Манящая корона часть2

Отец Нор затрепетал от возбужденного волнения, как гончая, идущая по следу. У графа, члена Тайного Совета, просто-напросто должен быть духовник! По-другому и быть не может.

Так почему бы...

Священник боязливо оглянулся, будто кто-то мог подслушать его сокровенные мысли.

Строго говоря, это грех гордыни... Но, с другой стороны, разве не святой долг любого служителя церкви заботиться о бессмертных душах собратьев по вере! Сколько добрых дел он сможет совершить, будучи рядом с графом, воздействуя на него словом божьим, смягчая его необузданную натуру и отвращая — по мере сил, конечно! — от дурных поступков... А уж какая польза от этого будет семье, ведь у него дети, их надо кормить, одевать... Да и жене, как любой женщине, было бы приятно получить обновки...

Наверное, тогдашний духовник чем-то не угодил графу. Скорее всего, слишком резко и откровенно осуждал его грехи, забыв о том, что одни лишь боги безупречны, даже у святых угодников были недостатки. С людьми надо помягче, поделикатнее... Ласковое слово быстрее и вернее найдет путь к ожесточившемуся сердцу, нежели гневный, пусть и справедливый, окрик.

Личный исповедник члена Тайного Совета!!! О боги, будьте милосердны, пошлите удачу...

Дверь за спиной громко хлопнула, и отец Нор, грубо сброшенный с высот мечтаний на грешную землю, обернувшись, инстинктивно вскочил, а потом замер, будто парализованный. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, только мелко подрагивали губы, и часто-часто моргали глаза.

— — — — — — — — — — — — — — — —

-Едет! — крикнула Эйрис. — Показался из-за поворота!

-Что ты там бормочешь? Я не слышу, приди и доложи, как надо! — сварливо откликнулась хозяйка.

-Прекрасно слышите. Впрочем, я не гордая, могу повторить: отец Дик едет!!!

-О боги, ну и манеры! Зачем так надрывать глотку! Впрочем, что взять с неотесанной деревенщины...

Эйрис только отмахнулась, как от назойливой мухи.

Ведь если злиться на хозяйку, то ежедневно... да что там, ежечасно! Ее разум повредился безвозвратно, с того злополучного дня, когда граф Сауорт принес им черную весть...

Впрочем, справедливость не велит забывать, что сначала-то он явился светлым вестником! Точнее, избавителем. Спасителем. Благодетелем. Да как ни назови, факт остается фактом: господин сражался отчаянно, но силы иссякали, еще немного — и злодеи одолели бы его... Граф со своим отрядом телохранителей появился в самый нужный момент.

Пятерых мародеров тут же зарубили, двое уцелевших с воплями и плачем бросили оружие и подняли руки, умоляя Сауорта о помиловании. С тем же успехом они могли обращаться к старой яблоне, на ветвях которой закачались через считанные минуты.

А потом... Потом граф, спешившись, приблизился к рыцарю Тобину, взмокшему и тяжело дышащему, повелительным жестом пресек слова благодарности за спасение и заверил, что это он должен благодарить богов за ниспосланную возможность помочь своему преданному вассалу, много лет служившему еще его отцу верой и правдой. После чего cпросил, какой кары, по мнению рыцаря, заслуживают слуги, бросившие его в беде (они тем временем, убедившись, что с разбойниками покончено, выбрались из зарослей густого кустарника на краю усадьбы и робко приближались к господину, пряча глаза).

-Пусть убираются, куда хотят! — отрезал Тобин, даже не удостоив их взглядом. — Трусы и предатели мне не нужны.

-Воля ваша, — не споря, согласился граф. — Вон, презренные!

Повара, садовника и лакея — именно они, кроме нее, Эйрис, еще оставались в услужении у господ к тому дню, — как ветром сдуло.

Выдержав паузу, сюзерен почтительно склонил голову перед пожилым рыцарем... и уже не столь уверенным голосом, слегка запинаясь, произнес слова, от которых Тобин пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы его не поддержали крепкие руки молодого господина...

