Двое из будущего 1904. Глава 13

Народ в Артуре, прочтя эти газеты, забеспокоился. Войну на два фронта никто не желал, а революция, хоть и казалась какой-то части привлекательной, но все же всех до смерти пугала. Особенно в связи с тем, что для ее подавления Императору придется задействовать часть армии. И если подобное случится, то становились совершенно непонятны перспективы нашей войты с Японией и ставился вообще вопрос о дате снятия осады. Люди в Артуре страстно желали прекращения войны.

Подобные измышления мне однажды высказали и мои архары. Подсев ко мне на нагретую солнцем лавку, они обеспокоенно спросили:

— А скажите, Василь Иваныч, британцы и вправду могут объявить нам войну?

Я пожал плечами. В мою историю подобного не случилось. Сейчас же, в связи с теми изменениями что произошли, я уже не мог стопроцентно прогнозировать. Британцы, с самого начала поддерживая Микадо, помогали ему в подготовке и всячески подталкивали к обострению с нашей страной. И сейчас, понимая, что их затея прогорает, они могла пойти на экстренные меры.

— Я не знаю, парни, — честно ответил я.

— Как так? — удивились они.

— Да вот так! Или думаете, что я пророк?

— Ну..., — несколько стушевались они, — честно, были такие мысли. Очень уж вы верно все угадывали.

Я улыбнулся.

— Для этого не надо быть пророком. Достаточно просто посмотреть по сторонам.

— Ага, — словно поймав меня на какой-то оговорке, поднял палец Петро, — а как же расстрел рабочих в Питере? Как такое можно угадать?

— Все просто, — уклончиво ответил я. — Вы же попа Гапона знаете?

— Ну....

— А, знаете ли, что он ходил к нам на заводы?

— Ну, знаем.

— А знаете ли вы, что он работал на охранку?

— Да вы что?! — разом ахнули парни. — Да быть этого не может!

— Может, — кивнул я и признался. — Я и сам с охранкой дела кое-какие имею. И Зубатов в свое время сосватал мне этого Гапона, чтобы я его допустил к себе на завод. Чтобы он там, значит, смог вести свою пропаганду.

И у парней упали челюсти. Это было, конечно, сильное признание. О том, что Гапона мне навязали никто кроме меня, Мишки и самого Зубатова не знал. И все, кто читал новости из столицы и пытался как-то анализировать там происходящее, высказывали мнение, что Гапон работал скорее на каких-нибудь революционеров, но никак не на охранку. Хотя в связи с тем, что Зубатова со службы турнули, вполне было вероятно, что поп работал на обе стороны, преследуя свои мутные цели. Сейчас, когда расстрел случился, пресса стала писать, что главный возмутитель спокойствия вдруг куда-то исчез. И тут высказывались два мнения — либо его уже убили недовольные работодатели, либо он просто сбежал. Я к великому сожалению не помнил его участи и потому предсказать его дальнейшую судьбу не мог. Как, впрочем, и маневры Лондона в связи с нашими военными успехами.

— Рот закройте, ворона залетит, — подначил я своих парней, выводя их из ступора. — Ну да, Гапон работал на охранку. Но это было сильно раньше расстрела, да и потом Зубатова сместили. Так что попяра мог соскочить с их крючка.

— А если это так? Так это что же получается, что расстрел рабочих это провокация охранки? Она таким образом пошла против царя, да? А зачем ей это, я не понимаю? Какой смысл выводить людей под пули? Зачем так делать?

— Не знаю. Честно, не знаю. Если это и дело рук охранки, то не думаю, что она прямо этого желала. Тут либо что-то пошло не так, либо это не их рук дело. И я более всего склоняюсь ко второму варианту. Нет, ну правда, не верю я в то, что в охранке служат такие упыри.

— А если не их рук дело, тогда чьих?

