Зверь лютый. Книга 24. Гоньба

Очевидность необходимости добавления "пятого элемента" в "элементарную таблицу мира", после моих слов выглядела... очевидной. И удивительной — а как же раньше-то мудрецы...?

Мне-то легче: я же помню Миллу Йовович в роли "Пятого элемента". "Бог есть любовь". Что она и имитировала в инопланетянском персонаже и антураже.

— Итак. Мир. Мир единый. Мир божий. Мир защищаемый и сберегаемый. Мы.

— Замысловато...

— Точно. Пусть думают, спрашивают, "ёжиков сношают". А не за железки хватаются. А вы объяснять будете.

Есть и ещё смысл. Мой личный. Пуговички с таким рисунком, "красноармейские" — я когда-то нашивал на свой наряд в Киеве. Нервно соображая: как бы совратить своего хозяина — боярина Хотенея Ратиборовича. Зацепиться за единственную тогдашнюю зацепку, позволяющую мне остаться живым — его интерес к моей тощей заднице. Украшение с "концертного костюма" бесправного, ничего не понимающего, совершенно растерянного, битого-пытанного, слабого мальчишки-рабёныша, дарёного наложника, "новогоднего подарка", превратилось в атрибут государственной власти.

"Знали бы вы из какого дерьма растут эти прекрасные розы!".

* * *

" — Серп и молот — тайный знак обрезания.

— Серп — понятно. А молот?

— Для наркоза".

* * *

Так, из рисунка угольком на доске, на которой кушанье подают, возник государственный символ, символ Всеволжска. "Чёрт на тарелке". Фигуру часто вышивали красным. По белому или чёрному полю. Чёрный — обычный цвет хоругвей Московских и Владимирских князей. У них — лик Спаса, у меня — "мир сберегаемый".

Отсутствие креста — успокаивало мусульман, отсутствие арабской вязи — христиан, абстрактность — сбивало с толку язычников. Изначальных враждебных ассоциаций — не возникало. Это вовсе не гарантировало миролюбия. Но позволяло хотя бы начать разговаривать.

Если же миролюбие не наступало — применяли соответствующие меры. Уважение к этому символу внушалась и поддерживалось... последовательно и неотвратимо.

Понятно, не за его художественную ценность.

Два символа — "сатана поверженный" и "листок рябиновый" — сосуществовали долгое время. Новый флаг добавился на корабликах к прежнему "голубому перекрёстку после сильного обрезания", стал клеймом мастерских в приказах, поднимался на флагштоках над нашими телеграфными вышками, факториями, над погостами в глухих лесах и бойкими городками у рек. А "листок" оставался у нас, у Акима, Ольбега. В Переяславльский бой, например, я с двумя знамёнами ходил.

"И посреди вот этого разгула" — "радость нежданная": пришёл очередной караван с Пердуновки.

И понеслось: людей — разместить, грузы — принять... Вот именно сейчас мне только этим...

Я уже объяснял: вотчина Акима продолжает функционировать. Народ оттуда перебирается на Стрелку. А там, в опустевшие "белые избы", приходят новосёлы. Которых "приводят в чувство", вбивают "культурную традицию". И отправляют ко мне.

Эти приходят с гонором: мы, де, не просто так, мы не побирашки нищие, мы — ого! — Пердуновские! Мы уже всё знаем-ведаем!

С одной стороны — правда. Вшивых — нет.

С другой стороны... "всё" — сильное преувеличение.

Факеншит! Сейчас даже я сам не знаю всего, что тут делается!

К примеру, третьего дня Аггей повесил в церкви маятник Фуко.

— Да зачем оно тебе?! Не по уставу же!

— И не говори. Грехи мои тяжкие. Но... Наглядное выражение чуда господня. Само собой поворачивается. По воле Его! Знаш как поганых просвещает! Чуток поглядят — враз уверуют!

Факеншит же! Это же наоборот, из антиклерикальной пропаганды! Демонстрация вращения Земли!

А им пофиг. Они во вращение Земли не верят. А верят в постоянно действующее чудо. На кой чёрт ГБ непрерывно крутить плоскость вращения? — Дык, пути господни — неисповедимы.

