насти чашку с чаем, — как вы отнесётесь к тому, если мы сразу перейдём на "ты"?
— Как вам будет угодно... — рассеянно пожал я плечами, всё ещё сидя в ступоре перед подносом, заваленным сладостями.
Настя решила своим примером вдохновить меня: смело развернула одну конфетину и, отправив её в свой хорошенький ротик, она небрежно скомкала хрустящую бумажку.
Я, наконец, решился. Выбрал этикетку посимпатичнее и попытался извлечь содержимое на свет Божий. Но не тут-то было! Целлулоидная обложка, нежная на ощупь, поддаваться не желала. Я беспомощно вертел её в руках и никак не мог сообразить, с какой стороны к ней подступиться.
Настя улыбнулась и пришла на помощь. У неё это получилось довольно ловко: хоп! — и строптивая бумажка упала на стол в растерзанном виде, а вожделенная конфета, наконец-таки, перекочевала ко мне в рот.
Ну, ясное дело, это вам не халам-балам, как говаривала моя матушка, царство ей небесное! Вкус у конфеты оказался изумительным!
Я отхлебнул чаю и замер в восторженном онемении. Потом отхлебнул ещё. И закусил ещё одной конфетой. На этот раз с упаковкой я справился сам, изрядно её помучив.
Так, некоторое время, обмениваясь незначительными репликами, больше касающимися вкусовых качеств угощения, мы провели в ожидании: я — пока хозяева всё-таки откроют секрет моего здесь пребывания, они — пока я созрею, то есть разомлею от сладкого. Дед тоже размеренно окунал свои усы в чай, смачно при этом причмокивая и покряхтывая. Я заметил, что сладкого он не употреблял вообще. Зубы, наверное, берёг.
— Я, конечно, извиняюсь, — робко начал я, прерывая затянувшееся молчание. — Но можно ли мне, всё-таки, узнать, какова цель моего... гм!.. визита?
— Ну, разумеется! — Дед в беспокойстве поёрзал по дивану и поставил чашку на поднос. — Разумеется, мил человек! — Он вдруг беспомощно посмотрел на внучку: — А с чего же мы начнём? Вопрос, знаешь ли... э-э-э... не совсем...
— С начала, дедуля, — ответила та невозмутимо. — С самого начала.
— Гм-гм! — Дед привалился к спинке дивана и поджал ножки под себя. — Легко сказать! Человек-то ведь совсем... э-мм-не... не подготовлен!
— Да вы говорите, говорите! — Чаепитие привело меня в благодушное состояние. Я тоже устроился в кресле поудобнее и приготовился слушать. — Если что будет непонятно, я переспрошу.
— Ну что ж... — Дед что-то прикидывал в уме, с беспокойством поглядывая на меня. — Кстати! — вдруг оживился он, и брови его взметнулись под полог буйной шевелюры. — Мне Настенька сказывала, будто вы и астрологии... м-м... того... не чужды? А?
— Да как вам сказать? — Я был приятно удивлён и в то же время несколько смешался. — На уровне ученика первого класса. А что, это имеет отношение?..
— Самое непосредственное! — не дослушал дед. — Именно астрологический момент и явился толчком к нашей сегодняшней встрече! — Он соскочил с дивана и взволнованно забегал в одних носках по паласу взад-вперёд, заложив при этом руки за спину. Вдруг он остановился передо мною и, глядя в упор, резко спросил:
— Вы в Бога веруете?
Я оторопел от неожиданности и проблеял:
— Н-ну... Допускаю...
Я собрался сказать, что данная тема, обычно, меня мало интересовала, только, так сказать, чисто умозрительно, как вдруг почувствовал, что под столом на мою ногу осторожно надавила нога Насти: молчи, мол. Я, естественно, повиновался.
— Ладно... — Моё неопределенное отношение к данному вопросу несколько обескуражило деда. Он помолчал, жуя губами, будто пробовал на вкус очередную мысль, и, наконец, решился: — В принципе, это не существенно. Всему своё время. — Он махнул ладошкой, как бы отгоняя назойливую муху. — Договоримся так: я сейчас буду рассказывать, а вы постарайтесь меня не перебивать, поскольку рассказчик из меня никудышний, сбиться с мысли я и сам сумею. А мне нужно очень многое вам поведать...
