Княженика_3

— Дядь Гриш, — спросила я, — а чего вы иномарку не купите? Мне кажется, тете Неле очень хочется. Сейчас же, говорят, автокредит можно взять.

— Кредит — никогда! — отрезал дядя Гриша, и даже рукой махнул. — Вы уже взяли, о последствиях молчу, сама все знаешь. Жила бы сейчас в Красноярске с мамкой и папкой, и в ус бы не дула. Мы и без кредита машину можем поменять, накопили понемногу. Но Анжелику же учить надо, в город отправлять. Пока так обойдемся... Дрова вроде неплохо поколоты. Но ты смотри, если что — сковородкой его!

— Хорошо, — пообещала я.

Тетя Неля завершила свои розыскные мероприятия, вышла на крылечко.

— Хорошо-то как тут, — промурлыкала она, оглядывая болота. —

Сплошной воздух! Гриш, поехали, а то в кафе опоздаем.

Сегодня у них был светский выход — кто-то из знакомых праздновал день рождения.

В избушке тетя Неля проверила все, что только могла. Даже под подушку мне заглянула, не поленилась.

Интересно, что она там надеялась найти? Трусы Ярослава, забытые им впопыхах?

* * *

После того, как тетя с дядей уехали, я долго одновременно и смеялась, и злилась на Ясного. Нет, ну кто так поступает, а? Отчитался он за неделю. Тетю с дядей чуть кондратий не хватил.

Ярослав появился в избушке ближе к четырем. И, видимо, почувствовал что-то, не стал дрова колоть, сразу в дом зашел.

— Садитесь, ученик, на место, — махнула я в сторону верстака. — Дядя Гриша велел тебя гонять, как сидорову козу.

— Я что-то сделал не так? — спросил сразу Ярослав. — Так не принято?

— Как? Ярослав, ты что, с луны свалился?!

— Почему?

— Нормальный пацан дом дяди с тетей седьмой бы дорогой обошел.

— Алиса, но разве твои родные не должны были со мной познакомиться? Если бы твои родители были здесь, я бы, разумеется, еще до начала занятий узнал, согласны ли они. Но ты живешь одна. Я не имею права не поставить дядю с тетей в известность.

От его слов мне неожиданно стало плохо.

Такое теперь изредка случалось, после того, как маму увезли в больницу: все нормально, но раз — и мир словно разделяется надвое. Как будто то, что тебя окружает — люди, вещи, деревья, дома, — оно все ненастоящее, плоское, ненадежное, словно на листе бумаги нарисованное. А за этим тонким листом — темнота и пустота беспросветная, гулкая и холодная. Вот чья-то безжалостная рука сейчас возьмет — и скомкает тонкий лист вместе с мамой и папой, и кроме пустоты ничего в мире не останется. И я тоже перестану быть, раз ничего живого теперь нет.

Я замерла, боясь пошевелиться, боясь сорваться в черную пропасть.

Упал табурет. Мое запястье обхватила крепкая, горячая ладонь, делясь своим теплом, заставляя ночь отступить, лист — расправиться. Снова все вокруг стало объемным, крепким. Настоящим. Вернулись запахи и цвета.

— Я кофе сейчас сделаю, — убрал руку с запястья Ярослав.

Но его ладонь прорвала уже какой-то тонкий невидимый барьер, сделала мир немного иным.

Зашумел чайник.

Кофе был приторно-сладкий, горький, горячий. Такой, какой сейчас нужно. Я пришла в себя, и мы стали заниматься русским письменным, словно ничего и не произошло.

Горела настольная лампа, светились яркие бабочки и цветы. Ярослав старательно выписывал буквы. Поблескивала золотая подвеска на тонкой цепочке.

Я смотрела на тетрадь, на книгу, на ручку. На подвеску — сегодня мне казалось, что это не скособоченный крест, а птица, взмахнувшая крыльями. Странное чувство овладело мной — захотелось коснуться Ярослава, дотронуться до плеча, или кисти, словно это помогло бы что-то прояснить. А, может быть, тянуло снова почувствовать, что тебя защищают. Не знаю. Было и спокойно, и тревожно одновременно.

