Проходя в очередной раз в тени раскидистых пушистых ветвей, он увидел справа от тропы сверкающее маленькое озерцо, отражающее зелено-голубое вечернее небо, каменистые берега которого сплошь заросли кустарником. Оттуда доносилось негромкое утиное покрякивание. Ну, нет, хватит! Теперь-то он точно не пройдет мимо: добыча сама плывет в руки, тут только и остается, что точно пустить стрелу, а уж в этом деле он мастер. С детства отлично владел луком и стрелами.
Юноша круто свернул с тропы и, пригибая голову, вышел из-под деревьев, очутившись перед сплошным переплетёнием ветвей черёмухи. Здесь он скинул заплечный мешок и воткнул в землю копьё. Взял в одну руку лук, в другую стрелу из колчана, который тоже положил в траву, и шагнул к просвету, откуда было видно ровное зеркало воды. Наступил на толстый изогнутый вдоль зелени ствол черёмухи и выглянул. Всё было спокойно: на середине пруда зыбилась лёгкая рябь от налетевшего ветра, крутые заваленные буреломом берега притаились в тени подступившего со всех сторон леса; тихо, ничего не видно. Но юноша знал, что где-то здесь прячется птица. Он поднял лук, приладил к тетиве стрелу и стал ждать: как только в просвете покажется утка нужно будет быстро немешкая выстрелить, на второй выстрел времени у него не будет, поэтому нужно действовать наверняка. Охотник затаился, не сводя глаз с видимого ему открытого участка водоёма. Удлиненный наконечник расписанный магическими знаками стрелы, выточенный из кедровой щепы, слегка подрагивал.
Вдруг наконечник стрелы перестал дрожать; охотник точно слился со своим оружием: сквозь покачивающиеся увядшие листья юноша заметил расходящиеся по воде волны, а вслед за ними увидел и саму добычу: черноголовый селезень безмятежно скользил мимо затаившегося охотника, занятый какими-то своими делами. Он то погружал свой плоский клюв в воду, то запрокидывал голову вверх и тихонько покрякивал. Юноша без лишней суеты прицелился и отпустил тетиву. От удара селезня отбросило в сторону, он несколько раз перевернулся, поднимая фонтаны брызг. Из под берега с шумом сорвалось несколько его более счастливых сородичей, которые с гомоном разлетелись в разные стороны. Молодой охотник не стал по ним стрелять: во первых, не хотел зря потерять стрелу в случае промаха (где её потом искать?), во вторых, не видел смысла убивать других уток — для гостевого дара хозяевам стойбища вполне хватит и этого селезня.
Сбросив чи и штаны, под крики вспугнутой стаи, он, раздвигая кусты, скользя пятками по холодной осклизлой грязи, полез в воду, чтоб подобрать сражённую наповал птицу, пока ветер не отнёс её к середине пруда. Студеная вода сомкнулась вокруг голеней и он поморщился: "Точно схватил кто...". Птица, разметав крылья, плавала в нескольких шагах. Нужно войти поглубже. Бочком, вытянув одну ногу, юноша нащупывал наиболее ровные участки дна", продвигался к добыче. В воде вокруг него бурлила взбитая ногами дресва. "Как страшно, того и гляди водяной схватит!" — охотник сжал болтающиеся на шее обереги. Вода уже поднялась выше колена. Охотник изогнулся, протянул руки и едва его пальцы коснулись утиного крыла, схватил мёртвую птицу и одним мощным рывком выскочил на берег, вспенивая грязную воду. Цепляясь за черёмуху выбрался прочьна высокой берег и стал торопливо натягивать штаны и шнуровать чи. Надо же как холодно, ноги аж посинели...
Через некоторое время, извлекши из селезня стрелу и приторочив добычу к поясу, он опять шёл по тропе, которая с каждым поворотом становилась всё шире; к ней то здесь, то там с разных сторон подходили другие, меньшие тропы. Но самого тхе-ле всё ещё видно не было, так как стоящие частоколом деревья закрывали обзор. "Ничего, теперь уже не далеко, — утешал он себя. — Путь почти окончен, хвала духам — покровителям".
