23. Карта Ноль

Степан вновь усмехнулся углом рта.

— Нет уже Таманцева, — буркнул Иванцов, — сам же знаешь. А твои и так у тебя. Будет тебе Карта Ноль. Надеюсь, что не понадобится.

— Знаю. В общем, мне нужны мои. И... — старшина с силой потер лоб рукой и закончил жестяным, без выражения голосом:

— И один ребенок. Девочка. Сирота.

* * *

Девочку отыскали быстро. Помог все тот же старый сторож, который проводил отряженных Чирковым бойцов в дом фрау Гертруды Зиблих, где временно укрывались приютские воспитанники. Сама Фрау Зиблих, добрая, необъятных размеров женщина, когда-то была поварихой в этом самом приюте, и теперь громко сокрушалась, видя, как русские солдаты уводят девочку прочь. Слезы текли по ее широкому лицу, а руки бессильно мяли оборки серого платья. Успокаивать ее никто не стал, только Чирков через переводчика коротко пояснил: девочку хотят расспросить по важному делу. Фрау Зиблих не поверила, но возражать не осмелилась, только всхлипывала часто.

Девочка, которую, как выяснил капитан, звали Ангела, была тихой и робкой. Молча, не сказав ни слова, она взяла свой узелок, так же молча пошла вместе с Чирковым и двумя бойцами. На вид ей, тощенькой, было лет десять, не больше. Вначале капитан попытался с ней заговорить, но на все вопросы Ангела только вздрагивала испуганно.

Поглядывая на нее, бредущую рядом, Чирков ощущал острую, почти невыносимую жалость. Он был военным, а значит, человеком дисциплинированным, и приказы начальства выполнял точно. Но внутри его грызла мысль о том, что эту девочку ожидает что-то ужасное. Капитан вспоминал Нефедова, его невыразительный голос, знак Охотника на гимнастерке. Он, как и все, слышал про Охотников, и, хотя ни разу не видел их в работе, но сталкивался с результатами этой самой работы не один раз. Они появлялись там, куда никто другой не сунулся бы ни за какие коврижки. Потом так же незаметно исчезали. Сколько их погибало в схватках с Тьмой, никто не знал. Знак Охотника, словно каменная стена отделял человека от всех прочих, ставил его особняком, лишал семьи, личной жизни, детей. Лишал жалости к себе и к другим.

По тому, как с Нефедовым, который был простым старшиной, разговаривал полковник Иванцов, было понятно — таких Охотников, как он, можно пересчитать, пожалуй, по пальцам одной руки, да и тех хватило бы с избытком. Вот только от этого на душе у капитана было еще тяжелей.

— Прибавить шаг! Времени мало, — скомандовал он бойцам, чтоб хоть как-то заглушить в себе эту непрошеную жалость к чужому ребенку. Ангела, спотыкаясь, брела рядом.

Нефедов в эти самые минуты ничего такого не чувствовал. Он был занят и предельно сосредоточен. Старшина плел "руненшутц" — сложный охранный оберег, вязать которые умели только единицы. Обережное заклятье включало в себя слова, да еще рисованные на куске кожи руны и внешне выглядело совсем просто — россыпь четко начерченных знаков, идущих по спирали. Квадрат кожи мог бы спокойно уместиться в ладони ребенка. Правда, у того, кто осмелился бы взять его в руки, через миг ладони не осталось бы совсем. Как не осталось бы и самого смельчака. Руненшутц подчинялся только тому, с кем был связан плетением, или тому, кого связавший указал бы в качестве носителя.

Пот заливал лицо Степана, гимнастерка на спине давно промокла насквозь. Сидя посредине подвальной комнаты без окон, он медленно, по миллиметру, вырисовывал последнюю руновязь. Снаружи дверь в комнату стерегли Ласс и Тэссер. Нефедов чувствовал, как воздух вокруг него становится горячим и вязким, как кисель. Вдыхать его было мучительно трудно.

Все! Он провел последнюю черту. Оберег затрещал, вспыхнул на миг и тут же покрылся толстым слоем инея. Этот иней не таял в руках и не мочил пальцы, но пронизывал холодом до самых костей, оставляя на коже ожоги мороза. Степан аккуратно положил его в кожаный чехол на ремешке, потом повесил на шею, чувствуя, как холод проникает через три слоя дубленой кожи.