* * *

Разумеется, никто ничего не заметил. Но с понедельника мы стали сидеть за партой чуть-чуть ближе друг к другу.

* * *

Эти кроссовки не могли выбрать другого момента, чтобы порваться! Не вынесли местных дорог...

Неделей раньше — и я бы смогла их заменить, купила бы мойку на кухню подешевле. Месяцем позже — и уже можно было бы в теплые ботинки переобуться, а это рванье выкинуть. А так и деньги, папой присланные, я уже потратила на всякие нужные краны и шланги, и в зимней обуви упаришься. Можно, конечно, у Анжелики какие-нибудь старые попросить, но не нравятся мне ее вещи, вот не нравятся и все тут.

Такая мелочь в обычное время — но сейчас эти рваные кроссовки серьезно выбили меня из колеи. Можно занять денег у дяди Гриши, немного он наскребет и без обращения к тете Неле, но здесь я не смогу купить ту обувь, которая мне по душе, здесь же все примерно такое же, как бутике тети Нели, из одного места везут.

Можно было открыть контейнер и найти ящик с маминой обувью... От этой мысли сразу стало плохо. Нет уж. Скоро ударят настоящие холода, и я переселюсь в ботинки. Надо лишь немного продержаться. Купить клея и постараться починить лопнувшие носы моих кэрриморов. А в следующий раз взять туристские, такие, у которых и нос, и пятка резиной укреплены. (Планы на будущее немного успокоили.) Ничего, зато джинсы пока, тьфу-тьфу-тьфу, держатся. Вот же влипла...

Пришлось ехать за клеем. Где-то там, конечно, должна была прятаться мастерская по ремонту обуви, но в расстроенных чувствах я ее не нашла. Купила "Супер-Момента", который клеил все, и дома постаралась подлатать носы кроссовок. Получилось не ахти, но я решила, что нормально, потянет.

* * *

Время шло, и я вдруг поняла, что начала чувствовать Ярослава, не глядя: узнавала по шагам, когда он заходит в класс, знала, что он стоит позади меня, даже если его не видно.

Иногда теряла — когда расстояние было больше, чем обычно. Тогда начинала осматриваться, искать его взглядом. Находила — и успокаивалась. Словно мне не все равно. Странно...

Он словно начал заполнять собою мою жизнь, обживать угол в моем доме, хотя его, собственно говоря, никто особо не приглашал. Но дни без него стали скучными. А с ним — интересными. Он ухитрялся быть ненавязчивым но, даже и не знаю, как сказать, объемным, что ли. То есть занимал какое-то пространство и в нем держался, как король в своей стране.

Наблюдать за ним было чистым наслаждением: умудряясь оставаться самим собой, в школе он, все-таки, был другим, нежели чем у меня в избушке. Настороженным, натянутым, как струна. Вызывающим. Выпятит челюсти — и смотрит на всех насмешливо.

А усаживаясь за мой, то есть папин, верстак, он становился сосредоточенным, спокойным. Умиротворенным каким-то.

Ярослав, оказывается, умел улыбаться не только ехидно. Если хотел.

Ему нравилось отрабатывать какое-нибудь упражнение, когда он его понимал. Это сразу было видно по легкому, стремительному почерку. Когда же упирался во что-то непонятное, начинал выписывать ручкой такие осторожные и медленные кренделя, словно по-пластунски подкрадывался к опасному месту.

Он вообще, как я поняла, был очень осторожен.

Не труслив — сложно назвать трусом человека, легко раскидавшего мальчишек из бэ класса. Но при этом риск ради риска — это уж точно не про Ярослава. Права была Татьяна Николаевна, когда говорила, что иногда он напоминает совсем уж взрослого.

Странный он какой-то. Непонятный.

Однажды, когда он пришел, на улице разыгралась буря.

Сначала было тихо, светло, а потом поднялся ветер, откуда ни возьмись, появились тучи. И резко потемнело. Пришлось зажечь свет раньше времени.

Холодный дождь хлестал по стеклам. Ветер завывал, дергал ставни, пытаясь сорвать крючки. Шум крыльев и птичий клекот слышался в этом вое.

