"Долог путь до Эскобара"

"... Когда не слушает даже Вас?" Нет, это, пожалуй, говорить не стоит.

Эзар отмел эти соображения резким движением ладони.

— Чушь! Ты чем слушал полчаса назад? Про расточительность — тебя тоже касается. Я три года продержал тебя во дворце не ради устройства твоей... личной жизни. И не ради того, чтобы ты прохлаждался на совещаниях. Я учил тебя. Сам. Изволь соответствовать, а не скромничать. Я говорю, что ты готов, и не смей со мной спорить, ясно?

Иллиан не стал спорить: он никогда не знал за собой склонности к самоубийству или самоубийственной глупости. Только коротко поинтересовался:

— Вы переводите меня в постоянное подчинение к Форкосигану, сэр?

— Если справишься — да. Ты должен научиться с ним работать. Стабилизировать его. За успех получишь у Негри капитанские нашивки. Если не справишься... — Пауза выдерживалась так долго, что успела покрыться инеем в морозном воздухе кабинета. — Тогда шеф СБ постарается найти твоим способностям иное применение. В архиве, например.

"Сработаться... Сейчас меня гонят потому, что прежде я с этой задачей не справился, или потому, что справился слишком хорошо?"

Сомневаться не стоит — справился. Эзар стал центром его вселенной: изначально — благодаря излишнему рвению психологов из Безопасности, потом — по его собственному выбору. Но он же не слепой и знает, как эта безумная самоотдача императору льстит, даже против его воли, как взывает к его чувствам (насколько слово "сентиментальность" вообще применимо к человеку вроде Эзара Форбарры). Теперь тому... не хочется отпускать Иллиана? Не сомнения ли прячутся за жестким "я сказал!"? Усталость, сожаление... ревность?

Уверенным в таких вещах быть невозможно, а заговорить об этом — немыслимо. Не только сейчас. В полуночных разговорах наедине допускалось всё: от глупых ласковостей до едких шуток, от предельной фамильярности до нецензурщины, которая так возбуждает в нужный момент и при мысли о которой так горят уши впоследствии. Но одна тема всегда была абсолютным табу — расставание и то, что будет потом. Звучное умолчание ввиду якобы полной незначительности предмета.

Но он же аналитик; он приучен искать изменения в привычном рисунке, отклонения от стандарта, пусть даже самый стандарт уникален. Эзаровская внезапная попытка уязвить, упрекнуть в том, в чем Иллиан гарантированно не грешен, — что это? Та самая слабость? Понимание... ошеломило. Иллиан вдруг замер, точно налетев на невидимую силовую стену. Похоже, иногда полезно задуматься не только о своей скромной персоне и ее воображаемых обидах...

— Лейтенант, ты что, заснул?! — Раздраженный окрик вернул его к действительности.

— Я приложу все усилия, сэр, — припомнив вопрос, коротко ответил Иллиан. Самые простые ответы складывались у него сейчас медленно, точно заново. — Но мне нужны дополнительные инструкции.

— Какие еще инструкции? — переспросил Эзар устало. — Ты прочел его досье. Целиком. И не рассказывай мне, что что-то важное забыл...

Иллиан приглашающе придвинул императорское кресло поближе. Эзар тяжело опустился на холодную шелковую обивку, крепко держась за подлокотники, точно сила тяжести внезапно взяла над ним верх. Напряжение спадало с него, стекало, как вода, оставляя измученного немолодого человека, который успел принять решение, пережить его горечь и справиться с последствиями. Иллиан поставил свой стул почти вплотную, как они обычно сидели по вечерам. Сидели на инструктажах, докладах, уроках, редких разговорах по душам — открывая тяжелую дверь императорских покоев, он почти никогда не догадывался заранее, куда свернет беседа.

Он сосредоточился на деле. Только на деле.