* * *

Часто ошибочно говорят, что маятник совершает колебания в плоскости, неподвижной относительно звёзд. Поэтому, де, для наблюдателя, находящегося на Земле и вращающегося вместе с нею, плоскость качания будет вращаться. В действительности же ориентация плоскости качания остаётся неподвижной относительно звёзд только для маятника на одном из полюсов. Чем меньше широта местности, тем меньше скорость отклонения маятника. У самого Фуко в марте 1851 г. полный оборот проходил за 32 часа.

Вот, можно широту местности узнать. Если иметь таблицу синусов. Но астролябия — удобнее.

* * *

Аким, в порядке отдыха после очередной нашей с ним ругани, пошёл новосёлов встретить. Он же — вотчины владетель! Смерды его приехавши — надо глянуть, личико господское показать.

Слышу — разоряется:

— А...! Бл...! Кого привезли?! Кидай его в реку! Врун, болтун, язва ходячая! Топи его!

Мне интересно, пошёл глянуть.

Аким мужичка какого-то за шкирку ухватил и таскает. Не так, чтобы насмерть. Волю господскую являет. Чтобы помнили — у, собаки дикие, косорылые, сиволапые — кто над ними хозяин.

Пригляделся — Хотен.

Был у меня в Пердуновке такой... собеседник. Сплетник, выдумщик, сказочник... Стишки ругательные про боярина сочинял.

Поганенький, надо сказать, мужикашка. Была пара-тройка эпизодов, в которых он вёл себя... неправильно. Я уж и прирезать его собирался, да вот как-то не сложилось. А так-то нормальный поц. В смысле — уд. Э... русский смерд. "Оторви и выбрось" — в смысле: бобыль. Плотничали они со Звягой.

Звяга его в подмастерья брать не хочет — у них давние счёты. Хотен как-то над ним "восторжествовать" вздумал. В социальном смысле, а не так, как вы подумали. Но я настоял. Хотен, кажется, понял, что "ноныча — не как давеча". Вёл себя тихо, свар не устраивал, к Звяге подлизывался.

Через пару дней, когда "кавказский цирк" удалось-таки в Волгу выпихнуть... Блин! Они вдруг все жениться срочно захотели!

Понимаю, сочувствую — подарки Урдур получил серьёзные. Но... И куда мне такое... родство? Со всей, извините за выражение, горной и подгорной Царазонтой, — заболтались мы как-то со Звягой. Тут он мне, с глазу на глаз, и выдал:

— Хотен... не... плотник он... так себе... дерево не любит... не... ты б его... эта... кудысь бы...

— Ну, знаешь! На погосты заслать? Хоть какой-то толк от него может быть? "Дерево не любит"... А чего он любит?! Канавы копать?!

— Ты... эта... не злись, не злись... не надо... Ты... эта... воевода... ну... ума у тя палата... вроде... А любит он... врать. Во! Точно! Я дело какое делаю, а этот-то над ухом — бла-бла-бла, бла-бла-бла. Без останову! И складно так! Я, давеча, аж заслушался. Во, руку попортил. Гладко так. Балаболит.

Вот был бы я нормальный святорусский боярин — ободрал бы болтуна плетями для вразумления да загнал бы дерева ронять. А я ж... этот... как же его... гумнонист и либераст. С толеристностью. "Всё что есть — можно есть". В смысле человеческих свойств.

Человек работает хорошо не тогда, когда ему платят, а когда он делает "своё" дело. А какое у Хотена "его" дело? Врать?

Вот был бы я нормальный святорусский... Я это уже говорил? — Так ведь правда же! — Ненормальный. Иггдрасилькнутый.

Знающий по человеческой истории и личному опыту, что враньё — это, конечно, грех тяжкий. Мне лично — вообще — богородицей заборонено.

А другим — нет. Я, конечно, обман, как явление при передаче информации, старательно изживаю. Вплоть до летальности. Но штука эта... эффективна. В некоторых условиях. А также — повсеместна и необходима. Для всякого живого существа. О чём я уже... А раз оно мне лично запрещено, то...

