Вышивальщица - 2

Он попробовал отвлечься от имущественного закона, нацелил мысли в сторону прав и свобод. Так запутлся еще хуже! Убийство у людей всегда грех и тягчайшее преступление. Выры же дважды в год — и это самое малое! — собираются на мелководье близ города Синга, там лучшее место, известное всем. Клешнятые устраивают бои, и так калечат друг дружку — глянуть на побежденных страшно. И до смерти дело доводят, нередко. Грехом содеянное не полагают, казни за то не предусмотрено. Бои есть основа уклада жизни молодых, способ выпустить горячность и проверить силу. Не дай им права на бой, они разнесут Сингу по бревнышку, да и не её одну. В боевом выре слишком уж ярко играет удаль, просится на волю.

Вместе жить трудно... Не так уж глупы были древние выры, отгородившие свой народ от людей высоченной стеной запретов. Подлость в их решении очевидна, заметны корысть и несправедливость, проглядывает помеха развитию всего мира... Но в целом-то закон у тех выров получился работоспособный, приходится признать. Перекраивать его непросто.

И, словно мало всех сложностей, надо учесть еще одну. Вышивальщиков. Пока-то их двое на весь мир. Но, того и гляди, явятся новые. Люди и выры, способные менять вокруг себя очень и очень многое. До сей поры никто, пожалуй, не понимает даже приблизительно, каковы их возможности и что за силы им подвластны. Подчини вышивальщиков общему закону — сделаешь их слугами, а то и рабами, людских князей да вырьих хранителей. Каждый, кто у власти пребывает, начнет себе искать выгоду в шитье, благо свои землям и ущемление соседям, Тут и до войны недалеко... Поставить вышивальщиков над законом — а какова тогда сила и власть князя, если он кое-кому не указ? Опять же: как выявлять их, как отличать фальшивых от настоящих, как обучать? И вдобавок надо вести учет их делам. Без учета если, то из чьего кошеля оплачивать те дела? И в целом ведь получается: всем они в пользу... Всем — значит, никто и медного полуарха не даст, такова жизнь.

Вопросы, вопросы... Нет к ним ответов. Только на жену глядючи, можно ненадолго забыться. Глаза у неё синие, за то, видно, и названа Купавой — болотный куп всегда синий и растет над бездной, непролазной и гиблой. Князь улыбнулся, ощущая, что утонул уже окончательно, погиб и ума лишился, что выры ему так же мало интересны, как и законы. По крайней мере, сегодня...

Ар Сорг вынырнул из мутного озера, разжиревшего на зимних дождях, как и указал в письме — два дня спустя от прибытия курьера. Повел усами, оглядел десяток опрятно одетых вооруженных людей — охрану. Приметил самого бывшего шаара у кромки воды. Рядом стоит и жена достойного человека, гордо поглядывает по сторонам. В руках — поднос на расписном полотенце. Вот еще новость...

— Добро пожаловать, гость, — ласково пропела женщина, кланяясь и двигая вперед свой поднос.

— Здравствуй, князь. Всем вам желаю крепкого здоровья в сию сырую погоду, славную для нас и ненастную — для вас, — прогудел Сорг. Выбрался на берег и изучил содержимое подноса с немалым интересом.

Нелепую привычку людей встречать с хлебом, для выров малосъедобным, и тем более солью, словно в море её мало, Сорг давно усвоил. И порадовался: эта женщина умнее иных. Гостя привечает, не сочтя его человеком. Выложила на поднос душистую печень и мытый белый корень айры. Вкусно, полезно и уважительно.

— Ты чего приплыл один? — нахмурился князь, пока выр торопливо поедал угощение и одновременно хвалил его. Благо, едят выры ртом, а говорят — носовой складкой. — Ар, разве дело: без охраны, без брата...

— Мы собрались к тебе вдвоем, — усмехнулся Сорг, двинув бровными отростками. — Но, увы, Шрона изловили и удержали наши старые. Решили: пробуем сбежать. Устыдили. Мол, вы подняли эту муть с законами, взволновали донный ил, вам и разбираться. Я успел нырнуть и уж лапами работал так, что меня не догнали. Устал я от столицы, князь. Свои земли в запустении, покуда я решаю чужие беды. Все я на Шрона свалил и сбежал.