— Вы же понимаете, сэр, что в прямом противостоянии коммодор Форкосиган проглотит любого младшего офицера с потрохами, оснащен тот дорогим электронным оборудованием или нет. Даже если в этом и состоит ваша цель... Мне важно знать, в каком качестве я буду находиться при нем. Надзиратель? Личная охрана? Беспристрастный свидетель для будущего трибунала? Мальчик для битья? Живое напоминание о вашем гневе всем, кто находится с Форкосиганом рядом?

— Непременно хочешь выбрать что-то одно? — неожиданно миролюбиво поинтересовался Эзар.

— Человек-оркестр — не мое амплуа. Не лучше ли противопоставить оппоненту мои сильные, а не слабые стороны?

— Оппоненту? И кому же?

Иллиан вздохнул. — А вот это, сэр, я и пытаюсь у вас выяснить.

— Я слушаю. — Эзар расслабился, выжидательно утвердил ладони на коленях. Он явно не собирался ничего объяснять, самое большее — подтвердить догадки, до которых Иллиан обязан дойти своим умом. Что ж...

— Буду рассуждать логически. Вы отдали Форкосигана в подчинение именно тем двоим, которые имеют множество причин его ненавидеть. Мотивы Форратьера очевидны: и личные — их давние отношения, — и политические — его альянс с министром Гришновым. Кронпринц тоже — я знаю, что мои слова бестактны, сэр! — испытывает к Форкосигану ревнивую зависть. Не только из-за своего друга. Прежде всего — из-за Вас.

— Забываешься, — поморщился Эзар. — Мои отношения с сыном — не твое дело.

— Знаю, — согласился Иллиан. — Поэтому не анализирую эти отношения — лишь следствия из них. Ненависть — несомненно. Предположим, мое присутствие помешает обоим нападать на Форкосигана открыто из страха перед вашим гневом. Тем не менее они найдут множество способов изводить своего подчиненного косвенно. Что вы покупаете этой ценой? Форкосиган во главе флота вторжения стоил бы любых дрязг в командовании. Но не Форкосиган — шестой или седьмой по старшинству офицер в штабе Форратьера. Это что, наказание, а я — олицетворение клейма подозреваемого? Или испытание, с которым Форкосиган должен справиться с моей помощью? А то и кость, брошенная Форратьеру, а я обязан проследить, чтобы тот не слишком зарвался?

— Все варианты перечислил?

— Нет, — признался Иллиан. — Но перебирать догадки я могу хоть до следующего Зимнепраздника.

— Умничаешь, парень. И все усложняешь, — развел ладони Эзар. — Я сказал то, что сказал. От тебя требуется сработаться с Форкосиганом. Добиться, чтобы он снова наилучшим образом служил мне. Методы — на твое усмотрение. И радуйся, что ты представлен ему как мой личный шпион. Простого лейтенанта он подмял бы, не заметив.

Итак, подумал Иллиан, вот и задача. Сработаться с прославленным адмиралом, завоевателем Комарры, графским наследником и кумиром армии. Известным в узких кругах легким вольнодумством и фирменным упрямством. И защитить его. Персонально. Всего-то!

— Тогда мне нужно исчерпывающее досье на всех старших офицеров флота...

— С деталями — к Негри, — отмахнулся Эзар.

— ... И на первого командующего в том числе, — упрямо договорил Иллиан.

— Прожив во дворце столько, ты не знаешь про моего сына все, что тебе положено знать? Ладно. Мы с тобой поговорим на эту тему отдельно. Вечером. А теперь иди.

— Слушаюсь, сэр.

"Вечером. Сколько этих вечеров остается до моего отлета?"