На тропе было множество отпечаток ног, красноречиво свидетельствовавших, что люди проходили здесь даже сегодня. Глядя на них, он представлял себе как по тропе идут женщины, сгибаясь под тяжестью взваленных на плечи вязанок дров, и прикрикивая на развеселившихся детей. Сжимая копьё, вслед за ними, шагает к стойбищу мужчина; в его руке болтается целая связка рябчиков (вон перья зацепились за ветку). И так ясно всё это представлялось, что сердце сжималось от неуёмной тоски! "Не может человек один жить... Долго не может."
Когда солнечный свет оторвался от земли и полез вверх по стволам деревьев и птичье пение стало замирать, он наконец услышал впереди привычные звуки людского селения: звонко залаяли собаки, послышался неясный шум голосов. Подняв глаза, юноша увидел несколько струй дыма, подымавшихся над лесом к холодному небу; ветер слегка склонял их в сторону и они, точно живые, причудливо обвивались вокруг полузасохших вершин, краснеющих в последних лучах засыпающего светила. Вот и кончился длинный путь: он дошёл.
Под кедрами, пихтами и елями уже клубился синеватый дрожащий полумрак и тем привлекательнее представлялся ожидавший его отдых у ярко пылающего огня в тесном тхереме, где гостю предложат мягкое одеяло и обильное угощение. Он даже заулыбался при мысли о последнем; буквально почувствовав ароматный запах горячей похлёбки и варёного мяса. "А может и жареные рёбрышки предложат...".
Юноша остановился у последней рощи, за которой виднелся просвет: там было стойбище; там были люди. Как встретят его там? Надо как-то дать знать о себе, а то еще чего доброго испугаются, подумают враг или какое чудовище пришло, и осыпят стрелами. "Еще убьют." Прислушался: собаки явно уже почувствовали его и непереставая заливисто лаяли, перекликаются мужчины (наверное глядят на лес и уже тянутся к оружию). И еще что-то шумело. Вода будто бы. Точно: так на больших озерах бывает, когда ветер гонит на берег волны и они разбиваются о камни. Почему-то перед встречей с людьми, к которым так долго стремился, он чувствовал сильное волнение и никак не мог решиться на последний шаг.
Но тянуть время нельзя — опасно: могут подумать что раз не выходит — значит не хочет, чтобы его видели. Собаки лаяли еще громче, наверное уже бегут к лесу. "Что же, пора!". Он обогнул последние деревья и следуя тропой вышел на широкую прогалину, окаймленную густым хвойным лесом и полого спускавшейся к большому озеру. До воды было далеко: два полета стрелы, отметил юноша. На самом берегу, справа от него, там где лес по дуге подходил к глубоко вдовавшемуся в сушу заливу, стояло пять больших тхеремов, крытых выцветшими белесыми шкурами.
Тропа, извиваясь между кочками и промоинами, шла к жилищам, от которых уже неслись несколько свирепого вида собак, скаливших красные пасти. За ними спешили вооруженные мужчины: они были уже на середине расстояния, отделяющего юношу от стойбища. Сердце в груди заколотилось с удвоенным ритмом и, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он опустил копье наконечником в землю в знак мира и поднял руку, сообщая что рад встрече. Налетели собаки: они кружились и метались вокруг него, едва не опрокидываясь набок, делая особенно крутой поворот. Воздух сотрясался от их неистовой, уже не лая, а воя. Люди, спешащие навстречу путнику, что-то кричали, но все тонуло в окружающем шуме. Юноша помахал им рукой и улыбнулся. В ответ кто-то тоже махнул.
По мере приближения охотников собаки начали успокаиваться: некоторые даже завиляли хвостами, другие только глухо рычали, обступив пришельца широким кругом. Подошли охотники. Юноша приветствовал их, коснувшись узким наконечником копья земли. Мужчины ответили тем же. Затем один из них обернулся и замахал руками сгрудившимся на окраине стойбища женщинам и детям. И те, как видно только и ждали этого: зашумели, зашевелились, послышался смех и детские выкрики; нестройной гурьбой они пошли по тропе, чтобы присоединиться к своим отцам, мужьям и братьям, приветствовавшим нежданного вечернего гостя.