Дверь отворилась, в комнату бесшумно вошли альвы.

— Я готов, — сказал старшина, поднимаясь на ноги.

* * *

— Ангела, значит, — повторил Нефедов вслед за Чирковым. — Ясно. Спасибо, товарищ капитан. Теперь наше дело, вы не мешайте. Хотите, будьте рядом. Но чтоб ни вздоха, ни слова. Понятно? За этот круг не выходить.

— А что... — начал, было, Чирков, но Нефедов не дал ему договорить.

— То, что сейчас будет — необходимо. Никак без этого, понимаете? Хотим людей спасти, надо торопиться. Все!

Он подошел к девочке, которая стояла у дверей в подвал и испуганно смотрела вокруг. Шею и плечи Ангела кутала в старенький платок, придерживая его на груди рукой. Ее глаза, и без того большие на худеньком лице, стали совсем огромными, когда она увидела Ласса, статуей застывшего в углу.

— Bitte entfernen Sie... das Kopftuch,** — коротко, подбирая слова, сказал ей Нефедов. Девочка посмотрела на него с ужасом. Тогда старшина присел на корточки, взял ее за свободную руку двумя ладонями и тихо, ласково сказал что-то, что Чирков не расслышал. Ангела закивала, попыталась улыбнуться и разжала вторую руку. Платок упал на пол и остался лежать у ее ног.

Дальше все случилось почти мгновенно. По обе стороны от девочки выросли Ласс и Тэссер, которые схватили ее за руки и развели их в стороны. Нефедов одним плавным движением переместился ей за спину. Он сорвал с шеи кожаный мешочек и выхватил из него белый, искрящийся под лампой, квадрат. Лицо старшины дернулось от боли, он выкрикнул какую-то непонятную фразу и вдавил квадрат прямо в спину Ангеле, между лопаток.

Девочка закричала. Это был крик невероятной муки, вибрирующий визг смертельно раненого животного. Ее худенькое тело выгнулось в дугу, так, что она почти достала затылком до собственных пяток. Внезапно вой оборвался на самой высокой ноте, и девочка рухнула прямо на руки белому как мел Нефедову, стиснувшему в зубах костяную пластину амулета.

— Да что ж ты делаешь, сволочь! — не выдержал Чирков. Он рванулся было, чтобы остановить, прекратить — но тут же что-то швырнуло его назад, впечатало в шершавую стену. Совсем рядом оказалось нечеловеческое лицо с черными глазами, в подбородок уперлось острие костяного ножа. Чирков замер, глядя в глаза альву.

— Отпусти его, Тэссер, — голос Нефедова звучал устало. — А ты, капитан, охолони малость. Тебе только что жизнь спасли. Вышел бы ты из круга — и пока, суши портянки на тот свет.

— Зачем с ней... так... — хрипло, с ненавистью проговорил капитан.

— Все с ней в порядке, — сказал старшина. — Спит девчонка. Проснется и даже не вспомнит ничего. Нам ее с собой взять придется, а без руненшутца она и пяти шагов не пройдет. Теперь вокруг нее защита такая, что не позавидую тому, кто к ней с дурной мыслью сунется. За тебя-то спокоен, вон ты как вскинулся, чисто Аника-воин.

Он внимательно глянул на Чиркова.

— Что, товарищ капитан? Нелюди мы, Охотники?

— Нет... — растерянно пробормотал Чирков. — Я просто... не ожидал такого.

— Бывает, — Нефедов уже думал о чем-то своем. — Все. Теперь до вечера готовимся.

Закат навалился на Рутцендорф как-то сразу, будто в небесах разлили ведро багровой краски. Солнце стремительно упало за горизонт, и сумерки вступили в свои права. Городок жил тихой жизнью — проходили по своим маршрутам военные патрули, изредка проезжала машина, местные жители сидели по домам, соблюдая комендантский час.

