Живущий в тебе

Развив дальше теорию гранулированности мира, на основании закона взаимосвязи между пространственным объёмом и временем, люди научились сжимать биоволны до микроуровня, кодировать их, и посылать в подходящие приёмники микромиров. Для истинного носителя души, безопасно находящегося в своём мире, проходил только миг, достаточный для того, чтобы "скачать" информацию. А его "Я" всю эту информацию добывало, проживая за этот миг сотни, тысячи лет в микромире. И иногда за такой миг душа неузнаваемо изменялась, заразившись особыми "вирусами" любви, ненависти, горя и безумия.... Но всё-таки многие соглашались принять в себя трафики чужих миров, изучать, изменять, изменяться самому.... Так я оказался в этом мире и в этом человеке.

Наконец я настолько пришел в себя, что сумел разлепить этому парню веки и получить порцию мутноватого света в глаза. В этом свете вырисовалось довольно неприглядная картина действительности. Жилище представляло собой сырую яму, прикрытую сверху ветками и травой. Свет проникал через прорехи в крыше, а так же через завешенное какой-то дырявой шкурой отверстие, вход. Я лежал на полу, в месиве грязи, которую, по-видимому, сам же и взбил, свалившись с лежанки, когда тело билось в судорогах при вселении. Из обстановки этого шикарного жилища присутствовало несколько камней, представляющие собой очаг и одновременно стол, лежанка из груды хвороста и грязной соломы да несколько костей неизвестного животного в углу. Я начал шевелиться и получил довольно интересное открытие — мое тело само знает, что ему делать. Меня как бы несли; ощущение, будто я в лодке на волнах, тело двигалось, предметы приближались и удалялись, а у меня никак не получалось этим овладеть. Например, руки: они поднимались и что-то делали сами по себе. Я даже испугался, когда моя собственная грязная пятерня показалась у глаз, но она лишь протёрла заспанное зрение и вытерла сопли и пену у рта. Когда тело встало, меня чуть не вырвало, ощущение было как при подъёме лифта. Но, немного подвигавшись, я стал быстро привыкать. А еще рядом с моим сознанием начали возникать мысли бывшего хозяина тела. Он испуган ночными событиями, ему нужно куда-то идти, появилось устойчивое и извечное чувство голода. Что ж, предоставлю пока ему свободу действий, нужно прижиться, понаблюдать, изучить мир, который теперь мой.

— Первый день

Солнце уже вовсю освещало мир, когда Марко вылез из берлоги, которая служила ему жилищем. Яркий свет врезался в глаза после сумрака землянки, я невольно зажмурился, а когда зрение вернулось, стал осматриваться вокруг себя. Прямо перед входом в землянку была вытоптана небольшая площадка, её обступали корявые обгрызенные кусты вперемешку с полянами густой травы, среди которой царственно шевелили колючими коронами колоссальныё репейники. Со всех сторон дальше над кустами поднимались высокие незнакомые деревья. Первым делом моё тело отошло к кустам, и запустило струю накопившейся за ночь воды. Тоже надо.

А вот и мой первый соплеменник. Довольно загаженная тропинка вела куда-то между зарослей, и по ней ко мне приближалась, почти бежала, какая-то старая женщина, страшная, всклокоченная, одетая в грубый рваный мешок и жилетку из шкуры, похожая на рогатую жабу. Она гневно потрясала кулаком и суковатой палкой в другой руке, выкрикивая ругательства, широко разевая щербатый рот и пуская злые складки по коричневому лицу. Я откуда-то понимал её язык

— Марко, почему коровы без присмотра? Ты ещё спишь, дриппа, волчья кость? — орала она, тряся седыми космами. Увидев её, Марко вздрогнул, подтянул дырявые штаны и теперь молча и неподвижно стоял, уставившись на старуху, судорожно мигая, пытаясь миганием сузить широко раскрытые виноватые глаза. Начали сглатываться какие-то сухие горловые шары, а внутри нарастал непонятный страх — столбняк, но под его глыбой пробивался хиленький росток возмущения и обиды. Сама ты дриппа, ведьма проклятая....

— Здоровая скотина, приблуда, только и знаешь, молоко воровать и жрать! А что телят волки растащат, тебе наплевать! У-уу, дриппа!

