История первая "Кто я?"

— Ты что, свалила, и все да? Я же сказала тебе, где ждать, — она снова дала пощечину, голова сидящей мотнулась и я узнал ее.

У меня аж зубы свело от ненависти. Нет, я слышал, что у девок так принято, тех кого "лошат" заставляют целовать колено "главной". Но почему выбирают тех, кто не хочет ничего никому доказывать? Кому плохо так, что когда все спят и тишина звенит в ушах, хочется выть в голос?

На глаза попалась толстая такая палка. Зажав ее в руке, я уже не скрываясь попер через кусты. Я щас устрою, мля прописку! Стоящие заоборачивались на треск. На лицах отражалось недоумение. Но они благоразумно расступились при моем приближении. Это верно они делали.

— Эй, куда прешь! — заорала "главная". — Пошел отсюда!

Вот вроде девушка, а кобыла кобылой. Широкое некрасивое лицо, тонкие белые губы. Длинный нос, широко посаженные глаза. И рост больше моего, что, видимо, внушало ей чувство превосходства.

— Отойди, — вытолкнул, выплюнул я слова, словно пули, практически не разжимая зубов.

— А то че? — с вызовом подняла та подбородок, презрительно смотря сверху вниз.

— Хочешь проверить? — нижняя челюсть выперла вперед, а голос звякнул металлом.

Я поудобнее перехватил палку. Блин, шарахну, не задумаюсь! Ну не создавала эта кобыла впечатления ... девушки, что ли. Она производила впечатление, что будто один из тех парней, которые доставали меня, надел юбку.

— А ты че, типа за нее что-ли?— хорохорилась девка, глядя на подруг. — Типа парень ее?

Она заржала в голос, вокруг с готовностью поддержали. Как же я ненавижу этот стайный юмор! Ненавижу!!!

От неожиданности эта лошадища полетела назад, запнулась о скамейку и рухнула в весеннюю грязь.Я толкнул ее, почти ударил. Не смог удержаться.

— Стоять! — гаркнул я остальным, обводя полукруг концом палки. — Че, кому башку разбить?!

Тормознули, несмотря на злющие взгляды.

— Ты че, урод! — взвыло сзади.

Если орет и ничего не делает, то ничего и не сделает. Выучил я это, за время, когда прессовали меня.

— Пойдем, — протянул я руку той самой девчонке, новенькой.

Ничего удивительного, что к ней отнеслись так. Я вон хоть просто родителей имел и то. А она имела наглость там, за забором, еще и хорошо жить!

Едва мы отошли от этой компании, только кусты скрыли нас, она завсхлипывала, шмыгая носом.

Она молчала, а слезы все чертили дорожки по лицу. Мы шли дальше, забираясь вглубь, подальше от людей, пока не уперлись в забор.

Ее история была печальна, как осеннее небо. Отец бизнесмен, жили неплохо. Потом отца за что-то упекли в ментовку и все не слуху, не духу. А потом ...

А потом к ним домой ввалились какие-то уроды. Девчонка успела спрятаться, а маму ...

Ее лицо в этом месте мрачнело, под глазами залегли тени. Слезы в этот момент успокоились, но лучше бы текли дальше. Блин, что-же она пережила, представить страшно...

Звали ее Таня. Симпатичная девчонка, уже начинающая превращаться в девушку.

Где-то в глубине этих карих глаз, таилась грусть. Постоянно. Даже если она улыбалась. Гуляя под ласковым майским небом, среди молодой зелени, вдыхая ароматы весны, она иногда на секунду забывалась. Но стоило зазвучать голосам, и по ее лицу пробегала тень.

Я не старался узнать непременно, что с ней было. Зачем? Что за интерес, заставлять человека вновь переживать боль? Я, в общем, и так все понял...

— -

Нашу воспитательницу весна сильно раздражала. Как наверно в общем-то и все, что связано с светлым и добрым. Ее желчное лицо кривилось при виде солнца и молодой листвы, шумящей под теплым ветром...

... Дверь "карцера" стукнула за моей спиной.

— Для профилактики! — провизжала она за дверью, и стук ее каблуков стал удаляться прочь.

Я как раз вернулся с прогулки. Странное дело, но почему-то воспитатель Тани не возражала, когда она гуляла в пределах забора. Что в этом такого? Но Изюмина считала, что это наказуемое деяние. Она считала, что мы должны сидеть, как статуи, на табуретках, ходить строго по расписанию, туда куда положено. И молчать!

Зачем она сюда работать пришла? Она же нас искренне ненавидела!

"Сколько еще ты будешь бегать! — взвизгивала она. — Не учишься, одни двойки!... ".

Да, а здесь блин кладовая знаний! Я сел на лавку. Дура! Если бы сюда еду носили, я бы тут и жил! Наказала! Здесь я один, а там, в общей спальне постоянно приходиться следить за собой, а особенно за своими вещами. Дебилам, с их потрясающе смешными шутками, всегда приходят в голову такие идеи, потом хочется прибить всех.