— Смешно, да? — рассказала я о своем впечатлении Ярославу.

А он помрачнел. Сказал, что ему пора, мол, у них там за кладбищем тропу может размыть — и ушел в самый ливень. А лицо у него при этом было — мама моя!

Было так жалко, что он ушел. Я поняла, что с нетерпением жду завтра — чтобы в школе его увидеть. И еще я поняла, что мне хочется, чтобы он был рядом.

* * *

... И вот когда я все это поняла, Ярослав вернулся. Постучался в дверь, возник на пороге, мокрый с головы до пят. Жемчужно-серая футболка облепила мускулистую грудь, загадочный золотой знак пламенел на ней, словно солнце на фоне грозовых туч.

Он изысканно вежливо сказал, что в ближайшее время занятий не будет, у него дела. Развернулся и быстро исчез, словно за ним кто гнался.

* * *

Сказать, что это был шок — ничего не сказать. У него, значит, дела. Поэтому все побоку, еще бы. Зачем такому крутому мачо русский язык. А я-то, дура, расслабилась, напридумывала себе невесть что... Как последняя идиотка.

Я не ожидала, что возьму и разревусь. Задрожали губы — и готово, слезы хлынули градом, я даже растерялась. Сидела на диване и рыдала в голос, благо услышать меня никто не мог. Постаралась как-то взять себя в руки, доковыляла до раковины, глянула в подвешенное над ней зеркало — лицо красное, глаза отекли, нос опух. Разозлилась — и разрыдалась по новой от обиды и злости. Сволочь, сволочь и гад! Ненавижу его, ненавижу!

Всю ночь просыпалась оттого, что плачу во сне и зову папу.

Поездка в школу была похожа на пытку, хотя я изо всех сил делала вид, что все нормально. К счастью, Татьяна Николаевна приболела, и литературы не было, не пришлось отсаживаться.

В понедельник Ярослав еще был в школе, а потом исчез.

Возвращаться домой после школы теперь не хотелось, что там делать до вечера? Поэтому уроки я стала готовить в школьной библиотеке. Там мне попался на глаза словарь французского языка, экзотический гость.

Я вспомнила, что где-то в рюкзаке валяется листок с сочинением Ярослава, с трудом его разыскала и попыталась разобрать, чего он там понаписал.

У него был какой-то неправильный французский. Ничего не получилось. Какие-то отдельные слова нашла в словаре, да и только. Плюнула на это дело.

А когда вышла на остановку, ко мне привязался анжеликин Димон, словно специально поджидал. Чего делаешь, да куда собралась, да почему тебя на дискотеках не видно, а хочешь, пошли сегодня в кафушку, угощаю, классная компания там соберется. Хорошо, что маршрутка подошла, не пришлось грубить.

В пятницу Ярослав появился, как ни в чем не бывало.

Меня он в упор не видел. Еще бы.

Не знаю, какие там дела были, но выглядел он не ахти, осунулся, в глазах появилось что-то звериное, желваки перекатывались на скулах.

Но, поскольку, он и в обычное время был больше похож на мраморную статую, чем на человека, никто ничего не замечал, кроме меня. Я-то уже знала, что он бывает и другим...

Хотя, вру, кое-кто все заметил. Около кабинета истории меня поймала Анжелика и приторным голоском спросила, даже не спросила, а пропела:

— А что, Алисочка, говорят, Ярослав больше не ходит к тебе получать знания? Неужели, правда?

Я бы, наверное, ударила ее в запале, если бы не знала способа сделать еще больнее. А я знала.

— Уже не ходит, — оскалилась в улыбке в ответ я. — Зато Димон достал, просит и просит подтянуть, как ты думаешь, есть смысл помочь хорошему человеку? Время у меня теперь есть.