Юноша поднял над головой свою добычу и, почтенно поклонившись, протянул его хозяевам стойбища. Тревога, которая все еще отражалась на лицах мужчин Сау-кья, разом сбежала, они заулыбались в ответ и приняли его дар. Не успели они заговорить, как набежала толпа женщин и детей. Они обступили путника со всех сторон, стиснули и повели к хижинам. Чьи-то заботливые руки стащили его заплечный мешок, колчан и лук. Он не сопротивлялся, понимая, что это обычные знаки внимания, которыми удостаивается любой человек, пришедший в тхе-ле; путник устал после большого перехода и ему нужно помочь, так было принято всюду.
Со всех сторон на него сыпались вопросы; люди кричали, перебивали друг друга, смеялись. Он не успевал отвечать, запинался, словно кто-то держал его за язык. Наверное, единственное что они могли понять из его ответов — это то, как его зовут. Гвалт голосов, похожий на рев бури, оглушал его; юноша, отдавшись воле толпы, лишь беспомощно водил глазами по сторонам, с нетерпением ожидая когда же все это кончится. Такого горячего приема он не ожидал и от того был несколько растерян и смущен. Ребятишки теребили маленькими ручонками его одежду, цеплялись за копье, путались под ногами, словно норовили свалить его, как волки, окружившие загнанного зверя. Большого труда стоило ему в этой толкотне удерживать равновесие, да еще и поглядывать, как бы не раздавить какого-нибудь карапуза.
Сау-кья, увлекая его за собой, спустились к стойбищу и остановились на центральной площадке. Стало немного свободнее, народ расступился и юноша заметил, что его подвели к большому очагу, сложенному из плитняка, над которым в собственном соку жарилась нарезанная крупными кусками жирная оленья грудинка. Сзади его подтолкнули поближе и усадили на какой-то мягкий тюк. Вокруг расселись мужчины, а женщины и дети опустились на землю несколько поодаль. Теперь можно было немного передохнуть и успокоиться.
Стойбище находилось на самом берегу озера, как ему показалось поначалу, а на невысоком пригорке и от воды его отделяло несколько десятков шагов. С юга к тхеремам вплотную примыкал ельник, поверх которого вздымались раскидистые вершины кедров; там был залив. С трех оставшихся сторон стойбище окружал пустырь, на котром только кое-где торчали молоденькие елочки и мелкие кустики. Под обрывистым берегом гудел прибой. Дальний берег озера уже тонул в сгущающихся сумерках и сизой дымке поднимавшихся испарений.
Юноша шарил глазами по двум десяткам обращенных к нему лиц, стараясь угадать нужные ему, но пока не мог отыскать даже подходящего: здесь не было стариков. "Может, проглядел?". Шум понемногу начал стихать. Люди рассаживались поудобнее. Лишь вполголоса перебрасываясь отдельными словами.
Юноша с любопытством разглядывал обитателей стойбища. Как непохожи они на других его соплеменников: начать хотя бы с женских причесок. Волосы у всех, от мала до велика, были заплетены в косы, причем гость сразу подметил одну особенность: замужние женщины и девушки прошедшие Посвящение носили по четыре толстых косы с вплетенными в них широкими кожаными шнурками (женщины — красные, а девушки — некрашеные). Девочкам же заплетали волосы в бесчисленное множество тоненьких косичек, похожих на мелких змеек. Многие, кроме того, привязывали к кончикам своих косиц различного вида деревянные украшения: треугольники, кругляшки или образцы птиц и зверей. Точно такие же украшения во множестве были нашиты на одежду.
"Какие-то обереги," — догадался охотник. По швам одежды Сау-кья шло замысловатое плетение кожаными шнурками; узор получался необычный, но красивый (такого в других стойбищах не увидишь, хотя само плетение кое-кто и применяет). Мужская одежда отличалась таким же обилием украшений: "Как на праздник собрались!" И женщины и охотники, кроме того носили огромное количество ожерелий на шее, свисающих кдва ли не до середины живота, и браслетов из кожи с нашитыми костяными пластинками. "Какие странные эти Сау-кья, — дивился молодой гость, разглядывая своих новых знакомцев. — Они точно к другому народу принадлежат. Чудные какие — то..."
