Новое место жительства

Чей-то крик: "Держись!",

Пламя маяка!

И уже к тебе

Тянется рука!

Проломив твой лёд,

Кто-то встал с тобой...

...Смерти нет. Есть друг

За твоей спиной. (1.)

1.Из песни Светланы Никифоровой (Алькор)

— Не бывает так, — ясно и спокойно сказал я тёмному стеклу, за которым летела покачивающаяся ночь. — Просто не бывает, и всё.

И закрыл глаза, выключив и отложив читалку...

...Следующий день я опять сидел у окна. Правда, уже не в оцепенении, как вчера, а на самом деле смотрел. И не всё время — ходил в туалет, потом даже в вагон-ресторан выбрался, он был соседним, оказывается. Цены там были, как я понимаю, круче, чем в настоящем ресторане. В "Хуторке", где я иногда ел после школы, за тысячу можно было именно что наесться до отвала — с первым, вторым, с десертом... А тут ту же тысячу стоило одно блюдо. Я даже пожалел, глядя меню, что выкинул бутерброды, но, когда подумал про них, то решил всё-таки поесть здесь. И, хотя с тысячи всё-таки полагалась какая-то сдача — рублей семьдесят — я просто оставил бумажку на столе, и всё.

На обратном пути в тамбуре торчали двое парней года на три-четыре старше меня, подпирали двери, курили. Кажется, один из них хотел меня придержать — и словами, и рукой — но я, открывая дверь в "свой" вагон, посмотрел ему в глаза. И он ничего не сказал и не сделал, просто отвернулся. Я почти сразу про них забыл, вспомнил только вечером, подумал: не приползут ли на дальнейшую разборку? Но и эта мысль не напрягла, а ночью меня никто не беспокоил, скажу, забегая вперёд...

...Было около трёх дня, когда поезд остановился на какой-то станции — старый вокзал, покрашенный яркой жёлтой краской с белыми узорами, за вокзалом была видна площадь с двумя автобусами, окружённая домами, точнее — какими-то "присутственными местами", старавшимися походить на столичные. Памятник Ленину, задумчиво смотревшему себе под ноги, на выставленный носок ботинка... Мимо моего окна по перрону протрусили цепочкой озабоченные усталые бабки с корзинками и колясками — до меня донеслось: "Пи-раж-киии... би-ля-шииии... кыт-лет-киииии... да-маш-ни-иииии..." На заборчике — из ребристых столбиков, увенчанных шарами — около вокзала сидели трое пацанов помладше меня, тощих, в дешёвых майках, шортах и сланцах на босу ногу. Двое играли в телефон, третий смотрел на поезд и показал мне "фак" — очень спокойно, равнодушно и неспешно, с полным сознанием собственного достоинства и моего убожества. Я отвернулся и стал смотреть на вокзал, на мусорную урну, из которой торчали пустые смятые пивные "пазыри".

И мне неожиданно ужасно захотелось выйти здесь. Взять спортивную сумку, оставить чемодан, выйти и пойти. Пофик, куда, пофик, зачем. Уйти отсюда и пропасть. Раствориться. Измениться. Я даже очень ясно представил себе это. Так ясно, что, когда поезд тронулся, я удивился тому, что по-прежнему сижу на мягком диванчике.

Я не сделал этого только потому, что лениво, но всё-таки достаточно ясно подумал: нет, не хочу людям неприятностей. Той женщине, к которой я еду. Она будет ждать, начнёт паниковать, всё такое... зачем? Она же не виновата.

В чём она не виновата — я не додумал. Поезд, набирая скорость, как раз протаскивал мой вагон мимо тех мальчишек, которые уже слезли с заборчика и куда-то брели по тропинке, провожая состав взглядами — и я с удовольствием показал им всем троим тот же жест.

Они заулыбались и помахали руками вслед.

И у меня почему-то на пару градусов поднялось настроение. Немного, но всё-таки. Я опять завалился на диванчик и до поздней ночи то читал, то смотрел фильмы — музыку слушать больше не хотел, будет ещё время...

...А 31 мая утром я вышел на другом вокзале — в этой самой Северскстали.

