Ветка белой акации

Голова перевешивает, ноги не слушаются, грузом влачатся позади тяжеловесным и чужим, и страшно мутит от слабости. Обмороженным лицом протираешь припорошенную снегом землю, вгрызаешься зубами в почву, не соображая ничего от зуда постоянного ощущения непереносимой агонии и ослепительных разрывов. Преодолевая сопротивление, силишься встать, тянешься во тьму; движешься медленно, с трудом, подтягиваясь окоченевшими заскорузлыми руками; загребаешь ледяные иглы себе под ногти и кричишь разорванными в кровь губами совершенно беззвучно... Беспрестанное движение вперёд. Непрекращающиеся страдания.

Оголённым животом с задранной рубашкой по мёрзлому покрову — целая вечность. Кажется, и нет ничего больше вокруг и внутри, в целом мире. Только боль, отчаяние и тяжесть в висках, дробящая мысли на бессмысленные обрывки осязаний, впечатлений, бывших важными когда-то, да частично определяемое тело несгибаемым куском. Вперёд! Но... Зачем? Холодно. Так холодно. И хочется свернуться в комок. Маленькая надежда, что если остановишься, то и раскалывающая на тысячи ошмётков ломота прекратится тоже. "Я потом. Я чуть-чуть..." Сильно хочется согреться. Больше ничего и не нужно. Немного тепла. Совсем немного... и всё...

С большим напряжением переворачиваешься на спину. Застывшим стеклянным взором фокусируешься на окружающей реальности. Изо рта тянется в вышину облачко призрачного, остывающего дыхания.

Кружась, падают белые хлопья сверху. Точками расплывчатыми на фоне серого неба. Снежинки с острыми краями опускаются на нос. Не тают. Просто отстранённо сверкают при тусклом свете жёлтого фонаря. Безлюдная, пустынная улочка; в окнах домов мигают, переливаются яркие весёлые огни гирлянд. Новый год наступил, а ты так и не купил подарок для своей маленькой дочери!

Потом. Всё потом... Заиндевелые ресницы опускаются вниз, дрожат. И открыть их снова чрезвычайно сложно. Почти невозможно. Шепчешь: "Я куплю тебя зайку, но чуть позже, ладно, моя хорошая?" И понимаешь, что именно это сделать ты уже не сможешь. Никогда. Лжёшь себе, а совсем не озорной девчушке с веснушками, которая будет ждать своего отца ещё очень и очень долго. Именно себе! Темно, и красноватое плавающее марево наступает... Утыкаешься лицом в плечо. Слабая иллюзия тепла. И почти отсутствуют неприятные, болезненные укусы в самый мозг. Практически ничего не чувствуешь. Хорошо. Уютно. Спокойно.

— С Новым Годом, малышка... Я сейчас. Немного полежу... и приду. Правда...

* * *

* ПРИКОСНОВЕНИЕ СТАЛИ

* * *

*

Лезвием по животу. Холод. Проникновение. Сгибаешься. Горячее с бульканьем выплёскивается наружу через полуоткрытый дрожащий рот, пенится на губах, выхаркивается на грудь пятнами ярко-бордового цвета... Хрипишь. С непониманием смотришь, выпучив глаза чуть ли не навыкат, но сомневаешься. Ещё не веришь. Ужас отражается на мгновенно побелевшем до мраморного цвета кожи лице, в то время как боль пока что даже не воспринимается. Шок. Полнейший ступор...

Кишки тёплым месивом по брюкам вниз свешиваются, тянутся. Руками хватаешь внутренности, на автомате запихиваешь назад, на прежнее место, но сложно... Остановилось время. Не соображаешь, не думаешь, занят процессом. Подхватить — впихнуть. Подхватить. Впихнуть... Бесконечность целая. "Дурак, — безразличный голос, шёпот разума, — что ж ты, идиот такой, делаешь, а?" Прислушиваешься, замираешь, соображаешь медленно-медленно... И это слабое шевеление разума в данный момент кажется для тебя самым сложным действием на всём белом свете.

Осколками, крупицами, песчинками малыми собирается мысль.