Полоска под дверью постепенно серела. Наступал вечер. Эта карга, то ли забыла обо мне, то ли намеренно оставила. Не удивлюсь, могла сделать и не такое. Вскоре по лестнице над головой перестали ходить. Желудок немного побунтовал, не получив вечерней порции.

Я лежал на лавке, уставясь в потолок и слушая далекие звуки. Постепенно становилось все тише, наступало время сна. В этой комнате без окна, темнота была какой-то даже ощутимой, густой и насыщенной. Давно я не слушал ее звенящий звук. Здесь все время кто-то был рядом.

Что закрытые глаза, что открытые. Темнота переливалась чуть заметными оттенками. Только мое дыхание раздавалось в окружающем мраке.

По телу пробежали мурашки и странный озноб. Из темноты вдруг проступила ну совсем уж черная масса. Я ощутил движение, как если бы я полетел вверх. Мгновенный испуг потряс тело, я дернулся ...

— -

...Хлопнула сзади дверь. Газель, взревев мотором, отвалила от остановки. Тропинка срезала угол перекрестка. Вокруг будто стоял густой, но какой-то серый туман, иногда среди его клубов виднелось пасмурно-серое небо...

...Кладбище было в поле, за домами. Много разноцветных, железных и каменных памятников, цветы и венки на них. Внутри оградок, и из свежих холмиков, и из залитых серым бетоном, ухоженных могил, ввысь били столбы, какого-то призрачного, бело-лунного света...

... Эти три могилы, с простыми деревянными крестами, заросшие бурьяном, были зажаты между двух соседних оградок, что подступили вплотную к уже проваливающимся холмикам.

Средний крест почти упал назад, правый тоже чуть покосился в сторону. Лишь левый стоял прямо.

Я вздрогнул, когда, подчиняясь порыву, стал поправлять кресты и прочитал фамилии на них.

"Савалов Максим Петрович" — гласили черные буквы на белой, уже тронутой ржавчиной железной табличке. Я замер тяжело дыша, потом медленно выровнял крест, притоптал землю вокруг него, чтоб стоял. Обошел.

"...Марина Сергеевна" — прочитал я, холодея.

... Родители... Я стоял и смотрел на эти таблички, читая их снова и снова. А на третьей могиле, над которой не было этого странного столба света, как на остальных, я как ни пытался не мог прочитать слова на табличке. Я пытался сфокусироваться, снова и снова пытался повернуть голову и прочесть. Но буквы расплывались, будто слезы застилали взор. Наконец я, с трудом переставляя враз потяжелевшие ноги, подошел ближе и ...

— Брат? — вдруг донесся сзади сдавленный голос.

Вдруг потухли все столбы света, мгновенно вспыхнуло яркое солнце, зашумел ветер, в листве деревьев.

...И последнее, что я увидел, было перекошенное лицо Кости, моего брата, и буквы мельком увиденные все же на табличке:

"Савалов Игорь Максимович". 1991 — 2001.

— -

Автобус подъехал к больнице. Я невольно пожалел, что поездка была столь короткой. Как хорошо ехать, ни о чем не думать, смотря в окно.

— Савалов, что там топчешься?! — ворвался в мозг голос Изюмины.

Да, я выходил последний. Но не на головы же мне прыгать?

Мы зашли в корпус больницы, и началось.

Доктора. Некоторые нормальные, взгляды усталые сочувствующие. Некоторые прямо лопались от злости, презрительно кривя губы, при виде нас. Коридоры крашенные синей краской. Двери, перед которыми мы сидели, в белой краске, красили небрежно, потеки краски каплями висели на углах...

...Хирург долго читал мою карточку.

— Голова не болит? — спросил он, наконец.

Этот молодой мужчина, не производил впечатления недоброго злого человека. Он просто смотрел нас, делал свою работу, спокойно, без злобы.

— Нет, — ответил я недоумевая.

С чего она должна у меня болеть?

— Так. Ладно.

Он встал и подошел ближе

— Дай-ка я посмотрю

Он ощупал мою голову.

— Да, все хорошо, — он сел обратно. — Все зажило.

Написав что-то в тетради, (наши истории болезни писали в обыкновенных общих тетрадях), он сказал:

— Все. Иди и следующего позови.

Я вышел, буркнув "следующий". Украдкой пощупал голову, где щупал ее врач. Ничего нет. А нет, есть. Пальцы наехали на бугорок шрама на затылке. Что-то я не помню, когда я его получил. Может в раннем детстве?

Дверь, с врезанным недавно замком открылась, и оттуда вышел Гвоздь. Мотнул головой, приглашая следующего.

Психиатр, пожилой мужчина, небольшого роста, с седой бородкой, сидел за столом.

— Проходите! — не глядя на меня, показал он на кушетку.