* * *

Моя незнакомая мне тётя оказалась очень похожа на плохо ухоженный вариант моей мамы. Сперва, издалека, на перроне, я прямо очумел — как она тут оказалась, она же улетела?! И только когда тётушка меня обняла, я понял, что это не мама. Во-первых, мама меня никогда не обнимала. Во-вторых, выглядела, как моя старшая сестра и требовала, чтобы "на людях" я называл её "Энни", такое, блин, тупо-энглезированное от "Антонины". Это звучало и правда тупо, что ещё хуже — смешно, но я никогда не спорил.

А тётя Лина выглядела на свои почти сорок. Без скидок.

Но знаете что? Мне она понравилась. Я умею неплохо ощущать людей. Ни улыбками, ни поцелуями, ни восклицаниями меня не обманешь, как ни старайся.

А она мне понравилась. Хотя бы потому, что была мне искренне рада. Я не понимал, с чего и как вообще можно радоваться совершенно незнакомому парню, который впёрся в твой родной дом на целый год — только потому, что он твой племянник?! Но радость была искренней, и я сразу оттаял, хотя сперва, когда она обнималась, закаменел немного: не люблю я прикосновений...

...Мы пошли пешком. На аккуратной брусчатой площади перед небольшим полутораэтажным вокзалом тусовались какие-то разношёрстные частные такси, к нам даже сунулись от них деловитые мужички... но тётя сказала, что идти недалеко. Я нёс сумку на плече и катил чемодан, поглядывая по сторонам. Было прохладно, росно, тихо и пусто — так тихо и пусто, что я даже немного оробел, хотя отлично понимал, что это просто-напросто раннее утро, в такое время даже в Москве пусто на улицах. Пахло сырой пылью, зеленью и ещё чем-то странным — может быть, просто... воздухом? Не знаю. Я раньше не помнил нигде такого запаха. И вообще вся Северсксталь показалась мне невероятно тихой и ужасно зелёной — совершенно не по названию. Я ожидал какие-то заводы, дымы, толпы рабочих, как в старых кино, всё такое прочее... Правда, тётя Лина мне объяснила, что тут и правда было аж два большущих завода, но они давно стоят, всё разворовано, и даже призаводской район расселён. Люди живут частными промыслами, огородами и так далее. (Правда, тётя как раз работала постоянно — учителем в школе, а школа тут осталась одна, в неё в целях экономии, оптимизации, повышения качества знаний и заботы о детях "слили" все три, которые тут были раньше. Именно в эту школу я и буду ходить.) В американских фильмах про такие города говорят, что "тут никогда ничего не случается". Правда, как раз после этих слов в кино и начинаются События — ну там пришельцы, сектанты, оборотни, вездесущая русская мафия... Живая слизь, опять же — как без неё? Но мы-то не в кино...

— А Юрка мой в походе, — сказала тётя Лина. Она шла рядом со мной, на меня же и поглядывая — внимательно, как будто даже оценивающе, но по-доброму. — С ребятами. Тут, за рекой, леса начинаются — настоящая глушь. Говорила ему — подожди, хоть брата встретишь, как положено, да он не согласился, сказал, что скоро должен вернуться... — она вздохнула: — А потом опять убежит... Всё лето по лесам бегают... Совсем как в моей молодости; в девяностые-то это исчезло почти, туристы, а сейчас опять...

— Не боитесь отпускать? — поинтересовался я. Известия про туристов меня заинтересовали. Моя тётя покачала головой:

— Не боюсь, тут у нас тихо, а лесу и вовсе бояться некого... А даже если бы и боялась — бесполезно. Он весь в отца...

...Портрет своего дяди я увидел в комнате рядом со своей спальней. Смуглый, но синеглазый мужчина в лихо заломленном голубом берете весело топорщил жёсткие колючие усы в широкой улыбке. На заднем плане было знамя — голубое с золотом, с парашютами-самолётами.

Во всяком случае у Юрки проблем с отцом не было. Как следовало из прикреплённой тут же официальной бумаги, капитан воздушно-десантных войск Скиба Максим Анатольевич погиб шесть лет назад... ну и так далее.