Она всё наступала, заслонив своей мешочной фигурой всё окружающее, впихивая своё перекошенное от злости лицо прямо в глаза Марко.

— Иди сюда! — истерически орала старуха, хотя Марко и не думал пока убегать. -Недоедок волчий!

Приблизившись, она протянула руку и ухватила Марко за ухо. Я почувствовал, как рвануло и остро укололо жгучей болью сбоку головы. Когти старухи впились в кожу, она немилосердно тянула и выкручивала ухо, второй рукой нанося удары палкой. Теперь уже и вырваться было сложно, старуха цепко держала за ухо, каждое лишнее движение добавляло боли и треску в натянутой коже.

Марко что-то кричал, но старуха продолжала своё дело, посыпая Марко всеми обидными прозвищами. Размахнувшись как-то снизу своей палкой, она попыталась нанести очередной удар, но попала Марко между ног, от чего у меня на несколько секунд потемнело в сознании от боли. Тело закусило зубы от боли и неловко полутолкнуло — полуударило рогатую жабу обеими руками в лицо и грудь. Она такого не ожидала, подалась назад, зацепилась пяткой за что-то там в траве и завалилась на спину.

В мозг Марко поступил сигнал, что он сделал что-то страшное, что было делать нельзя. В нём сразу поползла трусливая горячая волна, а старуха, едва упав, не успев, как следует, коснуться земли, тут же начала отчаянно подниматься, цепляясь за траву скрюченными от гнева пятернями. Она завизжала ещё громче, теперь уже каким-то диким тонким воплем:

— Ах ты ж тварь! Руку поднимаешь? Фран! Фра-ан! — покричала она куда-то позади себя.

Марко уже бежал в кусты, хромая, прижав полыхающее ухо одной рукой, а другой раздвигая колючие тяжелые ветки чертополоха, и присел, спрятавшись за широкими листьями, тяжело дыша в мокрую, исползанную дождевыми червями землю. Ухо как ухо, но очень болело внизу живота, удар пришёлся по самому тому мужскому месту. А эта ведьма уже тоже пробиралась за ним, зло давя мясистые лопухи.

— Здесь он! Фран! Вон он! — орала она, показывая на Марко корявым пальцем.

Рядом в кустах затрещало, затопталось, там пробирался ко мне кто-то побольше старухи. Поняв, что спрятаться не удалось, Марко поднялся, чтобы убежать дальше, но поскользнулся и упал на руки. Его тут же схватили за шиворот и остановили, обдав злостью, презрением и запахом пота. Он не успел даже взглянуть на того, кто его поймал, тут же почувствовал удар кулаком по лицу. Треснуло возле носа, потемнело в глазах, в рот полился солёный вкус крови.

Один из них захватил Марко рукой за шею, пригнул к земле, нанося снизу удары в лицо свободной рукой, а другой стал пинать ногами сбоку. Подоспела старуха, прикладываясь своей палкой по мешанине рук и спин. Марко закрывал лицо руками и что-то мычал, пытаясь вывернуться из захвата и в то же время прикрыть коленями и руками живот, куда ему старались попасть ногами. Коленей и рук не хватало, болезненные удары сотрясали лицо и рёбра.... Уловив короткое затишье между ударами, Марко, не глядя, рванулся в сторону и у него получилось разорвать захват, выскользнуть из чужих цепких рук, он отчаянно оттолкнулся ногами и, сбивая ветки грудью и лицом, побежать.

— Мы тебя ещё поймаем! Дриппа! Иди корову поцелуй! — Его не стали догонять, зато вслед долго слышались ругань и свист, угрозы и насмешки.

Убежав от своих обидчиков, отплёвываясь кровавой слюной, Марко побрёл через лес к краю болот, к стаду, где, как я понял, он и должен был сейчас находиться. Он усвоил очередной урок.

