Там тебя никто не ждёт

Не знаю. Не помню. Может, я и вовсе не кричала. Только вся эта толпа зевак вдруг повернулась ко мне и перебросилась парой реплик. В их центре вдруг возникли двое этих... в латах и касках.

Один из них указал на меня.

* * *

С трудом помню, что происходило потом — но, кажется, я оббегала весь город (если это мерзкое, грязное, серое поселение можно назвать таким громким словом). Знакомиться поближе с местными стражами порядка (или местной мафией — здесь, похоже, один чёрт) не хотелось совершенно. Мне хватило зрелища несчастной, которую двое из них куда-то всё-таки утащили.

Я спряталась за грудой отбросов где-то очень далеко от той злополучной площади и боялась вдохнуть. За мной давно никто не гнался, но даже выползти наружу было страшно. Хотя куча смердела — и ещё как.

Ноги представляли собой синяк, сочащийся кровью — бежала я босиком, скинув шпильки ещё в самом начале. А вы побегайте на шпильках! Надолго вас хватит, ну-ну. Эх, жаль не догадалась бросить их в этих... с касками. Глядишь, может, попала бы?

Я действительно с трудом помню, что было дальше. Память — забавная штука, всё очень страшное отсекает. А мне было страшно. Холодно — до полной бесчувственности, мокро, голодно (несмотря на мерзкий запах гниющего мусора). Помню, с неба всё время моросил дождь — прямо как у нас в Москве осенью. Я вжималась в сырую грязную стену, а мимо постоянно кто-то шлёпал по склизкой дороге (здесь она в отличие от площади камнями покрыта не была).

Наверное, я забрела в трущобы. Ну, мне так казалось. Дома здесь стояли не то каменные, не то деревянные, а местами и то и другое, покосившиеся, с дырами в стенах (щелями, что ли, для кондиционирования?). А жители — всё те же странно одетые мужчины и женщины — не имели привычки закрывать двери. При желании можно было рассмотреть, как они обедают (ужинают?), молятся (не уверена, но очень похоже), готовятся ко сну.

К вечеру улочку, где я спряталась, буквально заполонили компании пьянчужек, горланящих песни, выясняющих отношения (поверьте, не нужно знание языка, чтобы понять их крики), валяющихся в помоях, не дойдя каких-то пять шагов до дома...

Я тряслась от страха быть замеченной. И от холода. Не уверена, от чего больше.

А ещё это саднящее чувство пустоты, когда не знаешь, ни куда идти, ни где переночевать. Господи, а я-то воображала, что представляю, каково это — быть несчастной! Фиг! Несчастье — это куча мусора, я в ней, и ни-че-го впереди. В лучшем случае. В худшем... ладно, не буду.

Мой случай оказался средним.

Посреди ночи меня вырвал из полудрёмы лай.

Не знаю, так или нет, но эта собака, на мой предвзятый взгляд могла посоперничать с приснопамятной рода Баскервилей. Глаза у неё горели, шерсть дыбилась и ростом она точно превышала среднестатистического ротвейлера.

А за ней этак ещё десяток таких же. И все ко мне. Точнее, кажется, к моей куче мусора, потому что догонять они меня почти не стали. Так, ещё только улочек пять.

А вот где я свалилась в следующий раз, точно не скажу. Здесь в воспоминаниях очередной провал — помню только, как привидением скиталась по городу, кутаясь в найденный где-то дырявый платок (сильно дырявый, ага), не чувствовала себя от холода, боролась с головной болью, ноющими болячками на ногах и руках, першением в горле и начавшимся насморком. Дико хотелось есть. Ещё сильнее — выпить чашку горячего молока с мёдом. Я мечтала о ней, как о манне небесной — кто бы подал.

Ага, дождевой водой, оказывается, тоже можно напиться...

Не знаю, прошёл день, или два, а может и месяц... или даже год.

Помню, как упала в руинах какого-то пересохшего фонтанчика. А ещё помню, как вдруг стих шум на улочке, в которой я оказалась. И такие же бродяжки поплелись-поползли прятаться. Помню, тоже пыталась (инстинкт самосохранения ещё работал), но места мне, конечно, не нашлось. Из подворотни я вылетела как раз обратно к фонтанчику.

А потом началось это.

Это сначала слышалось как перестук копыт. Потом как их же чваканье. А после появился ужас. Нет, вот так — Ужас.

Я всё никак не понимала, чего ещё-то боюсь, но тряслась, как проклятая, и на этот раз вовсе не от холода. Скорчилась на дне фонтанчика, прилипла к остаткам стенок, сжалась, почти не дыша.

А они ехали мимо, эти, на вороных конях. Чвакали. Высокие фигуры в плащах и надвинутых на лица капюшонах. Ну вылитые ролевики, честное слово! Вот только Ужас исходил от них — и я закрыла глаза, стараясь сделаться незаметней, вообще исчезнуть, если только возможно.

Ха-ха. Копыта зачавкали рядом с моим убежищем. Остановились. Я ясно понимала, что открой сейчас глаза — увижу этого, под капюшоном, в деталях.

Что-то не хотелось.

Ужас достиг апогея, когда копыта зачавкали снова — в обратную сторону. Скоро затихли совсем, а я всё продолжала, скорчившись, лежать, обнимая колени руками и тихонько поскуливая от страха. Сколько так провалялась — не знаю, но звук приближающихся на этот раз шагов чуть не свёл с ума окончательно. Правда, вместо того, чтобы вскочить и бежать, я только сильнее сжалась. В голове билась мысль: "Ну и пусть. Не могу больше. Хватит".

Шаги замерли. Какое-то время единственным звуком был шум дождя, тихо шелестящего по камням бывшей фонтанной чаши.

И я чуть не пропустила миг, когда раздался голос. Приятный мужской голос с вопросительной интонацией:

— Ki es toue?

Для меня он прозвучал музыкой.

Голос продолжал говорить, что-то спрашивать — знать бы, что. Я же, наконец, осмелилась повернуть голову.

Сквозь слёзы (или дождевые капли?) на ресницах проступал медленно, очень медленно, невыносимо медленно образ...

Кажется, я всё-таки свихнулась от страха. А может, давно уже свихнулась — ещё там, под колёсами?

Или это и правда ад?

Тогда что здесь делает ангел?

Странно одетый, без крыльев, с лицом того принца, о котором я грезила по ночам. И застывшей в зелёных, красивых глазах жалостью.

Я сразу же вспомнила, как выгляжу. И возжелала, по крайней мере, провалиться сквозь землю.

Как обычно кто-то сверху пропустил желание мимо ушей.

Золотоволосый "принц" снова что-то спросил. Опять не дождался ответа. И, поколебавшись, протянул мне руку.

Вот этот момент запечатлелся в моей памяти очень отчётливо. Рука в тёмно-бордовой перчатке, украшенной золотистыми узорами у запястья. Замысловатая вышивка — тоже золотом, — в которой я не сразу узнала гарцующих единорогов (таких, как на гербах рисуют), и каёмочка самых настоящих французских лилий на швах.

Мои руки были по локоть в грязи — остальное закрывали обрывки рукавов, которые тоже впору было выжимать. Причём отнюдь не от дождевой водички. И я даже представить не могла, как коснусь в ответ этой перчатки и — о, боже мой — оставлю на ней жирные серые следы.

Юноша снова что-то сказал — на этот раз тоном понастойчивее:

— N'aОe peor.

Я приподнялась на локтях, вглядываясь в его лицо.

Надо же — несколько дней в скотском состоянии ещё не вышибли из меня стыд и желание сгинуть подальше, лишь бы меня такой не видели. Особенно он. Такой красивый и холёный.

Поймав мой взгляд, юноша на мгновение замер. Потом улыбнулся — красивейшая из всех улыбок, какие я когда-либо видела. У меня даже дыхание перехватило, пока сидела и, как дура, пялилась на это золотоволосое чудо — ну просто... нет, правда... принц из сказки.

А ещё помню: теряя, наконец, сознание (кажется, больше от голода, чем-таки от страха), думала, что вот такое — принц, спасающий нищенку — бывает только в сказках.

Нет, серьёзно — я на его месте ни за что бы не стала себе такой помогать.

А значит, он мне всё-таки мерещится.

Рука в тёмно-бордовой, богато украшенной перчатке сжала мою ладонь, серую от грязи.

И потянула наверх.

Глава 3

Просыпалась я долго и мучительно. Балансировала между туманной дрёмой и серо-красным забытьём. Очень болела голова — я даже сквозь сон её чувствовала. А ещё — горло, и что-то в груди безумно мешало дышать.

Мне постоянно слышались голоса: визгливые женские и уже знакомый мужской, после которого, точно по заказу, появлялся мой "принц", красивый, как картинка. Снова и снова я окуналась в его изумрудные глаза — и всё это, конечно, сильно смахивало на сон.

А ещё были колокола — чистый серебряный перезвон и гулкий, монументальный "бом" намертво врезались в память. Наверное, я бредила. И треск костра — его не должно же быть? А ещё — непонятный язык, звучащий на удивление знакомо. Я различала отдельные слова, и они напоминали латынь.

Зачем кому-то разговаривать на латыни рядом со мной?

-...In nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti...

Голос тоже был знакомым. Я уже слышала его, тогда, у фонтана. Тот светловолосый юноша-видение. Наверное, я окончательно помешалась, если моё видение заговорило на латыни. Да как бегло!

-... MisereАtur tui omnМpotens Deus...

И свет, странно колеблющийся, точно от свечи.

Отвернувшись, я уткнулась носом в подушку и заснула снова — по-настоящему, без всякой латыни и колоколов.

Я надеялась, что проснусь дома. Пусть даже мама и станет сердиться, что я сняла с карточки пол её зарплаты. Плевать. Зато дома — и не надо больше скитаться невесть где в грязи и холоде.

Я ворочалась на мягких простынях и опять не могла вынырнуть из сна.

Иногда мне почему-то чудилась музыка. Кажется, флейта.

Голоса, мелодия, образ принца — всё это красиво переплеталось, путалось в моём сне, точно в паутине. Так что, наконец, очнувшись, я ничуть не удивилась окружающей обстановке, не вполне уверенная, что всё это — реально.

Сумрак. Причём сумрак необычный, а какой-то просвечивающий, что ли? Точно туман, когда глаза протрёшь и...

Я протёрла.

Мда... Так вот он какой — балдахин изнутри! Я его видела как-то в музее. В Лувре, если ничего не путаю. Там есть покои этого... Наполеона Третьего? Неважно — кровать с балдахином там имеется, правда, лежать на ней нельзя. А ещё она богаче. У моей же кровати не имелось никаких золотых кисточек и финтифлюшек вроде резьбы и позолоты. Внутри, по крайней мере.

С любопытством естествоиспытателя, дорвавшегося до музейной ценности, я подёргала занавески (что за ткань такая мягонькая?) и осторожно выглянула в комнату.

Первым в глаза бросился камин. Не мог не броситься — очень большой. Чуть не в полстены высотой — точно дыра с огнём. Ага, вход в ад. Но краси-и-и-ивый — как на картинках, где всякие штуки под готику.

И неподалеку этак величественно — ворох соломы. Блин, ну нельзя же так, а? Вся эстетика насмарку.

Я огляделась. Так... И куда я, спрашивается, попала?

Пол щедро усыпан засохшими (или засушенными?) цветами. Очень щедро. Я бы ещё могла решить, что тут букет рассыпали или, там, гербарий, но не с таким количеством "сена". При этом запах в комнате стоял настолько пряный, что в носу тут же засвербело. Чёрт возьми, у меня же аллергия на сушёную траву!

Я наморщила нос и, шмыгая, продолжила осмотр.

Из мебели в комнате больше ничего не нашлось. Ну, не считать же мебелью громадный сундук и охапку соломы, застеленной тканью типа коврик?

В довершение — стены здесь были каменные. Местами — сырые и зелёные.

И окно с другой стороны кровати (когда я, наконец, туда перекатилась — громадная!). Без стёкол. Зато с решёткой.

Мда... Между прочим, дует. Хоть бы чем занавесили, что ли?

Скрипнула дверь. Нет, не так — скри-и-ипнула. Тут такая дверь — будто это замок и местные к осаде готовятся. Так сказать, последнее убежище короля, хе-хе.

Я поскорее задёрнула занавески и улеглась. Но сквозь щель всё же разглядела, как в комнату вошёл мой давешний "принц".

И сразу же почувствовала, что на мне ну абсолютно, вообще ничего не надето.

Мамочки!

Ага... Пустая комната (давайте называть вещи своими именами), громадная кровать, я без одежды. Связь я уловила мгновенно, и золотоволосый красавчик из категории "принц" немедленно переместился в категорию "извращенец".

Натянув одеяло чуть не на нос, я настороженно наблюдала за незнакомцем в щёлочку. А он, глянув мимоходом в мою сторону (я затаила дыхание), подошёл к сундуку, открыл и принялся... раздеваться.

Та-а-ак... Куда я там попала-то?

Первыми в недра сундука полетели перчатки. Не знакомые тёмно-бордовые, а зелёные, под цвет его глаз, наверное. Но тоже с золотой каймой и вышивкой. Дальше — весьма странного (я бы даже сказала — смешного) вида шапочка. Ну, вроде той, которую понтифики носят. Ни тогда, ни сейчас не вспомню, как называется — но этот золотоволосый на понтифика был похож, как я на... архиерея, ха-ха!

Шапочка, кстати, не белая и не красная, а, как и перчатки, зелёная. И тоже с золотой каёмочкой. Предназначена, наверное, чтобы греть самое ценное — мозг. А ещё точнее — макушку, потому что ни на что больше она бы не натянулась.

Дальше юноша через голову стащил... э-э-э... ну, такая штука, которую в моём любимом "Ромео и Джульетте" восьмидесятого года выпуска все мужчины носят. Ну, вроде короткой туники, только эта была длиннее. Получилось вроде платья с поясом. Ага, и с рукавами, узкими и длинными.

На юноше остались неширокие (красные, ха-ха!) брюки и рубашка, а я мысленно сравнила его с капустой. Ну в самом деле, не удивлюсь, если под костюмчиком у него ещё одно платьишко прячется. Или даже два.

На этом бесплатный стриптиз не закончился, а как-то... прервался. Только я приникла к щёлочке, сделав её чуть-чуть пошире... и облом.

В общем, юноша вдруг замер. А потом медленно обернулся.

А тут я, приподнявшись, на локтях, у щёлочки.

Смех у золотоволосого незнакомца оказался таким же красивым, как и голос. Я их тут же и сравнила, стоило ему что-то произнести-пробормотать, всё ещё улыбаясь.

Зато когда он отдёрнул занавеску (полог?), стало не до романтики. Я чуть не с головой нырнула под одеяло. Только тронь, чудо симпатичное, я тебе... я...

А трогать меня, судя по всему, никто не собирался. Высказавшись (не понимаю я, не по-ни-ма-ю — слишком быстро и, кажется, снова по латыни), юноша прошуршал к двери. Та скрипнула... и стало тихо.

Я осторожно высунула нос, огляделась.

Что происходит? Не по-ни-маю...

Оставшись одна, я уселась на кровати и снова принялась осматриваться. В комнате ничего не изменилось — кроме открытой крышки сундука.

Тогда я уставилась в окно.

За окном покачивали ветвями деревья. Где-то в их кронах купалось закатное солнце, расцвечивая небо золотом. Ещё приятно пахло не то жасмином, не то розой, и тихо вздыхал где-то неподалёку ручеёк.

Ничего такой садик, в общем.

Так... А что если этот "принц"... взаправду принц? Комнатка у него, честно говоря, так себе, но если вдуматься... Нет, я помню-помню, это всё мой бред, может, даже предсмертный. Но! А ну как это сказка, а я у принца в гостях? Мой же бред, в конце концов. А в сказке героиня всегда помучаться вначале должна. Вон, Золушка сколько страдала! И заслужила же... Чем я хуже?