— Хороши ли дела у друзей ара? — осторожно уточнил князь.

— Ларна тоже пытался сбежать, — весело отозвался Сорг. — Но его успели назначить ар-клари. Дочку твою не обошли, тоже при высоком звании. Сразу его получила, как прибыла в столицу с горнивскими наемниками. За них спасибо тебе: кстати пришлись, порядок поддерживать надо весьма усердно. Слово "свобода" люди восприняли очень странно, брэми. Мы с братом в некотором замешательстве от происходящего.

— То ли еще будет, — вздохнул князь. — Идем, гость дорогой. Поселю под навесом в парке, там имеется пруд. Хорошее место, вырье.

— Я ненадолго. Тросны привез от брата, — уже без шуток отозвался Сорг, поднимаясь от воды к дороге. — Это по общим делам. И вот еще короб. Это наше, северное. Шаар города Тагрима желает устроить порт в северной оконечности наших земель. Вам польза, нам, ар-Рафтам и вырам замка Тадха. Я уже говорил с их старым. Трудное дело, оно потребует немало золота. Я посчитал вчерне, с кого сколько. Надо бы согласовать да определиться по срокам.

— Глядя на вас, я понимаю, почему все шаары Ласмы против свободы, — усмехнулся князь. — Чуть не в слезах, не желают иной власти...

— У ар-Рафтов и того хуже, — признал Сорг. — Оружейники и рудокопы угрожают пойти войной на замок, если ар Юта не явится домой и не объявит себя князем. Ну какой из выра князь? Впрочем, пока что мы не смогли наполнить новым смыслом это старое слово. Оно ничего в точности не обозначает. Ни полного списка прав, ни правила передачи власти. Пока все утрясем, один вырий князь у нас неизбежно появится. С северными оружейниками спорить — себе дороже.

— А что же брэми Тингали и брэми Ким? — осторожно уточнил князь.

— В здравии... Князь, не надо спрашивать меня про шитье. Я в этом ровно ничего не понимаю. Давай решим с портом севера и черновым вариантом уложения по поводу собственности и наследования. Это гораздо понятнее, — мрачно ответил Сорг.

Глава 1.

Тингали. Нитки города

Ох, никто слушать меня не стал, хотя я умоляла и убеждала: нельзя отсылать Шрома вниз, в бездну, одного и прямо сечас — больного, израненного. Подлечить следует и только потом... Малек твердил то же самое. Но выры словно обезумели. Мол, не уйдет теперь — не вернется в сезон красного окуня, а значит, не будет возрождения истинного смысла праздника сомги. Словно этот сезон один решает все. Шрон сказал чуть больше: что внизу выр не во всякую пору может удачно найти грот и заснуть. Обещал, что во сне Шром быстрее излечится. И задумчиво уточнил: сам он приметил еще по дороге в столицу, что пояс, мною вышитый, глубинный, меняет брата. Такие перемены вверху, в мире воздуха и суши, опаснее любых ран. Виновато замолчал, развел руками. Вот тогда я заплакала горше прежнего: получается, снова я виновата! Пояс шила, не понимая своего дела. Чужое заветное желание исполняла... Вышивальщица, чудодейка неразумная. Мало ли, чего он мог пожелать! Сперва следовало все дотошно выспросить, Кима выслушать, Шрома и даже, пожалуй, Ларну. Он хоть и зовется выродером, и к смерти более причастен, чем к лечению, но про выров знает много.

Увы, сделанное — Ким прав — сделано... На следующий день от погружения Шрома в городе огласили тросн. По всем площадям кричали с самого утра о завершении вражды людей и выров, о даровании вырьим рабам свободы, об установлении нового закона. Не сразу и одним махом, но постепенно, 'в свое время'. А пока шаары в прежней силе, только жаловаться на неправые их дела можно ар-клари нового правителя над всеми землями — златоусого ара Шрона. Было в указе особо отмечено, что рабство отменяется немедленно, и тант, лишающий людей ума, попадает под полный запрет вместе с иными ядами. Общение же людей и выров наоборот, из-под запрета выводится и делается нормой.

Ларна усмехнулся, наблюдая праздник на улицах. Нехорошо так усмехнулся, я тогда его ничуть не поняла. Ким мельком глянул и осторожно вздохнул: обойдется.