Я постоял возле этой стены и отошёл с непонятным чувством. Чуть ли не с завистью! Глупо, конечно...

...Дом у тёти Лины был здоровенный, по-моему, больше нашей двухъярусной квартиры (хотя и одноэтажный), но старый, скрипучий, со множеством каких-то коридорчиков, тупичков и комнатёнок без окон. Я сразу в нём по-настоящему заблудился, как в заколдованном замке, и вышел через какую-то дверь в густой тенистый сад за домом — большой, с колодцем прямо у крыльца, хотя в доме была вода. Вошёл ради интереса в другую дверь — рядом — и оказался прямо в здоровенной кухне-столовой, где тётя Лина готовила мне завтрак.

— Владик, — улыбнулась она мне. — Посмотрел, что и как? Ну подожди немного, я скоро.

— Ничего, — ответил я, — подожду.

Глупо тоже. Но я растерялся. Меня, сколько я помню, все называли "Влад". Кроме того, я вдруг ещё и застеснялся. Такого за мной вообще-то не водилось, но, если я оказывался где-то вне дома надолго, то это был всегда отель, где прислуга однозначно предназначалась для того, чтобы выполнять мои распоряжения и даже прихоти. А тётя Лина была хозяйкой. Чувствовать себя в роли гостя-постояльца было странно и непривычно.

— Ты свою-то комнату смотрел? — как ни в чём не бывало спросила тем временем она, быстро и не глядя нарезая что-то на разделочной доске.

— Н-нет... — ответил я. Не признаваться же было, что я просто не дошёл до неё, а чемодан и сумку положил около той двери, через которую вышел в сад? Тётя Лина вдруг засмеялась:

— Ладно, хорошо, сейчас поедим, и я тебя провожу, потому что сам ты всё равно её не найдёшь — заблудишься ещё! А сейчас иди лучше помойся — умывальник вон в ту дверь и налево, там твоё полотенце, сразу увидишь. Там и душ есть, но вода только холодная, а колонку тебе лучше пока не зажигать. Я тоже тебе потом покажу — как.

Совмещённый санузел — так это, кажется, называется — меня не смутил и не возмутил. Я вообще искренне думал, что туалет будет на улице, поэтому чистая и большая кафельная комната с лёгким запахом хлорки, в которой стоял унитаз, отделявшийся непрозрачной полиэтиленовой занавеской от душа, оказалась выше моих ожиданий. "Колонка" — прямоугольный белый ящик с ручками и окошком — мне в принципе была понятна, тут не имелось центрального снабжения горячей водой, будь добр сам греть... но зажигать её я и правда не стал, да и душ не стал принимать, а просто умылся как следует и вымыл руки. Моё полотенце и правда было "моё" — его помечала вышитая чёрным по белому ясная надпись:

ВЛАДИК

Я с минуту, не меньше, тупо смотрел на эту надпись — и взгляд отвёл, честное слово, с усилием...

...Когда я вернулся в столовую, то на столе уже стояло то, что тётя Лина называла "завтраком". Я знаю, что почти всех на Западе раздражает, как едят русские. Вместо того, чтобы съесть утром лёгкий салатик с чашечкой кофе и булочкой, "они лопают так, как будто к полудню исчезнут все продукты на планете Земля!" (это моя мать так говорит). Но я как раз ничего против таких завтраков не имею. Очевидно, и тётя моя тоже придерживалась такого мнения, потому что кроме салата (того, что у нас называется "салатом вообще" — подсолнечное масло, соль, варёные вкрутую яйца, огурцы, помидоры и майонез) и чая (не кофе) с какими-то пышками было ещё картофельное пюре со здоровенными кусками жареной свинины и маринованными грибами.

Когда я поел, мне захотелось спать. Сильно захотелось, просто-таки вышибало в сон. Две ночи в поезде — это совсем не так романтично, как может показаться, тем более, что ночи были дурные. Да и потом — мне и всегда-то по утрам хочется спать, я "сова", а для нашего — человеческого, в смысле — ритма жизни это мука мученическая. Мне было стыдно, но тётя Лина, кажется, заметила моё состояние и, как только я отвалился от стола, сказала:

— Ну, пойдём, я тебе покажу твою комнату. И вот что, Владик... — она оперлась рукой на стол, помедлила, как будто что-то решая. — Эта комната действительно твоя. Вся, целиком. Если ты захочешь там что-то переставить или поменять — это твоё дело.