Удар попал прямо в цель, глаза Анжелики сузились, она круто развернулась и кинулась к лестнице. Ну вот, похоже теперь мы враги на всю оставшуюся жизнь. Ну и ладно, можно подумать, мы раньше были самыми задушевными подругами. И вообще мне никто не нужен, как-нибудь одна обойдусь, без всех. Так спокойнее и надежнее. Но представляю, что сейчас говорит обозленная Анжелика, какие слухи обо мне распространяет среди своих друзей... Ведь она правда поверила, что мне может понадобиться ее расчудесный Димон, она до смерти напугана. И самое смешное, что я действительно могу его увести у Анжелики, даже только потому, что я новенькая, загадочная и ему любопытно, а Анжелика ему поднадоела, она ведь всегда под рукой.

Могу.

Но не хочу.

Не знаю, как я дожила до конца недели.

В субботу я пыталась уработаться на уборке избушки до полного изнеможения. Окна помыла, побелила потолок, точнее, покрасила белой водоэмульсионной краской. Стало светлее. Сил осталось много.

Тогда я решила облагородить верстак. Сначала попыталась его наждачной бумагой обработать. Верстаку, который папа с дядей Гришей чуть ли не из шпал сколотили, наждачная бумага была, как слону дробина. Тогда я обозлилась и измазала его "Белизной". Жутко завоняло хлором, но — удивительное дело — хлор почистил древесину, верстак стал посветлее. И тогда я покрыла его лаком, решив, что грязные пятна от оружейной смазки придают ему особый, изысканный шарм. Это тоже будет гламурное милитари и пусть Анжелика слюной подавится от зависти.

Воняло в избе жутко.

А в воскресенье решила, раз уж жизнь моя кончена, наделать пирожков с мясом. Нажарить их и в морозилку сложить. А потом, в течение недели доставать пирожок утром, разогревать на сковородке и есть. И пусть я стану толстая, да. Зато буду сытая и довольная. А когда-нибудь в будущем я смогу купить себе микроволновку и буду разогревать все там.

Включила любимый папин диск: Франциско Гойя, гитара. И под мелодичный перебор начала заводить тесто. Муку достала, соль, дрожжи быстрые. Воду. Замесила все в миске. Пока тесто поднималось, обжарила фарш. Налепила пирожков и поставила первую порцию жариться.

Словно привлеченный их запахом, появился дядя Гриша.

Увидел, что я, замороченная стряпней, вожусь у плитки, молча затопил печку.

Я включила чайник, выложила на тарелку первые два пирожка (больше на сковородке не помещалось).

Дядя Гриша, управившись с печкой, присел к столу, налил чаю. С подозрением осмотрел мою стряпню. Не сразу, но решился, уцепил один пирожок.

— Наша маркиза на тебя чего-то дуется, — сообщил он, жуя.

— А чего она первая! — обиделась я.

— У Анжелики язык колючий, ага! — подтвердил дядя Гриша. — Чего она тебе ляпнула?

— Да так, ничего особенного, — буркнула я.

— А где твой ученик? — поинтересовался дядя Гриша, облизывая жирные от пирожка пальцы.

— Отучился, — отвернулась я к плитке: чтобы новую партию пирожков перевернуть. — Дела.

— Правда? — обрадовался дядя Гриша.

Потом спохватился.

— Да не расстраивайся ты, Алиска. Ведь могут быть у человека дела, скажи!

— Могут, — нехотя сказала я и подумала: "Не могут!"

— И что вы все такие, — сграбастал новый пирог дядя Гриша. — Неля вон тоже считает, что я каждую секундочку только о ней думать должен.

— А о ком еще? — удивилась я.

— Не о ком, а о чем. Про футбол не думай, о рыбалке забудь, запчасти у нас с неба падают, а бензин мы из колодца ведром черпаем, — разозлился на тетю Нелю дядя Гриша. — А когда кое-кто сериалы свои дурацкие годами смотрит и по телефону часами ни о чем трещит — я же помалкиваю. Хотя обе трещат, балаболки. Ты на Анжелику не сердись, у нее язык вперед головы бежит.

— Да не сержусь я, — подсунула я ему еще один горячий пирожок, а второй положила на тарелку. — Просто ко мне ее парень клеится, кому ж такое понравится. А меня он раздражает, не люблю таких.

— А-а-а, ну тогда понятно... — расслабился дядя Гриша. — Вы же обе — заглядение, вот пацаны с ума и сходят.