— Я думаю тут целый клубок. Гапон повел людей, преследуя свои цели, охранка не вмешалась на этапе подготовки из-за своих целей и революционеры наверняка подложили туда свои грабли. В газете же неспроста было написано про провокаторов в толпе. Говорили, что и оттуда тоже стреляли. И я вполне допускаю мысль, что именно первые выстрелы прозвучали именно из толпы. Эсеры и большевики на такое вполне способны.

— Вот суки, — в сердцах высказался Петро.

— Да, — кивнул я согласно, — суки. Революционеры они такие. Ленин, Троцкий, Сталин..., если они дорвутся до власти, то вы нынешнего царя будет вспоминать с теплотой и лаской. Николай, конечно, хреновый правитель, но он, по крайней мере, не кровавый диктатор. Нынешний расстрел рабочих не делает ему чести, но это всего лишь цветочки от того, что потом будут делать большевики. Так что, парни, как это не страшно для вас звучит, я сейчас, скорее, на стороне царя, чем на стороне революционеров. Страну нельзя погружать в хаос.

— Так это что же — расстреливай, кого хочешь, вешай, кого сможешь? Так что ли, по-вашему, получается?

— Нет, вы меня не услышали, — попытался еще раз донести до парней свою мысль. — Царь зря учинил расстрел. Этим он всколыхнул всю страну. Но революцию надо подавить, как бы это страшно не звучало. У нас сейчас война с японцем, возможно у нас будет война с Англией. И если страна встанет в забастовках, если царя скинут, то как потом давать по зубам британцам? Кто будет с нею воевать? Вот потому и говорю я вам, что революцию надо задавить. Стоит нам лишь показать признаки слабости, как нашу страну тут же разорвут на части. И рвать начнут, пожалуй, с Польши и Финляндии.

— Но как же все-таки расстрел! — чуть ли не хором воскликнули парни. — Все зря? Столько смертей и все зря?!

Я мотнул головой. Все же они меня не слышали. А может быть я сам виноват в том, что плохо объяснил:

— Еще раз.... Царь сделал плохо, безусловно. Он всколыхнул народ и сейчас он пойдет давить Николая. Но задавить не сможет, Николай сам погасит революцию. Но сделает это через штыки и через небольшие уступки. Будет создана Государственная Дума, будут созваны депутаты из народа. Но между сегодняшним днем и первым созывом Думы еще уйма времени, а британцам результат нужен уже сейчас. Японцы по факту войну на суше уже проиграли, а на море у них сила. Британцы кровно заинтересованы в том, чтобы проиграли именно мы, потому-то они и засуетились. Стали рассуждать о втором фронте, о поддержке нашей революции. И тут мы в такой ситуации, что нам нужно как можно скорее успокоить население, а как это быстро сделать я не знаю. Потому и говорю, что Николаю надо как можно быстрее погасить все волнения и решить ситуацию с британцами.

— Так если он быстро задавит народ, тогда все демонстрации были бессмысленны. И все смерти были напрасны. А если задавит, то и уступок не будет. Так получается?

Я пожал плечами — по этой логике получалось именно так. И снова истории встала на развилку, которую я не мог просчитать. Уж не знаю как действовали подданные Эдуарда Седьмого в моей истории, но в этой все случилось именно так. Россия оказалась посреди двух огней и перед стеной третьего. И ситуация становилась просто непредсказуемой.

— Что же вы молчите, Василий Иванович? По-вашему получается, что Николай правильно пролил рабочую кровь? Правильно сделал, что расстрелял женщин и детей?

Похоже, мои архары меня обвиняли. Впервые за все время нашего здесь пребывания они что-то ставили мне в вину. На самом-то деле я целиком был на стороне народа, но и Николая кое-как, через пень-колоду, но понимал. Он хотел сохранить власть, он хотел победы в войне, а такая неудачная развязка народного шествия и вспыхнувшая вслед за ним волнение, сильно все усложняло. И теперь нашему Императору придется крутиться ужом, чтобы успешно вырулить корабль под именем Российская Империя от стремительного приближающегося подводного рифа. И здесь ему понадобятся все силы и все умения. И я попытался еще раз донести до своих парней эту мысль. Но они не могли со мною согласиться, спорили со мною, обвиняли меня в том, что я встал на сторону монарха. А я был не на его стороне, я просто желал меньшей крови, вот и все. Но при этом так же как и простые рабочие страстно желал изменений в политическом устройстве страны.