Сглатываешь нервно и судорожно. К горлу второй волной подступает тошнота. Ладони, окровавленные, с капающими вниз рубиновыми каплями, подносишь чуть ли не к самому носу. Всматриваешься с недоумением. Опомнившись вдруг, глядишь на собственное развороченное брюхо...

"Хе-хе... А парень-то не жилец!"

Падаешь... Падаешь... Падаешь... Долго. Ужасно долго... Но уже понимаешь. Принимаешь. Осознаёшь действительность и испытываешь невыносимое страдание... А хочется не чувствовать ничего и поскорее окунуться в полное забытье, потому что больно.

Твою мать, больно!

* * *

* ПОСЛЕДНИЕ МЫСЛИ

* * *

*

Пальцами по глазам. Больно... Не склеишь! Острые изломы черепа сокрушительной, тяжёлой лаской впиваются в мягкие полушария мозга; и красновато-белёсый туман наплывает перед покалеченным взором как перемена. На колени падаешь, заваливаясь с глухим хрипом на бок — чёрная плоскость земли вперёд, в самое лицо, прямолинейно и резко. Отсутствует дыхание. Только пузыри розовыми сгустками крови и слюны изо рта тянутся на замызганную ткань одежды. Безразличен целый мир сейчас, и даже это ощущение плоти, растерзанной на куски, кажущееся совсем чужим, доканывает не более обыденного вечернего ритуала перед сном. Господи, забавно-то как...

Хохот сотрясает тело. Бьёт по ушам чуждым ощущением нереальности всего происходящего. Наверное, я совсем больной, или у меня шок, или в детстве меня всё-таки крепко приложили о твёрдый предмет, но никогда в жизни я ещё не чувствовал себя настолько хорошо. Спокойно. Безразлично... С проснувшимся, всплывшим из океана предсказуемого рассудка отголоском безумного веселья и какого-то возвышенного взгляда свысока на своё мирское, прямо скажем, крайне неважное теперешнее состояние.

Распоротое брюхо с тошнотворными кольцами кишок, волнообразно вываливающихся, словно гигантская змея, из-под сотрясающегося в конвульсивной предсмертной дрожи тела. Грязный расползающийся в разные стороны ком. Мгновенно обагрившаяся тёмной кровью бледно-зелёная трава. Всё это представляет собой поистине обычную хаотичную картину мироздания — процесс роста и увядания.

Хруст позвоночника. Последний отголосок ощущения и пустота. Белоснежное марево. Багровая река перед глазами течёт вспять, в никуда... Тишина. Мне плевать на мой уход, но почему тогда щиплет в глазах, и в том отсутствующем тоже? Расчувствовался. Не вовремя. Довольно жалеть себя. Право, недостоин! Успокаиваю поднимающиеся из глубин сознания волны тревоги, что всё это очень похоже на сон... Похоже на сон. Скрипит зубное крошево, как песок, и омерзительный привкус на языке отвлекает... Сон...

Небо. Оборванный край видимого горизонта. Красноватый закат. Розовые, багряные, серовато-голубые цвета... Я вот только в этот день, именно сейчас, в ничтожно краткое мгновение могу увидеть это природное явление... И затухающие краски дня проходят перед моими глазами в прощальном благородном жесте соприкосновения с действительностью. Последнее, что я замечаю, обессилено опуская веки: разорванная в локте рука с торчащими сухожилиями, ошмётками кожи, белым пятном раздробленной кости и скрюченными, как у старца, пальцами. За пластинками неровно остриженных ногтей грязные полоски, и мне почему-то становится стыдно за свою небрежность, неряшливость. Хотел ведь...

Поздно.

* * *

* УПОРЯДОЧИВАНИЕ

* * *

*

Череп распилить на две ровные половинки. Извлечь мозг, рассмотреть и отложить. Физического воздействия не принимать, линий не сглаживать, в том числе, разумеется, и не множить. Определить размер. Свериться с грамотами людей в прошлом умом не обделённых, с должной скептичностью произвести сравнение с уровнем собственного интеллекта. Убедиться в своей же заурядности, что для личного уразумения, конечно, неприятно, но приемлемо: не всем же людям расположением ночных светил суждено иметь зачатки гениальности; соответственно, по данному поводу особливо заповедаю и не кручиниться.