* * *

Эскобарская экспедиция началась в срок. Флот вторжения, ныряя по одному кораблю с комаррского узла, собирался на орбите новооткрытой планеты, даже во внутренних документах имевшей пока только невразумительный каталожный номер. Столь внушительного соединения барраярский флот не видел уже пять лет — со времен победоносной комаррской экспансии. Но если половину комаррской победы обеспечило искусство дипломатии и разведки, то, кажется, Эскобар Империя собиралась брать исключительно внезапностью и превосходящей силой. Десятки крейсеров новейшей серии, десантных бортов, тральщиков, кораблей слежения, курьеров-перехватчиков — и венчающий это скопище флагманский крейсер "Генерал Фортугаров", с обоими командующими и штабом на борту, который находился уже в сутках лету от Барраяра.

Для Иллиана последний месяц на планете выдался... интересным. День, когда удавалось проспать шесть часов, мог сойти за отпуск. Круглосуточно, напоминая себе самому охваченного манией книжного червя, лейтенант поглощал один строго секретный документ за другим, почти не вдумываясь в их содержание. Досье: меморандумы, сводки, протоколы трибунала, архивы муниципальной стражи какой-то замшелой давности, докладные записки. Даже если в конце этого задания его ждет провал и позорная отставка с Имперской службы, у него еще останется шанс занять пост официального биографа семьи Форкосиганов. А еще — процедуры безопасности флота, военная юриспруденция, инструкции по пилотированию катеров. И досье на всех старших офицеров эскадры и прочих лиц, хоть раз имевших возможность служить под началом нынешнего коммодора. Таких набралось столько, что услышанная в одной из записей фраза "в последние двадцать лет без Форкосигана не обходилась ни одна заварушка" выглядела святой правдой, а не метафорическим обобщением.

Полетное предписание с требованием явиться на место сбора в военный космопорт лейтенант Иллиан воспринял с облегчением смертника, который выкопал себе наконец могилу должной глубины и теперь может отдохнуть, пока расстрельная команда завтракает и заряжает ружья.

А если перед смертью не надышишься, то можно хотя бы отоспаться.

Второй из пяти комаррских скачков приходился по расписанию на глубокую корабельную ночь. Иллиан заранее сверился в пилотской рубке с планом полета и настроил свой внутренний будильник так, чтобы проснуться за четверть часа до включения двигателей Неклина. Предосторожность была не лишней. Четыре с лишним года назад, на пути от Иллирики, он с неприятным изумлением обнаружил, что прохождение П-В туннеля во сне способно наградить его дичайшей головной болью. Он во всех подробностях помнил непередаваемое ощущение тупого, ржавого шурупа, который настойчиво вкручивается ему чуть выше бровей. Возможно, за столько лет эффект сгладился — или был временным, вызыванным адаптацией к чипу, — но Иллиану все равно не хотелось рисковать.

Мир вокруг мигнул и вернулся в привычное состояние, напоминая о происшедшем лишь неприятной тошнотой. Скачковая болезнь в легкой форме. Иллиан не первый раз подумал, что, может, не зря после Академии он не получил желанного назначения на корабль. Флотскому офицеру подобная слабость может помешать в самый неподходящий момент. Если бы не это, аскетическая обстановка крейсера не создавала бы у лейтенанта ни малейшего неудобства. Каюта размером со средний шкаф, в виде исключения выделенная ему как СБшнику в полное распоряжение — обычно младших офицеров селили по двое, — не вызывала клаустрофобии и казалась вполне уютной. А маршрут к Комарре, которым они сейчас шли, не таил решительно никаких неприятных неожиданностей.

Скачок миновал. Можно опустить голову на подушку и снова уснуть. Нет никакой необходимости одеваться, выходить из каюты и проверять, на месте ли его знаменитый подопечный. Форкосиган, которому за свою жизнь выпало сделать боевых П-В переходов не меньше, чем самому Иллиану — прочесть бумаг, спокойно спит в собственной постели. Отправиться в коридор посмотреть, какого цвета лампочка горит на дверном замке коммодорской каюты, было бы не просто бесполезно, но оскорбительно. Иллиан знал это, и все равно ему пришлось подавить порыв подняться с койки. Ничего. Пройдет. Синдром новичка, который боится не справиться со слишком ответственным заданием. Через пару недель, когда обязанности утвердятся до автоматизма, он перестанет дергаться.