— Сколько я повидал дорвавшихся до свободы, ни разу не обходилось, — туманно хмыкнул Ларна и сел точить топор.

Странное занятие для мирного времени... Хотела мимо пройти да в город сунуться, глянуть на праздник хоть одним глазком — изловил, злодей, за косу, грубо и без разговоров. Подбородком дернул: иди, сиди в своей комнате. Да кто он такой, запирать меня? И не на один денек! Три недели мы в городе. Все время я сижу безвылазно в особняке выра Жафа. Он славный, да и прислуга в доме душевная, их Ким набирал, когда тантовых кукол стало можно заменить нормальными людьми, новый закон это разрешает всякому выру. Но я хочу увидеть город! Я за всю жизнь ни разу большого города не наблюдала...

Говорят, Усень в десять раз крупнее Тагрима. Говорят, в центре его стоят не просто большие дома, целые каменные хоромины! И так они велики, что каждая подобна замку Шрома, а то и покрупнее. Рынок имеется шумный, порт немалый. А что окраины в запустении — так я туда и не пойду... Опять же: охрана в городе крепкая. Выры посменно, по пять стражей постоянного дозора, оберегают верхний град, где мостовые выстланы белым камнем. Он так и зовется — белый город. Люди и еще три выра стерегут покой среднего города, в котором улицы замощены бурым обожженным кирпичом, за что он зовется 'красный город'. Там рынок, богатые лавки. Говорят, есть целые торговые дома, где нитки продают. Ларна мне трижды обещал тех ниток купить, и еще клялся проводить на базар, когда у него высвободится время. Только пока что не держит слова. Обидно. И Ким пропадает дни напролет, со старыми вырами ведет умные беседы.

Мы с Холом забыты и брошены, сидим в тени крытой беседки над морским берегом — и шьем. Ким дал нам урок новый: глядеть на порт и настроение его угадывать, вдвоем в единый узор складывать. Какое там — единый... Хол хвост прижимает и лапы втягивает. Ему, прирожденному лоцману, на бухту со стороны взирать, глубин не оценив и личной лоции не составив — пытка! Я косу с плеча на плечо бросаю, передник поглаживаю и тоже страдаю. В порту люди и шум, грузы приходят, галеры скользят по воде... Почему нам велено взаперти ждать невесть чего? Общее замирение узаконено, свобода всем дана. Только нам оно выходит — хуже прежнего. Вроде бы мы с Холом — последние на свете несвободные, ни праздника нам, ни роздыху.

— Сегодня кухарка пойдет на рынок, — хитро сообщил мне утром Хол, едва нас очередной раз бросили Ким и Ларна, сгинувшие сразу после завтрака. — Я сказал ей, что ты согласна донести корзинку, да. Что Ким разрешил. Она поверила. Уговор, Тингали: завтра ты будешь врать. Скажешь выру-стражу, что меня отпустили в порт. Что Шрон так велел, да.

— Хол, ты лучше всех, — обрадовалась я.

— Я ныркий, — снисходительно согласился выр. Снял с зажима на нижних лапах кошель и мне отдал. — Золото. Тебе на нитки. Нам двоим, да. Хочу тоже начать шить обычными. Шрома хочу вышить, каким он вернется. Я точно не знаю, как выглядит панцирь второго возраста. Никто уже не помнит. Но описания есть, Шрон нашел. Ты купи много ниток, разных. Самых разных, да.

Сказал — и опасливо смолк. Я кошель поскорее убрала в карман передника. Еще бы! Шум в нашем обычно тихом саду. Клокотание, щелканье клювов... От беседки всего и не рассмотреть. Мы с Холом бросили дела и побежали к дому. А там — такое...

Два благообразных мужика переминаются. Оба в белых рубахах с синей да черной мрачной вышивкой, в таких лишь на похороны ходить. Каждый тянет за повод рыжего страфа, впряженного в легкий возок. На возке... гроб. Настоящий гроб! У меня ноги подкосились. Ким ушел только что, живой. Ларна и того живее — при топоре и вороном страфе! Неужто беда? Два гроба у нас во дворе...