Вытащить с превеликой осторожностью глаза, отсоединив мышцы, их удерживающие, прежде действа такого. На плоское чистое блюдо выложить сии зеркала души, покатать, рассмотреть, оценить и хранить в дальнейшем в футляре прозрачном. А дабы означенное зрелище пребывало доступным во времени и полной досягаемости, можно установить данный объект в непосредственной от себя близости, на рабочем столе. Челюсть нижнюю также отделить и убрать, ибо что за невидаль, право? Ровным куском отделить плоть от правой части лица по линии переносицы. Проследить за разрезом: лишнего не прихватывать, но и не оставлять сверх должного. Скальп содрать небрежным движением и одеть оный на подготовленную заранее деревянную болванку: в случае свободного своего расположения данная часть тела не будет правильным образом отражена в склянке с жидкостью.

Состав бальзамирующего вещества узнать загодя. Приготовить и проверить на простых животных, коих отловить можно самому или упросить кого в сём занятии пособить. Рецептура и способ заготовки дело, разумеется, очень важное, но по неумению всегда существует вероятность и великое деяние загубить одним единственным незначительным просчетом. Не простые слова. Многим отчаянным пустозвонным щёголям такое пренебрежение стоило их тел, а потому прислушайтесь и внемлите.

Наименования на стеклянные ёмкости начертать по подлиннику ровным каллиграфическим почерком, затем приклеить. Подобное необходимо для того лишь, чтобы к вещи, части былой сущности, легко из списка всего, что разложено, доступ иметь, и лишней сумятицы в порядок оный не привносить. Тело же разделить на левую и правую половину по собственному почину. Левое предлагаю делить на куски более крупные, почти целостные, правое — на мелкие. Так, руку, что на левой стороне туловища место имеет, оставить в полном покое, правую же расчленить по названию кости в состав её входящую: плечевая, локтевая, лучевая и кисть отдельными фрагментами. Освободить плоть сегментов от кожной ткани до самых хрящей с суставами и работу пальцев проверить.

Фолиант по биологии будет в вашем деле великим подспорьем. Многие, кстати, пренебрегают данной возможностью самопознания, но сие попустительство, естественно, их личное дело. А я думаю, что ежели возможность имеется, грех подобным подарком судьбы и не воспользоваться. Внутренние ткани и их системы также, по моему разумению, большой интерес представляют. Особливо касается это нашего самого разлюбезнейшего органа, кроветворного господина, который живительный состав по венам пускает ко всем отделам тела, к каждой маленькой клетке. Ежели вы в собственной анатомии мало чего смыслили при жизни, то неужто в момент переходный откажетесь от раскрытия тайн до того завесою тёмной сокрытых?

Сердце, почки, лёгкие и, несомненно, другие части сложного нашего организма распределить по банкам и оставить. Засим, освободившись от багажа прошлой жизни более приличествующего миру, как ни предосудительно, иному, советую упокоиться в полном порядке тела и духовного своего умиротворения; перейти спокойно в новое метафизическое состояние, и на том с миром живых окончательно и бесповоротно распрощаться.

Кстати, дабы людей, что по недоразумению себя ещё живыми считают, не пугать, и верующим их души наивные не калечить, заблаговременно в гроб вместо собственного тела советую положить кучку червей и горсть земли. На этом ваше действо, уверен, будет полностью перед народом и родственниками по крови али по состоянию душевного единства выполненным.

И к звёздам, господа. К звёздам. А астронавты... Что ж, простим их неразумных, не ведают они собственного пустого времяпровождения и тщету попыток бунта против порядка космоса, который один только и имеет значение!

* * *

* СКРУЧЕННОЕ В СПИРАЛЬ НАПРЯЖЕНИЕ

* * *

*

Серое обволакивает. Нуль на леске. Движение туда-сюда, бессмыслица и полное разочарование. Тупое поползновение в кажущееся будущее. Время остановилось и всё равно тянется, переливается вперёд по кривой из пункта A в пункт B...