— Проходи, Хотен, присаживайся.

Мужичок — в испуге, шапку в руках мнёт, с ноги на ногу переминается, глазками бегает.

Сейчас попукивать начнёт. От полноты чувств и в порядке выражения почтения. Сидеть в присутствии владетеля... ни-ни! Так уж, ежели по особому высочайшему повелению, с третьего раза, на краешке скамейки...

— Сказывай. Как живёшь-можешь? Не обижает ли кто? Может, недостача в чём?

— Не-не-не! Всё хорошо! Твоей милостью-заботой-радением...! Распрекрасно! Благолепно! И... эта вот... душевно! Больше скажу — за. Эта вот... За-душевно. Как сыр в масле!

— Стало быть, ты житьём у меня доволен? А вот я тобой — нет.

— Как?! Что?! Клевета-поклёп-домыслы! Тую стамеску — не я сломал! Она и прежде сломанная была...!

— Помолчи. Плотник ты... не ахти. Можно, конечно, загнать тебя на Ватому. Руду с болота вынимать.

— Не-не-не! Христом-богом... истинный крест...!

— Помолчи! Однако ж есть у меня забота. К которой ты, может статься, годен.

Мужик вопиёт и стенает, сполз на колени, лупит лбом в мой ковёр (новый! самаркандский!), несёт околёсицу. Но слышит — вполне. Про заботу уловил — заткнулся. Подумал и обратно на лавку взгромоздился. Разместив свою задницу куда более устойчиво. Адаптивен?

— Ты, Хотен, по общему мнению, врун. Балабольщик, выдумщик, небылиц сочинитель.

— Врут они! Поклёп! Лжа!

— Цыц! Запоминай: мне чужая лжа — как дерьмо свежее на тарелке. Блевать тянет. Соврёшь мне — пойдёшь на Сухону комаров добывать. Пока шешнадцать пудов сушёных не наберёшь — с тамошних болот не выпущу.

У мужика и рот нараспашку. Как-то идея промышленной заготовки комаров — для "Святой Руси" новизна невиданная. Для чего? — А фиг его знает. Я ещё не придумал.

Тут ему представились подробности реализации моей угрозы. И челюсти захлопнулись со стуком. Аж зубы заскрипели. Пока рот закрыт — врать трудно. Ещё, говорят, помогает натянуть презерватив на голову. Но у меня, пока, с резинотехническими изделиями...

— Забота у меня простая. Люди на Святой Руси про Всеволжск не знают. А то — знают выдумки ложные, кривды-неправды. От чего имею я немалые ущербы и негоразды. Вот задача тебе: придумать рассказ о городе моём. Чтобы человек прохожий мог такое, про между прочим, в кругу людей простых, на торгу ли, на перевозе, на паперти... в ином месте, где люд собирается... отбалаболить. И тем интерес и дружелюбность к Всеволжску — распространить. Понял?

Хотен, плотно сцепив челюсти, глупо лупал глазками.

— Срок — до утра. Ты ж неграмотный? Завтра пришлю к тебе из учеников кого. Пусть запишет. К вечеру приходи — отыграешь. Брехню свою сочинённую. Будто ты — тот прохожий, а вокруг тебя — лодочники-возчики. И как ты им врать будешь.

Так начало развиваться ещё одно направление моей деятельности: агитация и пропаганда. Точнее — одна из разновидностей. Ибо уже само моё существование, успехи новизней моих — работали на то. Доказывая преимущество моего образа жизни, моего города. На то же работали и фактории, и бродячие коробейники, и множество людей моих, одним фактом бытия внушавшие аборигенам чувство: Воевода — ого-го-го! Всеволжск — ещё ого-го-истее!

"Всякая война выигрывается прежде в умах людских. А уж потом — на полях сражений".

В той войне, которую я вёл с исконной посконностью, со средневековостью, косностью, "святорусскостью" здешнего общества, появился ещё один вид оружия.

* * *

В здешних местах и временах основными источниками знания об окружающем мире являются слухи, сплетни и мифы.