Я в полной мере чувствовал физическую боль этого тела. Вот ухо саднит, нос и губы разбиты, по печени мне здорово врезали (Фран, ублюдок, постарался напоследок, ногой), боль в паху вроде прошла. Вживаясь и привыкая, я впитывал в себя эту боль, как ощущение тела. Движения души Марко пока не чувствовалось, она где-то забилась в уголок сознания и не показывалась. Не было его чувств. Разве что расплывался мутными волнами страх, когда на него орала старуха, когда поймали и били, но быстро забылся и прошёл. Душа Марко даже не пыталась возмутиться тем, что его побили, наверное, он привык, посчитал, что так и должно быть. На данный момент, его глаза (один из которых медленно наливался обширной гематомой) уже искали еду, а не способ восстановить справедливость.

"Ладно, пусть пока делает всё, что хочет" — ещё раз подумал я и предоставил Марко полную свободу, рассматривая и изучая его мир его же глазами.

Сегодняшний мир Марко оказался невелик и заключался у стада небольших, поджарых, облепленных грязью коров. Вокруг расстилались первобытные холмистые луга, заросшие густыми травами, из которых местами поднимали головы и спины серые обломки скал, выбегал на склоны холмов колючий кустарник. В низинах буйствовал камыш, блестела застоявшаяся, поросшая ряской вода. Старый лес на востоке отступил от этой волглой долины, оставив после себя кочки да пни, поваленные мшистые стволы и редкие живые деревья на пригорках. На западе, за болотами, подпирали небеса белые шапки гор. Коровы разбрелись по пастбищу, а пастухи, полагаясь на чутьё собак, собирали в заплечные сумки ягоды кизила, выкапывали болотный корень, не выпуская из рук крепких, обожжённых на конце палок-копий.

День не принёс для Марко каких-либо особых происшествий, во всяком случае, его больше никто не бил. Марко бегал за полудикими коровами, гонял их палкой, исторгая из себя дреговские ругательства. Заметив ярко-зелёные побеги, мясистые прямые листья, выходящие из земли, Марко вкапывался в землю руками, доставал корни этого растения, а затем, слегка обчистив налипший грунт, засовывал болотное лакомство себе в рот пальцами с длинными грязными ногтями, и разжёвывал, скрипя на зубах песком. Встретив куст с зеленоватыми ягодами, Марко тут же стал их обрывать и жадно поедать, терпя кислейший и приторно-вязкий вкус, но, услышав призывный крик пастухов, бросил это занятие и побежал отправлять стадо на водопой.

Я привыкал к своему новому телу, изучал содержимое его мозга. Главное и основное для этого мозга — постоянный сигнал от желудка о извечном чувстве голода. И ответ на него — стремление добыть еду любой ценой. Отсюда и система оценки окружающего. Всё, что творится вокруг, оценивается однозначно — удастся набить свой живот или нет. Как можно меньше движений, только самые необходимые для добычи еды. Можно потихоньку напиться молока прямо из вымени коровы, пока не видят другие пастухи, раскопать и сожрать сладкие корни. Если попадётся какая-то зверушка или птица, мясо можно съесть и сырым, чтобы ни с кем не делиться возле костра, а то и совсем отберут.

Окружающие люди в сознании Марко оцениваются тоже просто, на три категории: те, от которых можно получить еду, те, которые могут отобрать еду и бесполезные. Все они могут побить, особенно достаётся от молодых, которые бросаются камнями, смеются и обзывают, а если поймают, когда их много, — бьют. А вообще мозг Марко не отягощён никакими проблемами, нет и не было каких-либо мыслей что-то поменять. В посёлке бьют — ну и ладно, можно потерпеть или убежать и спрятаться. Но убежать недалеко, лес пугает, там смерть смотрит жёлтыми звериными глазами. А ещё в посёлке есть женщины, в Марко, как и у любого в его возрасте, нарастает неудовлетворённость, жажда к продолжению жизни.

"Да ты, парень, силён", — подумалось мне, когда довелось увидеть теперь своё "собственное" мужское достоинство.