Я согласно закивал головой, всем своим видом подтверждая готовность впитывать информацию. Дед покосился на меня и вновь забегал по комнате:
— История моя берёт начало ещё со времени появления на нашей грешной Земле небезызвестного Иисуса Христа... Уж о нём-то вы, надеюсь, слышали? — остановился он со странной ухмылкой на лице. Я развёл руками, показывая: ну кто ж, мол, его не знает? — Н-да... — продолжил дедок, видимо, не сильно удовлетворённый моей осведомлённостью. — Ну вот... Именно тогда всё и началось... — Бедный мальчик! — горестно вздохнул дед. — Он всей душой надеялся, что из нас получится что-нибудь путное! И, кроме неприятностей, — ничего... — Он задумчиво покачал головой и вдруг посмотрел на меня просветлённо: — А известно ли вам, молодой человек, что у Христа были последователи, ученики, так называемые апостолы?
— Д-да... — Манера его повествования меня опять застала врасплох.
— А количество их вам известно? — прищурился он, подходя ко мне ближе.
— Ну... — смутился я. — Кажется... двенадцать?
— Неверно! — вскричал дед, едва не проткнув меня указательным пальцем. — Распространённая ошибка, мил человек! Их было тринадцать!
— Тринадцать? — тупо повторил я и неожиданно для себя брякнул: — Чёртова дюжина?
Деда покоробило. Он отчуждённо посмотрел на меня, потом перевёл взгляд почему-то на часы, при этом на лице его отразилась смесь досады и сожаления, и вдруг решительно возразил, разрубая воздух ребром ладони:
— Черти тут совершенно ни при чём! Общепринятое заблуждение! Число "тринадцать" ничем не хуже всех остальных! — Он немного помолчал, видимо, успокаиваясь, и побежал дальше: — Суть не в этом. Тринадцатым апостолом был некто по имени Никодим, один из начальников иудейских, тайно сочувствовавший учению Христа. Трусоват был, — виновато вздохнул дед, — и потому не мог открыто выступить на его стороне. Но когда был суд над Иисусом, — гордо выпрямил он свою тщедушную грудь, — Никодим сделал всё возможное, и даже, может быть, невозможное, дабы облегчить его участь. Но, — при этом он развёл руками и приподнял плечи, — супротив предначертанного разве устоишь?.. Но я хочу сказать, что этот-то самый тринадцатый апостол имел от Иисуса особое поручение. Как известно, те двенадцать учеников были призваны нести Новый Завет по всему свету, обращая язычников в христианскую веру, что им удавалось, надо признать, с переменным успехом. За неё, за веру-то, они и пострадали... Н-да... Ну, за святое дело не грех и пострадать... Знали, куда шли... Только ведь всё дело-то в том, что Иисус был вовсе не тем, за кого себя выдавал! — повысив голос, дед многозначительно посмотрел на меня. — Да, действительно, он принёс в наш мир новое учение: на смену старому закону, провозглашавшему принцип "Око за око, зуб за зуб!", он принёс нам, неразумным, Новый Завет, призывающий ко всеобщей любви. Тогда это было нечто совершенно новое, по понятиям тех времён — еретическое! "Возлюби ближнего своего!.". — с пафосом в голосе произнёс дед и вдруг остановился: — Вам что, неинтересно?
Видимо, это читалось на моей физиономии. Но судите сами: вместо приятного вечера в обществе красивой девчонки я попал на бесплатную лекцию по теории христианства, ничуть не приближавшую меня к пониманию связи между деятельностью Иисуса Христа, посещавшего евреев Бог знает когда, и моего сегодняшнего пребывания на столь необычно званом ужине.
— Нет-нет, почему же? — Я поспешил придать своему лицу выражение воодушевлённого внимания. — Излагаете вы довольно... гм!.. колоритно, я бы сказал. Но, позвольте заметить, ведь это всё... э-э... гипотезы?..
Боже! Лучше бы я этого не говорил!
— Гипотезы?! — вскричал дед и, подбежав ко мне, задрал левый рукав своей просторной рубахи: — А это вы видите?! — И он выжидательно уставился мне в лицо.
Его запястье охватывал скромный, ничем не примечательный, металлический с виду, браслет, тускло поблёскивавший недорогими, как мне показалось, украшениями.