В строгом смысле слухи — коллективные, внеличные новости, сплетни — приватные сообщения, затрагивающие лишь некоторых, избранных. Слухи — актуальная общенародная мифология, сплетни — достояние локального сообщества, социальной или профессиональной группы. В условиях средневековья, где многое персонализируется, где страна — её государь, вера — её пророк, слухи постоянно выражаются сплетнями и наоборот.

Слухи, сплетни, анекдоты — индикаторы целостности общества. Если из каждого водопроводного крана ругают Путина — страна едина. В информационном поле — общий персонаж. Отношение ругани к реальности — не существенно. Если персонажи разные — пошла фрагментация.

Именно этот мутный поток и создаёт для нормального русского человека образ того, что находится "за околицей". Образы столь устойчивые, что и прямые показания очевидцев отбрасываются как ложные выдумки.

Российский солдат, середина 19 в., возвращается с Кавказа и рассказывает односельчанам:

— На Эльбрус-горе снег круглый год лежит.

— Брехня! У нас на пригорках снег первым сходит. А там-то — повыше, к солнцу — поближе.

— Чечены промеж себя ручками срастаются и так парочками по горам скачут

— Истина! Слыхивали. Потому-то они такие злые.

Информация в таком пространстве живёт по специфическим законам изустной передачи, "испорченного телефона". Она должна быть "новой" — чтобы вызвать интерес, но — "старой", чтобы не вызвать отторжение. Не должна противоречить известной "картине мира".

— Земля вращается вокруг Солнца!

— Бред! Мы ж видим, как Солнце всходит и заходит.

— А вот эпициклы Птолемея...

— Дайте убогому в морду. И выкиньте за ворота.

Понятно, что знания о мире просачиваются в умы людей. Медленно, по капле. И, одновременно, по этой "картине" прокатываются мутные валы новых сплетен и слухов. Потом-то, через столетия, остаётся "сухой осадок". Постправда. Сильно "пост-".

— За морем живут песьеглавцы.

Сотни людей побывали "за морем". Вернувшись в свои общины, эмоционально, достоверно ("своими глазами видел!") — рассказали. Серьёзные, уважаемые люди. Часто с оттенком святости — паломники. Как не поверить?

Кроме них есть десяток, которые говорят:

— Нет песьеглавцев. Выдумка.

У этих рассказчиков — нет эмоциональной реакции слушателей. Нет главного, ради чего стоит рассказывать, стоит слушать. Они — не интересны никому. Никому, кроме тех немногих, кто реально собирается пройти их путём, кому нужна не "правда" (которую — "все знают"), но истина (от которой зависит собственное выживание). Это — дальние купцы, предводители воинских отрядов, государи. Элита. Точнее — малая её часть.

— Намордники грузить?

— Не надо. Песьеглавцы — выдумка. Лучше бочку сала.

Беда в том, что этот путь распространения знаний — через реально заинтересованную в истине часть элиты — мне закрыт: конфликт интересов. Я бы их всех... "видел в гробу, в белых тапочках".

Хотя, конечно, бывают отдельные приличные люди.

Передаётся не информация, а эмоции, которые она вызывает.

— Сколько было разбойников против Ильи Муромца? Двадцать или сорок?

— А это важно? Главное — много. Пусть — сорок. Тысяч.

Здесь нет целенаправленного вранья. Да и вообще — число никого не интересует. Важно чувство. Которое этим числом вызывается.

— На Куликовом поле было шестьсот тысяч татарского войска. Так — в летописи написано!

— Врут. Там столько места нету.

— Есть! "Ой ты степь широкая, степь раздольна-а-а-я...".

Наконец, стилистика. Разная в разных жанрах. Былины с их зачинами и повторами — одно, жития — другое. Сказки волшебные. Сказки бытовые. С обязательной неожиданностью, загадкой и разгадкой. Обязательно — со счастливым концом.

"Стали жить-поживать да добра наживать".

Частушки и их обязательный парадокс, выверт ожидаемого.

"Я иду мимо плетня

Собаки лают на меня..."

Чего уж проще? Абсолютно нормальная повседневная и повсеместная ситуация. "Все так живут". И вдруг...