Гессенская волчица-3

* * *

Часть студентов Во­енно-меди­цин­ской академии была отдана под суд, часть по приказу военного министра — отправлена в дисципли­нар­ный ба­тальон. Оставшиеся в академии студенты-медики были переве­дены на казарменное положение, под стро­гий надзор курсовых офице­ров.

Похороны затоптанного казаками студента юридического фа­куль­тета Сергея Дяги­лева, на которые при­шли сотни людей, чуть не спро­воцировали новые беспорядки. Питерские извоз­чики, узнав, что хоро­нят "скубента", который "бунтовал против царя", попытались при помощи кнутов и своих крепких кулаков разогнать похоронную про­цессию. Лишь своевременное вмеша­тельство полиции и военного патруля предотвратило кровавую развязку.

Жандармы и поли­ция про­вели новые аресты, после чего ряд либе­рально настроен­ных профессоров в знак протеста по­дали в отставку. Среди них был троюродный брат убитого бунтов­щика Короленко — приват-доцент кафедры минералогии Мос­ковского университета Вла­димир Иванович Вернадский.

Александринскую Россию покинули именитые философы, вдруг ставшие ненужными в родном Отечестве. Владимир Сер­геевич Со­ловьёв, Николай Яковлевич Грот, Лев Михайло­вич Лопатин, Георгий Иванович Челпанов, князь Сер­гей Ни­ко­лаевич Тру­бецкой, Дмитрий Сергеевич Ме­режков­ский, Нико­лай Фёдо­рович Фёдо­ров.

Демон­стративно подал в от­ставку ректор столичного универ­ситета академик Никитин, а следом за ним — несколько десят­ков преподавате­лей других высших учебных заведений, поже­лавших вы­разить свой протест против жестокой расправы над студентами.

Отставки были приняты незамедлительно, а на дальнейшей карьере этих господ был поставлен жирный крест, ибо Императрица восприняла произошедшее, как неприкрытый вызов лично ей и её само­державной власти. Желаете, господа учёные, фрондировать дальше и открыто поддерживать бунтовщиков? Тогда не оби­жайтесь и получите Высочайшее повеление о ли­шении всех чинов.

Наступал новый, 1896 год. Для одних это был год предстоя­щих великих изменений, для других — год утраченных надежд, год реакции и отступления.

Глава 22

Новый год принёс Аликс многочисленные заботы. Импера­торский двор был в трауре, сама Императрица, измотанная и ус­тавшая, из-за обострения болезни с трудом вставала с кресла, но министр двора Рих­тер, трепетно относившийся к дворцовым це­ремониалам, настоял на проведении традиционных Высочайших выходов.

Александра Фёдоровна очень тяжело переносила всякого рода дворцовые действа. Все эти многочасовые, пыш­ные и тягу­чие церемо­нии причиняли ей физические и моральные страда­ния, но теперь она была не просто женой царя, и даже не реген­том... Она была самодер­жавным монархом, представлявшим своею особою более чем 120-миллионную Империю.

1-го января во время Высочайшего выхода Аликс при­шлось муже­ственно выстоять обедню, а затем выйти в Тронный Геор­гиевский зал, в котором стоял дипломатический корпус.

После обхода дипломатов Алексан­дра Фёдоровна больше часа прини­мала поздравления baise-main от дам, Государственного Со­вета, Се­ната, двора и Свиты.

Присутствующие на выходе заметили, как разительно отли­чались две царицы внешне. Мария Федоровна, хотя и была в тра­урном каше­мировом платье, с чёрными перчатками и веером, блистала колье из громадных бриллиантов и бриллиантовой диадемой в виде лучей. Го­лубая Андре­евская лента очень кра­сиво выделялась на её наряде. Ца­рица-мать была небольшого роста, но движения её были так спокойны и величественны, полные грации и изящества, и она казалась выше, чем на са­мом деле. Здороваясь, она как-то особенно красиво наклоняла го­лову, бук­вально очаровывая собеседников своим щебечущим голо­сом.

Императрица Александра вышла в Георгиевский зал без еди­ного украшения, в обыкновенном чёрном фланелевом платье с траурными плерезами и с чёрным шлейфом. Русоволосая краса­вица, величествен­ная и одновременно необычайно изящная, она сохраняла на лице мраморное спокойствие, лишь изредка сме­нявшееся на грустную улыбку. Любезная, но очень сдержанная и немногословная, Аликс подчёркнуто мало общалась с дамами и подолгу беседовала с генера­лами и офицерами, проявляя не­дюжинные познания относительно мест расквартирования час­тей и полковых традиций.

Всё своё свободное время, остававшееся после государствен­ных забот и ухода за дочерью, Императ­рица посвящала изуче­нию русского языка, и теперь она довольно свободно изъясня­лась, не боясь попасть впросак. Говорила она всегда в одной то­нальности, практически не повышая голоса и не выражая эмо­ций. Бесстрастный голос Аликс, отдававший холодком, в соче­тании с мрачным траурным одеянием, многими воспринимался как признак высокомерия и постоянного недовольства, а её по­ведение во время торжеств заставило придворных пережить не­мало неприятных минут.