Степан Нефедов, одетый в черный комбинезон, устроился на куче щебенки у стены полуразрушенного дома, глядя туда, где пустая улица давала крутой поворот. На ремне у старшины висел "парабеллум" в потертой кобуре и нож в простых серых ножнах. Рядом стоял высокий светловолосый парень. Это был Никифоров, маг из Особого взвода

— На самом деле, там никакого поворота нет, — сказал Нефедов капитану Чиркову, который подошел и теперь, прищурившись, пытался рассмотреть улицу в полумраке.

— А что там? — спросил Чирков.

— Кирха там. И погост ихний. Только глаза всем заморочены. И не просто заморочены, а даже сдвинулось все кругом. Если сейчас туда пойдете, товарищ капитан, то выйдете к площади, которая у нас за спиной. Такая вот геометрия, понимаешь, — усмехнулся Нефедов. Тут же посерьезнел и тихо спросил у парня:

— Никифоров, что видишь?

— Почти ничего, — отозвался светловолосый. — Вроде есть какие-то очертания. Ясно, что туда надо идти. Если бы время было, как следует подготовиться...

— Если бы нашей бабушке, да дедушкин... прибор, — отозвался Нефедов. Посмотрел на Чиркова. Капитан заметил, что глаза у старшины тоже стали черными, как у альвов — две бездонные дыры.

— Все, капитан. Попрыгали, понеслись. Ждите сигнала. Какого — не знаю, но ты точно не пропустишь. Давай, как договорились — следите. Чтоб здесь и мышь не проскочила, а главное, чтоб не шлялся никто. Всем оглобли заворачивай.

Он встал, взял за руку безмолвно стоящую в тени Ангелу, тут же отпустил, погладил по голове. Девочка серьезно, уже без страха посмотрела на него, кивнула и медленно пошла по улице.

— Warten Sie,

* * *

— негромко окликнул ее Степан. Девочка послушно остановилась.

— Слушай, старшина, — спросил Чирков, радуясь хоть малой отсрочке, после которой, как он ясно понимал, спрашивать будет некогда и не у кого, — а зачем ты ребенка-то с собой тащишь?

— Ты волком только на меня не смотри, — Нефедов ухмыльнулся. — Давай покурим напоследок, потому как непонятно, доведется ли потом покурить.

Они закурили, каждый свое.

— С собой ее тащу, потому что в том заклятье, которое они вокруг кирхи и кладбища сплели, есть только одна уязвимая щель. Напролом туда идти — можно хоть на танке, все без толку будет. Да ты сам видел, как тут танкисты гарцевали, опять на ту же площадь и приехали. А щель здесь такая, что пройти сквозь нее можно, но только поводырь должен быть особенный.

— Как она? — Чирков посмотрел на Ангелу.

— Как она. Девочка, да еще и сирота. Отрезанный ломоть. Объяснять всего не буду, только одно запомни — ей сейчас ничто не грозит. Если в нее выстрелить из пушки, то снаряд в стволе разорвется. Если из пулемета — в нем патрон переклинит. А если вдруг найдется ухарь, который с ножом кинется, он сам себя и зарежет. За ней пойдем, она нам откроет дорогу. А дальше уже наша забота, мы тоже вроде как не от мира сего.

— Прямо как в сказке, — удивился капитан.

— Такие сказки в гробу бы виделись, — сплюнул Нефедов. — Ладно, хорош трепаться. Пора.

Он бросил окурок под ноги, наступил на него подошвой шнурованного парашютного ботинка, и, прежде чем Чирков успел что-то сказать еще, исчез в тени, кивнув Ангеле. Девочка вышла на середину улицы и пошла вперед, зябко кутаясь в платок. Вслед за ней, нога в ногу, след в след, как волки, двинулись три темные фигуры.

"Нефедов... Никифоров... третий кто?" — подумал Чирков. Третьего он не знал, но это точно был кто-то из Особого взвода, большая часть которого невидимо и неслышно притаилась в развалинах вокруг. Уважение к Охотникам, щедро смешанное со страхом, еще возросло у Чиркова, когда несколько часов назад он увидел смертный обряд. Особый взвод отпевали живьем. Причем, и по-христиански, и по совсем древним, языческим обычаям. Каждый из Охотников становился живым мертвецом, уже не имевшим ничего общего с обычными людьми.

— Часто вы так? — спросил тогда капитан у Степана Нефедова.

— Каждый раз, — усмехнулся в ответ старшина.