Да, того, кого он надеялся здесь увидеть, не было. Может в другом стойбище, ведь ясно, что это далеко не весь род, а лишь небольшая его часть. Здесь, как он не вглядывался в толпу, не видно человека такого возраста. Да, а он то надеялся, что путь его завершен...
Размышления его прервал длинный и худой человек, который неожиданно встал и сделал знак всем расходиться. Женщины и дети поднялись и направились, кто в тхеремы, кто на берег, а кто в сторону леса; все возвращались к своим привычным делам, прерванным появлением незнакомца. Когда центральная площадка стойбища опустела, сухопарый охотник обернулся к гостью и сел подле него. По круглой шапочке с меховой оторочкой и тремя беличьими хвостами на макушке, юноша понял, что перед ним старейшина. Маленькие глазки на смуглом вытянутом лице впились в гостя и последний невольно потупился. Но длинные жиденькие усы и борода, рассеченные белым рубцом, дрогнул и старейшина широко улыбнулся и похлопал его по плечу, успокаивая.
— Вижу, брат, что путь твой был долог и, наверное, труден. К нам редко кто приходит, только на время меха, а это еще впереди. Да и поклажа твоя невелика, — заметил предводитель Сау-кья покосившись на мешок гостя, который кто-то оставил тут же у очага, — невелика, чтобы думать, что ты что-то принес.., — стпрейшина снова заглянул ему в глаза. — Значит, тебя привело к нам что-то другое и, похоже, очень важное: кому придет в голову пройти столько просто так, без дела.
Юноша не удивился его словам. Хозяева вправе знать, зачем к ним приходят, с этого всегда начинают разговор.
— Ты, наверное, устал с дороги и голоден, — продолжал между тем Сау-кья. — Пока женщины готовят твою добычу, прими приглашение разделить с нами эту трапезу, — он указал на, унизанные зажаренным мясом, рожни. Старейшина дотянулся до одного из них и, сняв самый жирный кусок, подал его гостю. — Держи, ешь.
Юноша кивнул головой, принимая пищу из его рук, как того требовал обычай. После него за мясо взялись все остальные. Из одного из тхеремов вышла девушка и подала берестяной короб, доверху наполненный слегка подсушенной ягодой. Мужчины по очереди запускали в него руку, вприкуску к мясу отправляли горсть этих ягод в рот. Было очень вкусно. Юноша с наслаждением облизывал стекающий по пальцам жир; еда казалось особенно вкусной после трех дней, в течение которых он довольствовался только сухим мясным порошком и застывшим салом.
Солнце тем временем спряталось где-то за горами, стало темнеть. Стал ярче костер. Из леса стали возвращаться дети, несущие охапки хвороста. Чтобы не мешать взрослым охотникам, они складывали топливо в одну большую кучу у общего очага и уходили к берегу озера; от туда уже неслись их веселые голоса.
Когда первые приступы голода были утолены, гость сполз с тюка и подложив его под бок, растянулся на земле.
— Какого ты рода? — спросил старейшина, заметив, что юноша лениво жует следующую порцию и уже, видимо, готов к продолжению разговора.
— Пыин-ва, — последовал тихий ответ.
Старейшина кивнул и улыбнулся в усы.
— Значит, Пыин-ва, — медленно повторил он. — А мы, — худая рука указала на собравшихся, — мы— Сау-кья, как ты понимаешь. Я — Джья-сы, старейшина. А это, — рука ткнула в плечо ближайшего, — Ко-хья, — затем перешла на другого: — это Пин-сы. — Так он представил всех собравшихся, поочередно тыча в них широкой ладонью. Только вот зря он это делал: юноша почти сразу забыл, кто есть кто. — Раз ты не для мена пришел то ... по какому-то другому делу...