Наверно впервые за все мое существование в этом мире я получил столько негатива от своих людей. Петро и Данил со мною спорили, кричали, я приводил им свои доводы, но, казалось, все впустую. Я, по их мнению, предавал то, к чему шел все эти годы — я предавал рабочих. Как будто и не стало в единый миг ни восьмичасового рабочего дня, ни профсоюзов, ни отпусков, ни высоких зарплат.... Попробовав взглянуть чуть подальше своего носа, я тут же уперся в то, что столкнулся с недопониманием и откровенным обвинением в крови простых людей, так, словно я и был тем человеком, который заставлял нажимать солдат на спусковые крючки винтовок. И, знаете что? Мне до самой глубины души стало обидно. Мои парни меня расстроили и на целые сутки погрузили мою душу в злобное отчаяние. Они меня никогда не поймут, никогда не примут ту сторону моих мыслей, которые хоть в какой-то мере оправдывали царя. И вот как теперь мне, осознавая подобную пропасть в понимании, вести за собою простых людей? Как теперь создавать партию?

Весь следующий день я провел в раздрае. Делать ничего не хотелось, идти никуда не желалось, и почти все светлое время суток я пробыл на берегу моря. Взяв стул из дома и поставив его на гальке, я присел на него. Лизка притащила теплую доху и корзину со съестным. И вот так, просидев, укутавшись, заедая коньяк холодными закусками, я и провел почти весь день. Я погрузился в размышления. Мысли метались под черепной коробкой, бились в лихорадочном приступе, пытаясь понять то, что происходит.

Петро с Данилом с самого утра куда-то убежали и не появлялись целый день. Подозреваю, что пошли искать приключений, напиваясь в кафешантанке.

Я сидел и смотрел на море. Серая гладь, гонимая легким ветерком, ходила рябью и набрасывалась на берег невысокими волнами. На горизонте чисто — не единого дыма из трубы кораблей, ни одного далекого силуэта. Изредка вдоль берега проходил наш катер, видимо проверяя установленные мины. Катер ходил неспешно, иногда ложась в дрейф, а сделав свои, непонятные мне дела, снова пускались в путь. И пройдя какое-то расстояние, опять останавливались и что-то возле борта химичили. Матросы работали неспешно и, я бы даже сказал — лениво.

Ближе к полудню ко мне пришел Мурзин. Как и я притащил на берег стул, и, утвердив его на гальке, опустил на него свой зад. И, так же как и я закутался в какую-то овчину.

— Чего вы, Василий Иванович, в такой меланхолии? Чего грустите? — спросил он участливо.

Я неопределенно пожал плечами:

— Да так как-то.... Настроения нет.

Он понятливо кивнул. Потом достал портсигар и с моего молчаливого согласия задымил папиросой. Выпуская в сторону облака дыма, спросил:

— Это вы из-за этих долдонов? Пустое, Василий Иванович, не стоят они того. Подумаешь, на царя они обиделись. Вам-то на них чего обижаться?

Я поежился. Поплотнее укутался в доху. Ветерок сейчас хоть не сильный, но холодный — до костей все же пробирает. А солнце хоть и греет и жарит по черной дохе, а все равно ветерок через щели неприятно проникает до самого тела.

— Нет, Егорыч, парни здесь не при чем. Я так...., в общем....

— Что "так"?

— Революция катится по стране, а я здесь сижу..., — в общих чертах обрисовал я ему свое состояние.

— Тю, — удивился он, — так вы что хотите попасть в самый переплет? Однако, странное у вас желание.

— Это не желание.... Это от бессилия. Там сейчас в Питере заводы бастуют, и мои, наверняка, в том числе, а я здесь сижу. И вырваться никак не могу.

— Господи, Василь Иваныч, вам-то что беспокоиться? Уж ваши-то люди точно бастовать не будут. Вы для своих рабочих много чего сделали — вся страна об этом знает.