"С чего это он так гонит?" — насторожилась Эйрис, обратив внимание, что повозка священника приближалась необычно быстро, вздымая целое облако пыли.

Отец Дик являл собою солидность, и в прямом, и в переносном смысле. Ходил всегда неторопливо и размеренно, будто ощупывал ногою поверхность земли, прежде чем доверить ей вес своего грузного тела, говорил медленно, одним и тем же спокойным, убаюкивающим тоном, словно цедил густой мед. И ездил, в точности соблюдаю старую пословицу: "Тише едешь — дальше будешь". Представить святого отца взволнованным или спешащим было столь же немыслимо, как ожидать снежной метели в разгар жаркого лета.

Каждое воскресенье, пока был жив хозяин, священник приезжал к Тобину, чтобы принять его исповедь и дать свое пастырское благословение, и всегда между ними происходил один и тот же разговор:

-На все воля божья, — пытался втолковать поседевшему рыцарю отец Дик. — Смиритесь, сын мой!

-Но почему, почему боги призвали к себе молодых юношей, а не меня?! — неизменно возражал Тобин. — Где в Священной Книге сказано, что родители должны переживать детей?!

-Пути господни неисповедимы, и не нам, жалким смертным, осуждать их...

-Я не осуждаю, святой отец, я лишь пытаюсь понять! И не могу!

-Если бы вы, сын мой, были сдержаннее, если бы не впали в смертный грех гнева, может быть, ваши дети остались бы живы... Не спорю, они поступили дурно, ослушавшись отцовского запрета. Но родительское проклятие...

-О-ооо, вы снова пронзаете мне сердце, святой отец! Знали бы вы, сколько раз я жалел, что мой язык не отсох в ту минуту! Но опять-таки, почему боги не покарали меня? Почему они обрушили свой гнев на моих детей? Я согрешил, меня и наказывайте, при чем тут сыновья?! Это жестоко, слишком жестоко!

-Сын мой, мне больно видеть вашу скорбь, но еще больнее слышать эту хулу на богов-хранителей. По справедливости, я должен был бы наложить на вас епитимью, но боги заповедали нам прощать грешников. Молитесь и уповайте на их бесконечное милосердие...

"Да что это, в самом деле?! — всполошилась служанка, убедившись, что зрение ее не обмануло: старенькая повозка отца Дика, влекомая его рыжей кобылой, неслась во весь отпор. Уже можно было разглядеть фигуру священника, и Эйрис изумленно открыла рот, увидев, как святой отец нахлестывает лошадь, понуждая ее наддать ходу. — Уж не волки ли за ним гонятся?!"

Она оглянулась по сторонам, лихорадочно обдумывая, что бы использовать, как оружие. Мотыгу? Лопату? Или, пока еще есть время, поспешить в домик, где на стене у двери висит старый верный меч покойного хозяина?

О-ох, какая только ерунда не придет в голову с перепугу, да на такой жаре! Меч! Из нее фехтовальщик, как из хозяйки — огородница. Волки, наверное, лопнут со смеху, увидев ее с грозным оружием в руках...

Хотя, какие, к демонам, волки! Летом они сытые, людей не трогают... О, святые угодники, да что же это...

Глаза служанки округлились так, что едва не вылезли из орбит.

В повозке, рядом с отцом Диком, сидела женщина. И не просто сидела — бесстыдно прильнула к нему, чуть не обнимая, положив голову на плечо!!!

Ах, развратница! А этот-то, этот... Хорош служитель церкви, нечего сказать! Средь бела дня, не стыдясь ни богов, ни людей! А она, дура, еще переполошилась, готова была грудью... тьфу, садовыми инструментами! — защищать его от cерых разбойников... Ну, погоди же, сейчас я тебя так "защищу", мало не покажется...

К обоюдному счастью и священника, и Эйрис, негодование служанки было столь велико, что на нее напал временный паралич, лишив возможности нанести святому отцу оскорбление словом и действием (точнее — черенком мотыги, которым она собралась вразумить грешника и наставить на путь истинный). Поэтому отец Дик, осадив взмыленную, тяжело дышащую кобылу, беспрепятственно выбрался из повозки и успел, торопливо поклонившись хозяйке, смотревшей на него из окна, крикнуть:

-Эйрис, помоги! Бедняжке совсем плохо!