Ар-тиал — человек, недавно назначенный распорядителем нашего особняка и доверенным лицом выров рода ар-Нашра, семьи старого Жафа — выскочил из дома и тоже сделался белее полотна, убедившись в том, что знал пока лишь со слов слуг: гробы во дворе.

— Кто впустил вас? — просипел он, облокотясь плечом о косяк. — Насмешки строить прибыли? Что за повадка подлая! Кто таковы?

Мужики переглянулись, поникли, украдкой дергая поводья и убеждая страфов прекратить шумный птичий скандал. Более дородный гость виновато поклонился, снял шапчонку, свил ловким жестом невидимую нить — Пряхе уважение выказал — и приступил к делу.

— Плотники мы. Заходил в нашу слободу посыльный от самого ар-клари Ларны, от славного выродера, гм... бывшего. Сказывал: здесь услуги плотника надобны. Дело спешное, но сперва желательно показать образец работы. Нас двоих отрядили. Ну, мы не без ума: ежели Ларне надобны услуги плотника, ясное дело, каков следует товар везти. Самое наилучшее взяли. Вот, извольте убедиться: гроб цельный, ручки литые, узорные. Полировка. Лак в пятнадцать слоев с медленной просушкой, хоть шаара хорони. Мы даже усомнилися: кто покойник? Не сам ли ар-клари? В городе-то всякие слухи бродят. О цене договоримся...

Мужик хитро прищурился, полагая возможным перейти к обсуждению своего интереса. Хол восторженно шлепнулся брюхом в траву и свистнул. Я рухнула рядом и захихикала, душа смех ладонью. Сколь Ларна не представляется лекарем, а только все в городе верят, что больные после его лечения исключительно плотнику интересны. Тут бы не смеяться, а думу думать. Я сшила пояс Ларне, жизнь его пыталась переменить с боя на мир, а пока что не видна работа моего пояса. Так получается? Хотя — не так. Плотник-то больным Ларны не требуется!

Пока я думала, более щуплый мужик умудрился протолкнуть своего страфа вперед и к ар-тиалу в ноги упасть, звучно выбивая лбом поклоны о ступени крыльца.

— Не верьте ему! Он гробы из сосны делает, не из дуба. Дерево сырое, летнее, берет в работу! И слобода его не посылала никуда, разве к вырьей матери. А сюда он сам сунулся. Его совестили, а он уперся: свобода теперь всем дана, значит, можно без указа старосты лезть вперед и товар поганый везти на показ, весь город позоря. Да в его кривобокий гроб покойника и положить невозможно! Какого там шаара, или самого Ларну... пьянь портовую хоронить, и то совестно! Вот мой товар: дуб мореный, узор врезан без единого изъяна...

— У нас нет покойника, — ровным тоном оповестил плотников ар-тиал. — Все здоровы. Совершенно все. Более не стану просить Ларну о помощи в делах...

Тяжело вздохнув, ар-тиал спустился по ступенькам. Опасливо глянул на образцы работы. Мрачные, с синей отделкой и толстенными медными ручками, торчащими по бокам. На ближнем гробу имелся медный же узор, наклеенный или прибитый поверх крышки: поворотное бердо Ткущей, старшей сестры Пряхи, а рядом и веретено самой Пряхи. В изножье — нить жизни, сложно собранная в узор и оборванная... На втором 'образце' отделка представляла собой сложный узор, вырезанный по цельному дереву. Ар-тиал вздохнул, смиряясь с необходимостью изучать столь неожиданные примеры работы. Нагнулся, рассмотрел полировку, пощелкал ногтями по крышке, спросил о цене, условиях работы. Мужики приободрились, закивали, пихаясь украдкой локтями и нахваливая себя, мастеров на все руки.

— Ладно же, оба годны, — нехотя вынес решение ар-тиал. — Ваша работа, брэми, — обратился он к щуплому плотнику, — более изысканная. Вам доверю исполнение срочного заказа самого старого ара Жафа. Для второго мастера дело попроще. Гостевые гроты надо переделать под новые надобности. Старые доски мы уже выломали, гниль выскребли. Теперь следует все обустроить для подпола. И дверь хорошую соорудить. Без узора, — ар-тиал опасливо глянул на медное веретено, украшающее крышку гроба. — Просто дверь.