Стадо пасли, кроме Марко, ещё два пастуха из племени дрегов и двое ургов, диких лесных людей. Урги, полулюди, полуживотные, похожие на горилл и создания, неуклюжие, но обладающие огромной физической силой, были приручены дрегами и использовались для тяжёлого труда и охраны стад. Взрослый ург мог легко задушить медведя, растоптать и разорвать стаю волков. Эти чудища были всеядными: питались травой, листьями, желудями, но любимое лакомство для них всегда была падаль. Урги отличались от животных тем, что одевались в шкуры, изготавливали дубины и каменные топоры и могли разговаривать между собой, некоторые даже понимали человеческий язык. Марко воспринял спокойно, а я даже вздрогнул, когда одно из этих созданий, повернув ко мне своё покрытое чёрной шерстью "лицо" с тяжёлыми надбровными дугами и клыкастой пастью прорычало какое-то слово на языке дрегов. Семейство ургов — огромный самец, четыре самки, с десяток молодых ургов и детёнышей жило у посёлка, в нескольких шалашах, сооруженных при помощи людей. Охотники всегда бросали им часть добычи, внутренности животных и за это урги помогали поселенцам.

Стада ургов с незапамятных времён бродили по этим лесам и болотам, кочуя вслед за крупными травоядными, ожидая падежа больных и раненных животных, перебиваясь подножным кормом. Но по каким-то причинам дикие урги отселились дальше на север. То ли их вытеснили более цивилизованные переселенцы с южных областей, то ли что-то изменилось в животном мире и растительности, дававшим пищу этим людям, но

урги ушли. Охотники говорили, что они облюбовали для себя пещеры в лесах Орилла. Только в некоторых, самых диких и недоступных местах, они ещё жили и в этих краях. Дреги говорили, что встречали небольшое стадо и здесь, на болотах.

Кроме вечно невозмутимых ургов, возле стада хозяйничали ещё два пастуха из племени дрегов. Об этих своих соплеменниках Марко знал не так уж и много. Одного из них звали Килин, и он считался старшим. Он был уже немолодой, высокий и сутулый, весь иссеченный шрамами, с покалеченной ногой и потухшими, бесцветными глазами. Говорили, что Килин — чужак, он прибился к дрегам так же, как и Марко, но кто он, и откуда, он никому не рассказывал. Вечно мрачный, замкнутый, Килин никогда ни с кем не вступал в разговоры, иногда казалось, что он вообще не умеет разговаривать.

Другого напарника звали Чела, он был младше Марко и тем более Килина, но был шустрым, подвижным, разговорчивым, в отличие от своих вечно угрюмых и безразличных ко всему товарищей. Видя, что Килин и Марко совершенно не стремятся командовать, безучастно относятся ко всему, почувствовав слабину, Чела начал покрикивать на них, перебрав на себя руководство. В последнее время он даже стал упиваться своим лидерством, орать на своих молчаливых помощников, обзывать их последними словами. Но когда Чела как-то особенно задел Килина, тот молча и горбато подошёл к зарвавшемуся "командиру" и ткнул его тупым концом копья в грудь. От этого удара Чела сложился пополам и долго потом не мог выпрямиться, пуская слюни и слёзы. "В следующий раз — поверну" — глухо пообещал Килин, и поднёс к глазам Челы остриё копья, только на миг глянув в упор своими тоскливыми глазами. После этого случая Чела напрочь забыл все бранные слова, хотя командовать не перестал, иногда опасливо поглядывая на копьё в руке Килина. К Марко Чела никак не относился, во всяком случае, он не принимал участия в походах поселковой молодёжи против чужака.

День устал, затих багровым закатом, наклонился к вечеру; коровы лениво потянулись к посёлку, размахивая отвисшими животами и виляя облепленными репейниками хвостами. Марко брёл позади стада, давя босыми ногами свежие коровьи лепёшки, изредка шевеля отстающих животных своей палкой. В его мозгу глухо ворочался всё тот же извечный вопрос, перекликаясь с бурчанием живота, которому сегодня достались лишь пара горстей зелёно-кислых ягод да корней напополам с грязью — добыть еду. А я анализировал его положение и соображал, что делать дальше. В посёлке он так и не стал своим, на Марко не распространялись законы племени, его каждый мог побить, отнять еду или просто посмеяться. Его прозывали "дриппа", что значило "волчья кость". Взрослые воины не обращали на него внимания, но для одногодков и подростков помладше Марко всегда был объектом насмешек и унижения. Посмеяться над ним, ударить побольнее, сделать ему какую-нибудь гадость стало для местной молодёжи своеобразным спортом. Он был как волк в собачьей стае, дреги почему-то чувствовали в нём чужую кровь, чужой запах, чужую повадку.