Ровно год назад, 1-го января 1895 года, на первом Высо­чайшем вы­ходе придворные видели в Аликс всего лишь застен­чи­вую гес­сен­скую принцессу, счастливую новобрачную, пре­бы­вающую на вторых ролях в тени царствующего мужа и его энергичной матери. Сегодня они увидели Императрицу, кото­рая обхо­дится без бриллиантов и го­това пренебречь придворным этике­том. И у некоторых вольно или невольно появились мысли о том, что так может поступать только очень сильный правитель.

* * *

Второй январский день был ознаменован получением по те­леграфу де­пеши от наместника Дальнего Востока, в которой Великий Князь Владимир Александрович весьма встревожено опи­сывал обстановку, сложившуюся после блистательной победы Японии и ужасающего поражения Китая.

Хотя совместными дипломатическими усилиями России, Германии и Франции удалось частично изменить условия Симоно­секского договора и вернуть Китаю Ляодунский полуостров, Япония чрезвы­чайно усилилась в Корее. Ещё начала войны Япония фактически на­чала брать под свой контроль корейскую ад­министрацию. В июле 1894 года японцы захватили королев­ский дворец в Сеуле, после чего сфор­мировали новое правитель­ство Кореи — Управление по военным и го­сударственным делам, на которое возложили задачу проведения широ­комасштабных ре­форм по японскому образцу, получивших название "реформ года кабо". Уже в октябре 1894 года японцы окончательно по­давили вторую волну крестьянского восстания "тонхак" и в 1895 году навязали ослабленной и беззащитной Корее ряд ка­бальных дого­воров. Корейское правительство от имени короля поручило японским компаниям строительство железных дорог на корей­ской территории, открыло для японской торговли ещё один мор­ского порта и взяло обя­зательствах по созданию усло­вий для передвижения японской армии и снабжению её продо­вольст­вием.

Официальная позиция правительства России оставалась су­губо ней­тральной. Неоднократные просьбы прислать военных инструкторов и советников в правительство, которые корейский ван И-Хянг высказывал российскому представителю Ве­беру, Петер­бург игнорировал, не желая получить осложнения на Дальнем Востоке.

Корейская королева из семьи Мин, которая имела большое влияние на мужа, сумела добиться того, что летом 1895 года прояпон­ские министры были уволены, а в Объединённый кабинет были на­значены сановники прорусской ориентации. Ранним утром 26-го сен­тября японский посланник генерал Миура Горо с отря­дом япон­ских жандармов, при поддержке обученных японцами ко­рейских сол­дат, ворвался в королевский дворец. Несчастная королева была зарублена, а король И-Хянг попал в плен.

Владимир Александрович, изучив положение дел, буквально запа­никовал, ибо прекрасно понимал, что имеющихся у него войск со­вершенно недостаточно для того, чтобы было воз­можно диктовать свою волю зарвавшейся Японии.

Тонкий це­нитель балета и живописи, завсегдатай петербург­ских

клубов, большой любитель охоты, исключительный знаток еды, коллек­ционирующий меню с собственноручными замет­ками, сделан­ными непосредственно после трапезы в самых раз­личных ресторанах, Вели­кий Князь оставался боевым генера­лом. Во время послед­ней рус­ско-турецкой войны он успешно ко­ман­довал 12-м армейским корпу­сом, за что вполне заслу­женно по­лучил орден Святого Владимира 2-й степени с мечами, орден Святого Георгия 3-й степени и золотую саблю с брилли­антами и надписью "За 14 и 30 ноября 1877 г." Бое­вого опыта ему было не занимать.

* * *

Уже с утра просторный кабинет канцлера, несмотря на празд­ник Креще­ния Господ­него, был наполнен людьми в гене­раль­ских мунди­рах.

Блистаю­щий новенькими генерал-адъютантскими погонами воен­ный министр Пузыревский прибыл в сопровождении нового на­чаль­ника Главного штаба Лобко и заведующего Азиатской ча­стью Проценко за пятнадцать минут до назначенного вре­мени. Генералы заняли место за столом по левую руку от канц­лера, раз­ложив свои бумаги.

Сергей Александро­вич зашёл в ка­бинет вместе с Николаем Николаевичем ровно в десять, как и было назначено. Моряки почему-то запаздывали.

После взаимных приветствий граф Игнатьев пригласил вели­ких князей к столу, но они предпочли кожаный диван, на кото­ром можно было удобно развалиться.

— Мы все собрались, господа, — начал канцлер, — по приказу Госуда­рыни, чтобы обсудить положение, сложившееся на Даль­нем Востоке. Августейший наместник, Его Императорское Вы­сочество Владимир Александрович, весьма встревожен необы­чайным усилением Япон­ской Империи, но ещё больше он встре­вожен нашей военной слабо­стью на Дальнем Востоке. Мы ведь понимаем, что од­ним фельдмар­шальским жезлом, даже с алма­зами, вражескую армию не ос­та-новишь, пусть это и азиат­ская армия.