Распоряжение, отданное ему официально, гласило: присутствовать при всех разговорах Эйрела Форкосигана с посторонними, особенно — деловых, и сопровождать его по всем делам службы. Формулировка столь же предельно точная, сколь и невыполнимая без добровольного содействия наблюдаемого. А тайная слежка — дурной способ наладить отношения с гордым человеком, чья самая важная и уязвимая точка — слово чести. На это слово лейтенанту и придется положиться. Хотя Иллиан подозревал и о "жучке", сидящем в линии форкосигановского комма, и о том, что кому-то на этом корабле дано задание оценить его собственную исполнительность. Как обычно, испытание... предназначено не для одного.

Иллиан лег, закинув руки за голову. Против обыкновения, сон не шел к нему мгновенно. Что же, если нельзя потратить ночные часы с пользой на отдых, можно развлечься хотя бы анализом ситуации.

Нет. Самоанализом.

Откуда взялся теперешний синдром несданного экзамена? Иррациональное ощущение собственной провинности после освобождения от работы императорского секретаря? При том, что прямых прегрешений и провалов за ним не числится. Но нельзя знать, правильным ли был ответ, если ты не расслышал вопроса.

Иллиан понимал, что дело не в нем. В первую очередь не в нем. Его не то, чтобы больше не желали видеть, — ему категорически не желали показываться на глаза. Он вспомнил фразу, оброненную Эзаром незадолго до его отъезда. В тихую минуту расслабленности, когда слова уже проходят мимо сознания, шепотом, на ухо: "Я совсем сдаю. Не хочу, чтобы ты запомнил меня таким". Вроде бы случайно, но его паранойя прекрасно знала цену таким случайностям.

С ним попрощались и отпустили. Для его же блага.

И благо было несомненно. Никогда прежде он не чувствовал в себе такой полнейшей дееспособности. Такого единства с собственной головой, отягощенной иллирийской железкой. Такого спокойствия и безразличия к себе самому. Отсутствия страха испытать эмоции. Любить. Все это уже... случилось. На самой высокой и пронзительной ноте. Так, после того, как взойдешь на пик Скайскрейп на Черном сбросе, желание штурмовать небо с альпинистскими крючьями в руках теряет остроту.

Иллиан заворочался с боку на бок. Тема, на которую нечаянно перешли его мысли, оказалась слегка неуютной. Будоражащей. Впрочем, где же еще размышлять об этом, как ни в одиночестве, за запертой дверью и в безопасности собственной постели?

Да. То, что прежде казалось стыдной помехой, теперь отошло на задний план. Собственные интимные вкусы перестали вызывать у него отчаянное смущение, оставаясь просто частной подробностью, как до сих пор не изжитая слабость к дорогим шоколадным конфетам. Плотское желание могло не возникать вовсе или сосуществовать со сколь угодно сильным чувством — от беспримесной ненависти до благоговейного уважения, — не смешиваясь в один гремучий коктейль. Как масло и вода. И пускай его взгляд на мир не стал совершенно свободен от эмоций и личных суждений, как того желал бы капитан Негри. Но страсть... страсть осталась одна. Работа.

А по работе ему достался непростой напарник.

Личное знакомство лишь подтвердило тезис, что равнодушных отношений с Эйрелом Форкосиганом ни у кого не складывается: к нему моментально начинаешь испытывать либо симпатию, либо глухое раздражение. Встречный вопрос — а что чувствует Форкосиган? По отношению к своему персональному соглядатаю? Не надо обладать излишней проницательностью, чтобы поставить на раздражение. Иллиан подумал, что неплохо бы чем-то компенсировать свой сомнительный статус — например, доверительным намеком на то, что подспудная обида на императорское Величество у них общая.

"И еще кое-какие общие склонности, так пунктуально отмеченные в закрытом разделе досье Форкосигана".