Хотя служанка все еще была охвачена праведным гневом, испуганный вид и голос священника, а главное — мертвенно-бледное лицо "развратницы", бессильно опрокинувшейся набок, быстро привели ее в чувство. Отбросив ненужную мотыгу, Эйрис заспешила к повозке, передвигаясь со всей скоростью, какую только могли развить ее уставшие, отекшие ноги.

Священник семенил следом, испуганно бормоча:

-Она шла передо мной, по дороге, шаталась из стороны в сторону... Я еще грешным делом подумал: какой позор, пьяная! И вдруг как упадет! Чудом ее не переехал, еле успел остановить Форри... Вылезаю из повозки, гляжу: нет, не пьяная, хуже! Умирающая!

-Типун вам на язык, святой отец! — сердито прикрикнула служанка. — Боги милостивы, нечего всякие страшные вещи наговаривать! Полежит, оклемается. Ну-ка, берите ее за ноги, а я — под мышки, несем в дом!

Эйрис злилась не столько на отца Дика, сколько на себя — за то, что всего минуту назад так дурно подумала о несчастной, которой оставалось жить всего ничего. Молодая женщина вплотную приблизилась к черте, отделявшей живых от мертвых — служанке пришлось видеть слишком много умирающих на своем веку, и она не могла ошибиться.

Может, если позвать к ней лекаря... Так ведь ему нужно заплатить, а они бедны, как церковные мыши! Да и пока до него доберешься, пока привезешь...

-О боги, что это такое?! — взвизгнула хозяйка при виде появившейся на пороге процессии: сначала осторожно пятившейся служанки, потом горизонтального тела в измятом грязном чепце и изодранном черном платье, и, наконец, смущенного и запыхавшегося святого отца.

-Не что, а кто! — еле выговорила Эйрис. — Несчастная, которой нужна помощь.

-Помощь? Но почему? Как? Откуда? Что все это значит? Не смей отворачиваться, я к тебе обращаюсь! О, святые угодники, что ты делаешь?! Эту грязную оборванку, и на мою кровать!!!

-Сейчас я ее раздену и оботру, и она не будет грязной, — с трудом переводя дух, ответила служанка, выпрямляясь и скрипя зубами от боли в пояснице. — Святой отец, принесите воды, не сочтите за труд. Вон ведро в углу, а где колодец, вы знаете.

-Да, да, конечно! — с готовностью кивнул cвященник. — Заодно прихвачу ее вещи, осмотрим их, может, узнаем, кто она такая...

-Что за наглость! — возопила хозяйка. — Как ты смеешь обременять святого отца своими обязанностями, тунеядка?! Если тебе так необходима вода, сама сходи и принеси!

-Но, госпожа Мелона, мне совсем не трудно, уверяю вас! К тому же, Эйрис устала... — забормотал отец Дик, пятясь к двери.

-Ей не с чего уставать, разве что от собственного безделья! Вы только представьте, у этой лентяйки не находится времени приготовить хороший обед, я уже не припомню, когда в последний раз ела мясо, или рыбу... Одни овощи! О, если бы мой супруг был жив...

-Конечно... безусловно... — священник, торопливо подхватив ведро, с явным облегчением скрылся за порогом.

Эйрис, мысленно прося богов и всех святых послать ей терпения, стала осторожно расстегивать крючки на платье женщины.

"Боги послали тебе тяжкую ношу, дочь моя, — часто говорил ей отец Дик. — Будь великодушна и терпелива, помни, что твоя госпожа — как дитя малое. Потерять двух сыновей — это ужасный удар, неудивительно, что ее рассудок помутился. Ухаживай за ней, делай, что в твоих силах, с покорностью и выдержкой, и будет тебе награда в жизни вечной..."

Ох, как же тяжело сохранять эту самую выдержку! Она ведь тоже живой человек, не бесчувственное железо. А награда то ли будет, то ли нет, это еще вилами по воде писано...