Прошлое. Будущее. Настоящее: смешной и нелепый миг, важный ориентир, точка отсчёта. Цель — мелкое видение, что маячит впереди. Озираться в тумане до постыдного скучно, голова полнится дурацким ощущением чистого листа — каждый прошедший невзрачно день. Собственное бытие — ад или хуже, простое лиловое ничто: белое, как утренний туман, распадающийся без следа в свечении далёкого солнца... Ночь. День. Чередование. Оглушительная гармония, место в которой маленького существа неясно, совершенно ничтожно, воистину бесплодно!

Изгибаясь, барахтаешься. Наживка. Резкий свист воздуха заканчивается со всплёском и собственным падением в грязную лужу. Зачем? Почему? За что? Срываешься с крючка охотника-любителя с мыслью: "Мужик — настоящий дурень! И тут не везёт. Как же всё это надоело..." Мечта: большая рыбина, которая с твоей помощью могла бы быть поймана, рушится, съедается неудачником, безмозглым придурком рода неумельцев-пустоцветов в один миг... Грустно всё. Очень. Уползаешь. Чудом — простое движение под ногами ругающегося матом подпрыгивающего существа, но... Увы! Поздно. Одноголовое глазастое озирается, нагибается и со злостью и неожиданной быстротой хватает в свои толстые пухлые щупальца. Смерть в обличье человеческом заглядывает в лицо и размышляет долгое мгновение, дышит яростным перегаром, затем грубо бросает тебя вниз. Долгий полёт и шмяк. А сверху резкое, острое — разрубает напополам... Месть как проявление агрессии и раздражения на собственную неуклюжесть. Всё понятно и, тем не менее, довольно грустно... Ох уж эта людская психология! И погода...

Скользкое, промозглое утро. Холодные, лазурные небеса... Незнакомый червяк отползает в сторону, из разреза на обрубке его тела истекает прозрачно-молочная слизь... Смерть — это укорачивание собственного тела, справедливость рулетки, самое начало жизни. Возможно... всё возможно...

"Хм... — философствовал ты, убираясь на безопасное расстояние, — люди участвуют в нашем размножении. Это очень и очень интересно..."

Следующая попытка продления своего рода тем же хоть и болезненным (что ни сделаешь ради науки?) способом не увенчалась должным успехом. И ты познал конечную смерть.

Втоптанный, размазанный по земле ботинком сорок девятого размера.

* * *

* ЧУМА

* * *

*

Чума нагрянула внезапно. Схватила горожан и случайных гостей нашего города за шкирки, как слепых котят, подбросила вверх. Поймала. С глумливым смехом сдавила в плену ладоней, пропахших затхлостью и тленом. Жалостливо, с детским любопытством уставилась в глаза, провела своим хищным коготком по шее, а затем, будто наигравшись, безумно хохоча, ударила об стену. И ошеломлённых, растерянных, сбитых с толку оставила в кажущемся покое, лишь напоследок одарив гнусным шепотком, что надолго поселил в сердцах безотчётный, панический ужас.

Гнетущая атмосфера за какие-то несколько дней окутала город как в белый саван. И тени людей, бредущих по улицам, имели на себе маски отчуждённости и равнодушия: пустые глаза тусклыми пятнами проглядывали на серых лицах, когда-то весёлых и полных жизни, а теперь застывших и стянутых в одну гримасу всеобщей покорности судьбе. Стоны, доносящиеся из домов, где пировала чумная лихорадка, уже не вызывали прежнего любопытства скучающей толпы. Хотя, разве могло быть иначе? Наступило время, когда каждый оказался сам по себе и одновременно соединён цепью тотального несчастья в одну беспощадную поруку. Потому-то люди и тянулись в поисках общества друг друга, и в таком же отчаянном стремлении рвались остаться в совершенном одиночестве. А ветреная плутовка-чума весело носилась в поисках новой жертвы и вырывала её из дома, из-за закрытых ставней, как из толпы, одним прикосновением своих холодных пальчиков. Приникала тонкими алчными губами ко лбу. Выдыхала своё горячечное дыхание в рот. Спасения от её поцелуя не существовало. Каждый заражённый обрекался ею на гибель, гибель в тяжелейших мучениях... Она косила жизни направо и налево... Её смех звучал в свисте ветра, плыл в жарком нагретом воздухе и, казалось, притаился в тишине ночи, чтобы подкрасться и пожрать новую плоть бездушным призраком разгневанной любовницы.