— Знать-то может и знает, только рабочим всегда мало. Да просто за компанию они могут запустить стачку. У нас там под боком путиловцы, и почти у каждого из наших работников так кто-то из знакомых. Да и сами они там почти все поработали, так, что наверняка стачку поддержат.

— У вас же там Козинцев. Он-то должен справиться.

— Да, он справится, — кивнул я согласно. — У него язык подвешен, он сможет уболтать рабочих. Да и профсоюз мы не зря под своим крылом сделали — с той стороны тоже попытаются уговорить.

— Так чего же вы грустите?

— Революция, говорю, катится. Страна гореть начинает и что сгорит в этом пожаре я не знаю. А тут еще и Англия со своими угрозами.

Мурзин хмыкнул:

— Я, конечно извиняясь, Василий Иванович, но вы как-то слишком близко к сердцу приняли ту статью в газете. Это же экзерсисы какого-то недоучки журалюги, всего-то и делов. Стоит ли на них обращать внимания?

— М-да, может и не стоит. Но, с другой стороны, ведь многое там говорилось вполне логично.

— Например?

— Например, что британский двор обеспокоен нашими успехами на военном фронте. А ты понимаешь, к чему может привести эта обеспокоенность?

— К новой войне?

— Может быть и к ней. Но на самом деле я так не думаю. Войны, скорее всего, и не случится вовсе. Британцы попробуют сыграть по-другому.

— Это как же?

— Они революцию могут поддержать. Выделят деньги главным возмутителям спокойствия и те при их поддержке развернут свою широкую деятельность. И знаешь, Егорыч, чего я боюсь?

— Чего?

— Того, что революция снесет царя, а значит все мои старания пойдут прахом. А я этого не хочу. И грош цена будет всем моим предсказаниям. И все мои клинья, подбитые к Марии Федоровне, окажутся сделаны впустую.

Мурзин как-то легкомысленно принял мои слова. Он фыркнул, махнул рукой и громко сказал:

— Да бросьте вы, Василий Иванович. Что за мысли такие? Что за страхи? И от кого — от вас?! Уж вы-то, герой Артура и самый справедливый фабрикант в стране, точно в этой революции не пострадаете. Уж вас-то трогать никто не станет — себе дороже выйдет.

— Это почему? — удивился я.

— Ну а как можно тронуть того, кто столько вложил в оборону крепости, кто построил на Высокой укрепление, которое взять не смогли? А ваши чайки, минометы, гранаты? А каски и бронепластины? Разве этого мало? Уж вы-то как никто можете писать обо все этом в газетах и не хвастаясь хвастаться. А все потому что — правда. И на заводах ваших все совсем по-другому и об этом вся страна знает. И если вас вдруг заденут, попробуют у вас все отнять или же еще что похуже, то что это за революция тогда такая? Ради чего? Только ради того, чтобы убрать Николая? А дальше тогда что?

Я хмыкнул. Оно, конечно, определенный смысл в словах Мурзина был. Уж обо мне-то страна знала как о самом что ни на есть самом первом друге рабочего люда. На мои заводах не зверствуют, драконовских штрафов там нет, по болезни кое-что оплачивается и вообще.... Профсоюз опять же есть, карманный, правда, и лично мне подчиненный, но все же.... И об этих все достижениях я сам же в газетах и трубил, специально заказывал статьи в ведущих изданиях. Так что простые люди почти по всей стране обо мне знали, не зря же очередь в отделе кадров расписана на многие месяца вперед. И люди, стекаясь в Питер, первым делом шли пытать счастья на мои предприятия.

Так что, если революция пятого года каким-то образом и скинет Николая, то я в этой кутерьме буду иметь самые малые риски быть раздавленным. Трогать меня даже тем же большевикам будет не с руки — попробуй потом объясни людям, чем им не угодили Рыбалко с Козинцевым. Но все-таки риски имелись, и именно поэтому нам следовало усилить нашу пропагандистскую компанию.