Веки умирающей, дрогнув, приоткрылись. Большие карие глаза, медленно оглядевшись, остановились на лице служанки.

-Где... я? — чуть слышно прошелестели слова.

-У друзей. Тебе стало плохо на дороге, ты лишилась чувств. Немудрено, в этакую-то жарищу! — торопливо заговорила Эйрис, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и беззаботно.

-Да, действительно, очень жарко! Возьми веер и обмахивай меня! — донесся от окна новый приказ хозяйки.

-У... друзей? У меня... нет друзей. Все предали... отвернулись...

-Ты что, не слышишь, негодница? Возьми веер! — повысила голос хозяйка, нахмурившись и сверкая глазами.

"И веера-то ни одного не осталось, все в пожаре сгинуло..." — внезапно, с острой нахлынувшей тоской подумала Эйрис.

-Как отвернулись, так и снова повернутся! — с неестественной веселостью отозвалась она, управившись со всеми крючками и завязками. — Ну-ка, постарайся, чуток приподнимись...О боги, снова рвется, а ведь платье-то хорошее было, одной материи, небось, на пяток серебряных таларов... Не горюй, зашью, залатаю, еще послужит!

-Не... послужит... Я умираю.

Служанка застыла, невольно охнув и прижав к груди рваное платье, только что снятое с незнакомки.

-Оглохла, мерзавка?! — раздался злобный визгливый оклик. — Да я тебя...

Эйрис медленно повернулась к хозяйке, и та, испуганно вжавшись в спинку кресла-качалки, поперхнулась на полуслове.

-Не ты меня, а я тебя, зараза, своими руками придушу, если еще разок откроешь пасть! — страшным свистящим шепотом произнесла служанка. — И плевать, что мне на этом свете голову снимут, а на том придется гореть в геенне огненной! Поняла?!

-А-аа-оооо....

Госпожа Мелона, стуча зубами, издала какой-то невнятный, стонущий всхлип.

-Похоже, поняла, — точно таким же шепотом добавила Эйрис. — Вот и славненько!

Она снова повернулась к женщине, бессильно распростертой на кровати.

-Ах ты, глупышка! Чего придумала — умирать собралась! Отлежишься, подкормим тебя — вон какая худющая, кожа да кости... Прямо живой скелет, простите, святые угодники... Сейчас оботру, грязь смою, сразу лучше будет! — бормотала служанка, стараясь сдержать слезы и инстинктивно подмечая, что у женщины тонкие и изящные кисти рук и ступни, а белье, хоть и заношенное до неприличия, было пошито явно для благородной дамы — простолюдинки таким просто не пользуются. Да и сбитые, рваные башмачки, которые она только что сняла с нее, когда-то, в лучшие времена, стоили немалые деньги... Что все это значит, святые угодники?!

Бедностью ныне в Империи никого не удивишь, но даже вконец разорившиеся дворянки не доводят себя до такого состояния. В крайнем случае, находят приют в монастыре, или идут в приживалки к более благополучным родственникам...

-О-оох!!! — с изумлением и испугом, не сдержавшись, выдохнула она, отпрянув от женщины, как от зачумленной.

-Вот, я принес! — раздался голос отца Дика, и обливающийся потом толстяк шумно брякнул об пол деревянное ведро, полное воды, а чуть погодя — плетеный короб, видимо, с вещами неизвестной. — Что такое, дочь моя? У тебя такой вид, будто ты увидела ядовитую змею!

-Боюсь!!! — завизжала госпожа Мелона, позабыв от страха угрозу служанки. — Где змея?! Какая змея?! Откуда здесь змея?! Караул, спасайте...

Эйрис резко обернулась к священнику (хозяйка, неверно истолковавшая ее движение, тут же запнулась, зажав рот ладонями) и трясущейся рукой указала на то, что считанные мгновения назад открылось ее взору.

Святой отец, осторожно приблизившись к кровати, посмотрел туда же и, побледнев, осенил себя крестным знамением: