Семь-три, оператор

С приходом в Службу спасения с Кристиной произошла еще одна история, короткая и непонятная. Настолько нелогичная, что Кристина о ней никогда никому не рассказывала — все равно бы не поверили. А произошло все так. Возвращаясь как-то раз с учебной шестичасовой практики, она решила, что общественный транспорт подождет до следующего раза, а она сегодня поедет на частнике. Должны же быть в жизни незапланированные праздники!

Ее подвез парень на стареньком "Опеле", которого она поймала с первой же попытки. Назвать его разговорчивым было сложно, но за время поездки он выведал у Кристины практически все, что его интересовало. Видимо, то, что он узнал, его удовлетворило, потому что у дома Кристины он заглушил мотор, закрыл машину и поднялся следом за ней в квартиру.

Подобная наглость Кристину позабавила. Но то, что он произнес в ответ на ее немой вопрос, поразило ее напрочь: "Я решил, что останусь здесь, с тобой. Я понял, что тебе нужен сильный мужчина. Я как раз из таких. Ты еще в этом убедишься".

И остался. На следующий день даже перевез свои вещи. А на Кристину словно ступор нашел, будто бы и не с ней это все происходит, а с кем-то другим. Поэтому она безропотно позволила вторгнуться этому чужаку в свое личное убежище.

Этот странный союз длился чуть меньше месяца. Внешне они жили, как живут многие пары в гражданском браке: делили вместе постель и жизненное пространство. Но чего здесь точно не было, так это душевного единения, хоть какого-то намека на понимание и духовную близость. Они ни о чем не разговаривали, вернее, Кристина ни о чем не спрашивала Юрия. Он сам вываливал на ее голову нескончаемые проповеди и нотации. Он учил ее жить в непоколебимой уверенности, что без него она точно пропадет, не пройдет и недели. При этом напрочь забывал, что каким-то образом она все же дожила без его советов до двадцати трех лет. Юрий критиковал то, как она одевается и ведет себя, ругал рисунки, издевался над коллекцией кукол (интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что все платья игрушечным красавицам Кристина шила сама, и не один день?)

А Кристина рассматривала его, как какое-нибудь диковинное насекомое. Ее интерес к этому человеку можно было бы назвать исследовательским. Ночи, проведенные вместе, только сильнее убедили ее в собственной фригидности, но не привнесли в копилку опыта ничего нового. Сопящий над тобой самец, смешно бьющийся в конвульсиях, и поток мутной жидкости, извергающийся из его тела всякий раз, как он чувствует наступление оргазма. Затем откат в сторону, и через пять минут громкий мужской храп, от которого совершенно не можешь заснуть.

Все закончилось утром того дня, когда Кристина обнаружила посреди своей комнаты на светло-кремовом ковролине грязные и вонючие мужские носки. Они лежали двумя бесформенными кучками и вызывали своим видом ассоциацию с гуано. Юрий уже уехал, поэтому Кристина решила вопрос по-своему. Она выбросила носки в мусорное ведро, взяв их двумя пальцами, как нечто чужеродное и противное. Затем собрала вещи Юрия, упаковала их обратно в сумки и поставила в прихожей в шкаф-купе.

Вечером был скандал. Юрий узрел собственные носки, закиданные и залитые бытовыми отходами, и поднял крик. Из его слов следовало, что долгом Кристины было постирать носки, а заодно и плавки своему покровителю, а она вытворяет, черт знает что, и поэтому будет наказана. После этого Кристина молча вышвырнула его сумки и одежду на лестничную площадку, а когда он бросился, чтобы занести вещи обратно в квартиру, просто закрыла дверь перед его носом. Дверные замки она поменяла еще днем, поэтому все попытки Юрия войти обратно были безрезультатны. Он бил по двери ногами (глупое занятие, тем более что она железная), пока соседи не пригрозили, что вызовут милицию, а затем исчез в неизвестном направлении.

Кристина слегка побаивалась, что Юрий не оставит ее в покое и попытается отомстить, но, слава Богу, на ее горизонте этот кадр больше не проявлялся. Видимо понял, что шансов вернуться ноль целых, ноль десятых. Но на всякий случай она примерно с неделю, прежде чем выйти из дома оглядывала из-за занавески двор, не стоит ли где-нибудь знакомый "Опель".

Вот такая вот непонятная история. Зачем это было ей надо, Кристина спрашивала у себя неоднократно, но дать вразумительный ответ так и не смогла. Помрачение какое-то нашло, ей-ей. После Юрия ей казалось, что квартира насквозь пропахла его запахом, что она грязная и похожа на гостиницу. Она дважды в день перемывала и перечищала полы, столешницы, все то, до чего касались его руки. Перестирала занавески в комнате и на кухне, затем покрывало на кровать и все постельное белье. Юрий пользовался дезодорантами с тяжелыми цветочными ароматами, которые вызывали у Кристины приступ жестокой мигрени, поэтому даже слабый намек на этот запах заставлял вновь и вновь наводить чистоту.

Родители об этой истории так и не узнали. Иначе еще чего доброго обрадовались бы, что у дочери кто-то появился, начали бы мечтать о свадьбе. А к этому Кристина была абсолютно не готова. Ей и так хорошо в одиночестве, зачем же нужен еще кто-то?

Года четыре назад мама попыталась поговорить с ней на эту тему, объяснить, для чего нужен брак. Но все доводы сводились, в сущности, к двум вещам. Первое, что человек по природе своей парная особь, ему просто как воздух необходим кто-то, кто поймет его и разделит его жизнь. А второе — в браке рождаются дети. Дети — это продолжение жизни, продолжение рода человеческого. Это радость родителей и их веточки в будущее. Нет детей — нет будущего.

А Кристина слушала и думала. Раз каждому человеку необходима вторая половина, то она, видимо, исключение из правил. Никакая половина ей ни за какие коврижки не нужна. Зачем ей кто-то, кто будет отвлекать на свои проблемы, требовать к себе внимания только потому, что он муж? Да и с детьми промашка вышла. Кристина их не любит. Они маленькие, жестокие, и очень громко кричат. К тому же все эгоисты. Они всегда хотят от родителей большего, чем те способны дать. Ей и братика с лихвой хватило, чего уж говорить о собственных детях. Никакого "биологического зова природы" она в себе не чувствовала и рожать не собиралась категорически.

Иногда девчонки из ее смены приглашали Кристину на дружеские посиделки. В принципе, эти сборища можно было бы назвать странными и нелогичными: зачем общаться в свое свободное время с людьми, лица которых и так видишь каждый четвертый день своей жизни? Но их смена была особенной. Дело в том, что как выяснилось, никто из них не мог похвастаться личным благополучием. Сплошь разведенные, мамы-одиночки да незамужние, вроде самой Кристины. Так что собственную жизнь эти женщины привыкли строить самостоятельно без всякой мужской поддержки. Поэтому общие темы для разговоров у них находились всегда и без труда. То, что их смену втихаря за глаза называют "бабья ярость", они, конечно, знали, но искренне не могли понять, за что.

На посиделках уничтожались немыслимые торты собственного приготовления, шел активный обмен рецептами, адресами, советами, кто-то уже разнимал повздоривших малышей — сыновей и дочерей полка, коих на коллектив насчитывалось четверо. И что самое интересное, для девчонок это были действительно вечера в кругу семьи. А они приходились друг другу сестрами и матерями-наставницами. Такая вот тусовка современных амазонок.

Время от времени кто-то из девчонок влюблялся. Через некоторое время об этом узнавали остальные, привычно зажимали кулаки, чтобы хоть на этот раз что-то склеилось, но увы. Над третьей сменой тяготело какое-то проклятие. Самое большее через полгода девушка снова была свободна, как ветер в поле. В чем была причина такого фатального невезения, не знал никто. Поэтому девчонки сообща негласно решили "а, наплевать!", и продолжали жить и работать дальше, не задумываясь излишне над несправедливостью мироздания.

Несмотря на то, что Кристина давно уже была своей среди смены, ее непохожесть на остальных все равно бросалась в глаза. Даже взять то, что девчонки время от времени хотя бы предпринимали попытки наладить дела в своей личной сфере, а она — нет. Поэтому с чьей-то легкой руки за ней закрепилось прозвище Снежная королева. Прекрасная, холодная и неприступная. Оно здорово подходило Кристине, поскольку с ее волосами, оттенок которых обычно называли "скандинавский блондин" (впрочем, это был ее натуральный цвет), ростом чуть выше среднего и лицом, на котором, казалось, никогда не отражалось то, что в данный момент чувствовала его владелица, кому и было носить это прозвище, как не ей.

За стенами "Теремка", как называли здание Службы спасения, по причуде архитектора выглядящее как сказочный домик, вовсю бушевало багрянцем листьев и солнца бабье лето, а девчонки привычно вздыхали и сочувствующе улыбались друг другу. Осень и весна — известный период обострения всех психических расстройств. Поэтому в эти периоды Служба спасения работала, что называется, на износ. Возрастало количество самоубийств, немотивированных преступлений и травм, но что самое неприятное — в радиоканале появлялись "помехи". Помехами называли радиохулиганов, которые засоряли рабочие каналы разговорами друг с другом, матерились, пытались спровоцировать корреспондентов на ответную грубость и устроить перебранку. Самая нервотрепка начиналась тогда, когда помехи цеплялись к девчонкам-операторам. Спокойно общаться с корреспондентами, не обращая внимания на то, что мерзкий гнусавый голос вот уже пятую минуту подряд распевает на весь эфир "у парнишки хер стоял — оператор отсосал", или еще что-то из того же репертуара — здесь нервы надо иметь стальные. Или не иметь их вовсе.

Кристина в такие моменты была для всей смены палочкой-выручалочкой. Она вела радиообмен так, будто кроме нее и корреспондентов в канале не было никого, пропуская все высказывания радио-дебилов мимо ушей. Девчонки по-доброму завидовали ее выдержке, но на самом деле секрет раскрывался просто: Кристина никогда не принимала гадости на свой счет. Для нее "помехи" были только помехами, и не более. Ей действительно было все равно, какую еще пакость выплюнет из себя радиохулиган. Даже когда в эфире кричали: "Эй, четыреста вторая, я сейчас к тебе подъеду, ты меня скоренько обслужишь?" — это относилось не к ней. Ну и что из того, что четыреста второй — это ее личный номер. Была бы на ее месте, скажем, Инка триста пятьдесят первая или Ленка двести сорок восьмая — ничего бы не изменилось. Все те же угрозы, та же похабщина. К ней лично это не имеет никакого отношения.

Кристина как раз отдыхала и пила чай, когда в комнату, служившую операторам днем столовой, а ночью спальней, влетела раскрасневшаяся Ленка.

— Ну, что случилось?

— Слушай, на этот раз это что-то невообразимое. Эта сволочь сказал, что встретит меня вечером на крыльце "Теремка", а дальше я на собственной шкуре узнаю, как относятся к спасательским подстилкам. Достали, гады! Я больше так не могу!

— Ленок, да расслабься ты! Мало ли уродов на свете? Собака лает — ветер носит. Наплюй и разотри.

— Не могу, понимаешь, не могу! Не знаю, как я вообще выдержала, еще пара дней в таком режиме, еще чуть-чуть — я и пяти минут не смогу продержаться. Все, ухожу на сотовую или на городские. Или брошусь начальству в ноги, пусть во второй зал переводят. Буду как птица-секретарь платные справки выдавать. Ну, не могу больше на эфире, хоть режьте меня!

— Ты же знаешь, что на телефонах сейчас ситуация похлеще, чем у нас. Триста семнадцатая говорит, что сегодня скорую к ребенку с температурой под сорок десять минут вызвать не могла, сплошные звонки от придурков и хулиганов. Даже заблокировать телефон не получается, все равно пробиваются. Так что смысла в переходе нет: шило на мыло менять. Да и что тебя так в этот раз взволновало? Ничего нового эти козлы пока не придумали. А подобную чушь я уже даже и не запоминаю — столько ее на уши льется.

— Кристя, ты не понимаешь. Мне действительно очень страшно! Меня ведь однажды уже так подкараулили на улице. Я тогда еще в спасении не работала. Шла себе вечером из института, думала о предстоящей свадьбе — у меня ведь тогда мальчик был с ресничками в полщеки, цветы, любовь и морковь — и все такое. А тут трое: "Девушка, у вас не найдется закурить?"

— Ну, и?

— А что дальше рассказывать? Мы с тобой такие истории ежедневно пачками слышим. Как до дома добралась — не помню, мальчик мой как узнал, что со мной приключилось — сразу слинял. И ведь что самое обидное: я до этого вечера девочкой была. Ей Богу, знала бы, что все так обернется — не берегла бы себя, как вазу хрустальную. А так все этим подонкам досталось.

— Нашли их?

— Нашли. Мне терять было нечего, я хоть из последних сил, а попросила маму вызвать скорую и провести все их мерзкие процедуры. Знаешь, как мне хотелось с себя всю эту грязь смыть, а терпела, потому что знала, что иначе никому ничего не докажешь. И гадов этих я хорошо запомнила, на всю жизнь. Их когда брать поехали, они так и сидели в том подвале, где меня насиловали. Думали, что запугали меня, что все им с рук сойдет. Дальше разбирательство, суд, все трое загремели куда надо. И вот их из зала суда выводят, а один, тот, что постарше, повернулся ко мне и говорит: "Рано радуешься, сучка, отсижу и вернусь, тогда жди в гости". Конвоир его сразу в спину как подтолкнет, тот едва себе лоб не расшиб. А на меня словно паралич напал. Стою и с места стронуться не могу. И ведь понимаю, что ничего он мне сделать не может, что его на зоне оприходуют так, что мало не покажется. И все равно страшно. Как представлю, что до его освобождения всего несколько лет осталось, так сердце и замирает.

— Ты — смелая девчонка. По тебе и не скажешь, что ты весь этот ужас пережила.

— Это еще только половина ужаса. Вторая половина это то, как ко мне родственники этих подонков подкатывали и пытались уговорить меня за деньги отказаться от своих показаний. Я в никакую, уперлась, так они начинают намекать, что лучше бы мне согласиться, а то все еще можно повторить, только мужиков уже не трое будет, а побольше. Ух, Кристя, как я тогда психанула — словами не передать. Я орала так, что к нам половина ментовки сбежалась. Тогда родственнички начали нам по телефону названивать, где еще номер откопали, гады! Тут уже моя мама не подкачала. Как только трубку снимает и слышит знакомую песню, сразу говорит: "Наш разговор записывается на магнитофон. Вы еще что-то хотите мне сказать?" Там сразу гудки. Отбились, конечно, но какой ценой! Но самое противное не это.

— А что может быть еще хуже?

— А хуже может быть то, что со временем об этой истории узнали в институте, где я училась. Я так думаю, мальчик мой постарался. Вот только не знаю: со злости или по глупости. Там меня еще месяца два по всем курилкам обсуждали, все решали — виновата я или нет.

— То есть как виновата?

— Ну, я же, наверное, сама их заманила, и все такое! И вообще, нечего было по улицам города в юбке выше колена разгуливать, народ провоцировать.

— О, Боже...

— Пришлось уйти из этого института на хрен. Перевелась в другой с потерей курса, потом вообще на заочку ушла. Мне эти подонки до сих пор иногда по ночам снятся. Просыпаюсь как мокрая мышь, в холодном поту. И вот теперь снова.