— Спасибо, — пробормотал я.

И разозлился на себя — что-то слишком часто она заставляет меня смущаться!..

...Комната оказалась почти квадратной, небольшой, с двумя окнами в боковых стенах, оклеенных зеленовато-золотыми обоями — кажется, недавно, может даже, к моему приезду. Одно окно выводило в сад, другое — в пустынный переулок, пыльный и жаркий. Окна были странные, старинные — с переплётами в виде буквы Т и маленькими форточками, непривычные. Тётя Лина показала рукой вокруг:

— Ну вот, это всё твоё. Ты размещайся, а я пойду, я хоть и отпросилась на сегодня, но ведь практика в школе начинается у восьмого и десятого классов, надо глянуть. Ты не против?

— Нет, конечно, идите, — поспешно сказал я, про себя подумав, что это как раз то, что надо. Очень захотелось остаться одному и как-то... что ли... разобраться в том, что случилось, или... или, может, просто отдохнуть?

— Ну вот и хорошо, — она кивнула и вышла, прикрыв за собой дверь.

Если честно, я хотел завалиться сразу. Но неразобранные вещи не дали бы мне спать нормально, и я начал раскладываться, заставляя себя привыкнуть к мысли, что это и правда моя комната и я тут проживу ближайший год. Получалось не очень, но всё-таки... Заметили — стоит разложить вещи где-то, и это место сразу начинаешь ощущать, как "своё"? Или если где-то поесть... Вот и сейчас я "метил территорию", лихо разбрасывая своё добро по казавшимся мне подходящими местам.

В комнате было не слишком много мебели — кровать, тумбочка возле неё, стол у окна (того, которое в сад), стул, кресло, да большой шкаф. Шкаф оказался для моего барахла именно что слишком большим, да это и понятно, я взял с собой минимум. Даже если не повыкидывал бы тишком навязанное — всё равно... Отдельно и особо я разложил цифровой фотик "кэнон" с 40-кратным объективом, свою читалку, МР-тришник на 16 гигов, веб-камеру... А под моим новеньким ноутбуком, купленным прямо перед поездкой, в сумке неожиданно оказался толстый конверт с надписью маминым почерком — я его видел нечасто, но знал: "Отдашь сестре семьдесят пять купюр, остальные — карманные тебе." Я заглянул — там и правда были купюры, ровно сто по сто евро. Выходило, что на меня выделили где-то по двадцать четыре тысячи рублей в месяц, плюс столько же — чисто карманные. Обычно я получал "на карман" шесть тысяч в месяц. Поздравив себя с поднявшимся рейтингом, я швырнул конверт в шкаф так, что он смялся... и подумал, что тут, наверное, средняя зарплата такая — восемь тысяч. Хотя я себе и не представлял, как взрослый человек может жить на такие деньги.

Тяжело дыша — почему-то стало плохо, меня даже затрясло — я взял конверт, аккуратно сложил деньги, отсчитал семьдесят пять сотен, отложил в сторону, остальные сунул в конверт и спрятал его среди вещей. Думать становилось окончательно лень. Я заставил себя окончательно распихать вещи по местам, какие приглянулись, разделся, поменял трусы, опять-таки заставил себя сложить одежду нормально, аккуратно свернул покрывало и одеяло. Всё — и покрывало, и одеяло, и бельё — были новенькими, свеженькими, чистенькими. От постели пахло лавандовыми духами, как от одной девчонки-шведки, с которой я зимой познакомился а Альпах. На морозе от неё ничем не пахло, но, как только мы заходили в тёплое помещение, как по нему тут же распространялся этот запах. Обалденный запах... Я перестал заставлять себя разлеплять глаза, влез ощупью под простыню, глубоко вздохнул и... поймал себя на том, что не сплю и смотрю в потолок.