— А как же ваши альвы?

— Им незачем, они и так стир"къялли.

— Кто?

— Это значит — Все равно, что мертвые. Клан их считает мертвецами, неуязвимыми.

Теперь эти стир"къялли ушли вперед, и ждали людей где-то там, рядом с вероятным проходом. Чирков еще раз глянул на светящийся циферблат часов, вздохнул и приготовился ждать. На всякий случай он проверил обойму в пистолете, хотя совершенно непонятно было, понадобится ли ему "ТТ", если из открывшейся вдруг дыры на него попрет непонятно что.

* * *

Шаг в шаг. След в след. Еще раз. Еще раз. Двести шагов. Триста. Четыреста.

Улица по бокам стремительно чернела, мир распадался на хлопья, подобные горелым обрывкам черной бумаги. Эти хлопья кружились и дергались, застилая все поле зрения. Чувствуя, как начинает болезненным током пронизывать зубы сунутая под язык пластинка оберега, Нефедов аккуратно двигался вслед за еле виднеющейся в сумятице черных хлопьев фигуркой Ангелы. Девочка двигалась безжизненно, как автомат, не прибавляя шаг.

Позади дышал Никифоров — долгий вдох, три коротких выдоха. Транс.

Старшина не видел, но знал и чувствовал, что их малая группа входит сейчас, словно узкий острый клинок, в тело сплетенного вражескими магами заклинания, раздвигая и разрезая руновязь. Где-то там, вокруг защиты, которой сейчас прикрывала их, сама о том не зная, Ангела, бесновались такие силы, которые могли бы превратить в лужи кипящего металла целую танковую дивизию, испарить озеро или город. Но внутри руненшутца стояла мертвая тишина, нарушаемая только звуком шагов и дыханием.

Глядя в спину Ангеле, старшина видел, как постепенно тает иней, покрывающий ее платье между лопаток. Руненшутц отдавал свою силу без остатка.

Внезапно вокруг будто лопнул невидимый гигантский пузырь. Хлынули звуки — безжизненный хор тянул литанию на латыни, что-то скрежетало, щелкало в такт.

Они прорвались внутрь.

— Ложись! — шепнул Нефедов, сильным толчком свалил Ангелу на землю и зажал ей рот. Девочка, которую до сих пор прикрывало охранное заклятье, заворочалась протестующе, ее зубы впились Нефедову в ладонь.

— Тихо, тихо... — прошептал он. — Аккуратно.

Девочка слабо простонала что-то непонятное.

— Спи, — сказал Степан. Рисковать было нельзя, поэтому он не стал произносить Слово Силы, а вместо этого легонько царапнул Ангелу по шее острым костяным шипом, который вынул из наплечного кармана. Девочка моментально обмякла, задышала медленно и почти неразличимо, потом слабое дыхание и вовсе прекратилось. Степан приложил два пальца к тонкой шее. Пульса не было.

Хорошо.

Мартаан, альвский яд, состав которого не был известен даже Нефедову, гарантированно превращал любого человека в труп. Но только ночью и только до восхода солнца. Пока в небе царило Солнце Мертвых — Луна — такой человек не дышал, его сердце не билось. С восходом солнца он просыпался, чувствуя тяжелую слабость, но больше никаких неприятных последствий для организма не было.

Хорошо. Теперь даже те, кого может исторгнуть из себя кладбище, примут Ангелу за мертвую, сродни себе, а значит, никакого интереса не проявят.

Нефедов осторожно положил Ангелу на траву, огляделся вокруг. Пение лезло в уши, но пока что никого не было видно. Группа оказалась на самой окраине кладбища. Прямо на Степана слепо уставился замшелый, изъеденный временем и дождями каменный ангел на чьем-то покосившемся надгробии. Сзади из темноты вынырнул Никифоров, набросил на тело девочки плащ-палатку, обшитую лоскутами ткани. Теперь, даже вблизи Ангелу нельзя было отличить от заросшего травой могильного холмика.

Впереди мигнул огонек. Ласс. "Никого. Можно", — понял Степан. Под языком нестерпимо саднило, лютая горечь стояла во рту. Он выплюнул истончившуюся пластинку амулета, скрипнул зубами.