Николай Николаевич одобрительно хмыкнул и слегка улыб­нулся. Он что-то хотел сказать, но ему помешал вошедший Ве­ликий Князь Алексей Александрович, следом за которым шли адмиралы.

Генерал-адмирал изви­нился за опоздание, после чего по-хо­зяйски переставил кресло в торец стола и уселся против канц­лера. Пришед­шие с ним адми­ралы Чихачёв и Кремер заняли кресла по пра­вую руку графа Игнатьева, а командовавший на Балтике адмирал Казна­ков долго не мог найти себе место, пока не сел на диване.

Генерал-адмирал выглядел явно недовольным, хмурил брови и изображал непонятную гримасу на холёном породистом лице. Всем своим видом он показывал, что не считает совеща­ние чем-то важным.

Канцлера это не смутило. Выдержав небольшую паузу, он об­ра­тился к Алексею Александровичу:

— Вы позволите нам продолжить, Ваше Императорское Высо­чество? Мы уже начали обсуждение...

Сказано это было не то, чтобы ехидно, но таким елейно-пре­данным голосом, что ни у кого из присутствующих не возникло со­мнения в том, что Игнатьев желал уколоть Великого Князя за опоздание. Лицо генерал-адмирала налилось кровью, он кивнул и что-то невразуми­тельно пробурчал.

— Итак, господа, я продолжу, — голос канцлера стал строгим и дело­вым. — Александр Казимирович! Есть ли у Вас данные, сколько войск сумели выставить японцы во время войны с Ки­таем?

— Японцы сумели выставить более двухсот пятидесяти тысяч солдат,

— живо ответил Пузыревский. — Это при том, что в мир­ное время Япо­ния имела армию приблизительно семьдесят пять тысяч. Наш военный агент в Токио подполковник Вогак докла­дывает, что теперь в мир­ное время численность армии уже перевалила за сто тысяч, а при мо­билизации японцы в состоянии выставить более трёхсот ты­сяч. Даже если на островах они оста­вят треть, то в Корею можно ожидать армию, большую, чем двести тысяч солдат. Вследствие принятия территори­альной системы и незначительности расстояний, на которые прихо­дится передвигать запасных, срок окон­чания мобилизации для япон­ской армии не более четырёх дней, а для продовольственных и эва­куационных колонн — от семи до десяти дней.

— Что же мы можем противопоставить японцам?

— Мне даже не нужно заглядывать в бумаги, — ответил Пузыревский, — ибо численность войск Приамурского округа весьма незна­чительна. В мирное время там расположены 10 Восточно-Сибирских стрелковых батальонов в составе двух бригад, 10 ли­нейных батальо­нов, Сретенский резервный батальон, два ка­зачьих батальона, всего 23 батальона пехоты весьма слабого со­става. Кавалерии — 18 сотен. Ар­тиллерии — 10 пеших батарей, две мор­тирные и две казачьи. Восточно-Сибирский сапёрный батальон и Уссурийский железнодорожный, за­нятый на по­стройке дороги.

— Александр Казимирович, — отозвался с дивана Николай Николаевич, — а каковы мобилизационные возможности Приамур­ского округа?

— В военное время Сретенский резервный батальон развора­чивается в пять отдельных батальонов, со льготы призывается четыре Забай­кальских казачьих батальона. К этому нужно доба­вить два льготных Забайкальских конных полка и 3-ю конную батарею, полк и дивизион амурских казаков, плюс Уссурийский казачий дивизион. И всего мы получаем чуть больше тридцати тысяч солдат и сто десять орудий.

Генерал-адмирал удовлетворённо хмыкнул, потом довольно по­смотрел на канцлера:

— Ну вот, Николай Павлович, я не могу понять, из-за чего брат пани­кует. У него там больше тридцати тысяч прекрасных рус­ских солдат, а он опасается каких-то островных макак, которые только научились стрелять из ружей. Да пусть только сунутся, отведают нашего штыка и

убегут, несолоно хлебавши.

— А что, Александр Казимирович, может, действительно не стоит паниковать, раз нам угрожают обычные макаки, — спросил канцлер, глядя на Пузыревского.

— Уж ежели некоторые наши генералы так боятся макак, мо­жет стоит им заглянуть в зоологический сад господина Роста? Глядишь, и страх то весь пройдёт, — оживился генерал-адмирал, считая, что поста­вил военного министра в тупик своим остро­умием. Он относился к Пузыревскому, как к выскочке, называя в кругу приближённых "пер­воапрельским сюрпризом", о чём было известно присутствующим.

Пузыревский встал с кресла, обвёл взглядом присутствую­щих. Налил из графина воды в стакан, немного выпил, после чего заговорил, глядя прямо на Великого Князя Алексея Алексан­дровича:

— Я хотел бы напомнить Его Императорскому Высочеству со­бытия двухсотлетней давности, когда шведский король Карл именовал рус­ских "варварами" и тешился тем, что приказал от­чеканить медаль по­сле нашего поражения под Нарвой. Но ведь после этого была Пол­тава...