Я сел на мягкую кожу.

Врач дописал что-то в тетради и повернулся ко мне. И нахмурился, смотря на меня, а в глазах было такое выражение, будто он силился вспомнить что-то.

— Как ваша фамилия, молодой человек?

— Савалов.

— Точно, Савалов, — ткнул он в мою сторону пальцем.

Он нашел тетрадь с моей фамилией на обложке. Открыл, почитал.

— Ну что, нормально спишь? — задал он мне вопрос.

Внутри меня захолодело.

Вспомнились истории про "психические" детские дома. Мол, там, как в тюрьме запирают, из комнат не выпускают, решетки на окнах. А прогулки только во внутреннем дворе.

— Хорошо сплю, — ответил я поспешно.

— Понятно, — улыбнулся врач.

Он перелистнул несколько страниц, и стал что-то писать в моей истории болезни.

— Боли головные, головокружения, тошнота не беспокоят?

— Нет, — я постарался ответить как можно увереннее.

— Это хорошо, — пробормотал доктор, что-то записывая. — Это хорошо, что все хорошо...

— -

Когда автобус привез их обратно, и уже заезжал в ворота, я вдруг испытал сильную тоску. Опять это место. Надоевшие здания, надоевшие до тошноты лица. Все, вывалившись из автобуса, галдя, двинулись в сторону нашего корпуса. Ведь скоро обед. А я плелся сзади, уныло глядя вокруг. Опять эти стены, серые унылые коробки зданий. Тропинки уходящие в кусты. Выщербленные плиты дорожек. Как же я не хочу это видеть! Я не должен здесь быть!

Ноги сами пошли прочь от зданий, туда, в небольшой парк, где среди кустов и деревьев я мог побыть один. Спрятаться от всех. Знал, что попадет и крепко. Опять, скорее всего, ждет лавка, в комнатке под лестницей. Но идти сейчас в корпус, вместе со всеми, было просто невыносимо.

Этот пенек я нашел еще прошлой осенью. За кустами, среди деревьев, у самой стены, он был почти невидим, соответственно и меня, сидящего на нем вряд ли заметят...

...Шелестела листва над головой, от плит забора пахло мокрым камнем. Я все сидел и сидел, почти не шевелясь. Каждое движение причиняло почти физическую боль. Скрипели стволы под порывами ветра, и было странно тихо. Нет, издалека доносились голоса, шум машин, но все словно сквозь вату, и совершенно меня не касалось.

Я закрыл глаза, растворяясь в шуме крон. Руки и ноги как онемели, но это совершенно не напрягало. Окружающая действительность как-будто стала удаляться, пропадая вдалеке ...

... Шуршащая белая простыня, вокруг стояли люди в белых халатах. Передо мной сидел человек, тоже в белом. Небольшого роста, с бородкой, смутно знакомый...

Да! Это тот врач, "псих", из больницы!

— Куда они смотрели, — проворчал он. — Упустили ребенка! ...

... Я стоял перед зеркалом. Но лицо в нем было не мое, хоть и ужасно знакомо. Знакомо до последней черточки. Неуловимо лицо там начало меняться, поплыло как будто я смотрелся в воду, в гладь реки, по которой побежали волны.

И потом лицо в зеркале стало моим. Но почему же то лицо, так знакомо?...

... На столе, похожем на койку, лежал мальчик. На боку. Плотный мужчина, с бородой что-то делал с его головой и его руки в перчатках были испачканы в крови.

Блин, это же я. Я лежу там, мертвенно-бледный, какого-то даже землистого цвета, черты лица заострились, оно выглядело неживым каким-то. Но почему-то, хоть я и узнал себя, было чувство, что это кто-то чужой, даже какое-то неприятие.

Бородатый заорал что-то, но я не слышал

Меня вдруг дернуло вниз, так больно! Тело внутри выгнулось. Опять дернуло! Будто веревку привязали к моей груди! Еще раз!

Люди внизу замерли. Один из них, усталым жестом снял повязку с лица и покачал отрицательно головой.

И снова тот старичок — доктор. Что-то говорит мне...

... Тело ужасно занемело. Я, оказывается, заснул, сидя на пеньке. Блин, как стремно! Странное ощущение, будто натянул мокрую, холодную одежду. Будто отсидел сразу все тело. Суставы с трудом разгибались, все тело покалывало.

А между тем, кажется, я пропустил обед. Но той тоски уже не было. Обычное состояние и настроение. Хорошо.

Крадучись пробрался, было в здание. Уже почти дошел до своей спальни, как мое ухо внезапно ухватили жесткие сухие пальцы. Сердце ухнуло в пятки. Изюм. Я аж зажмурился от боли и от перспективы ожидавших меня наказаний.

— Вот он, паршивец, — прошипела воспитательница. — Я тут вся извелась, а он гуляет!

3.

Лето все ждали. Второе мое лето здесь. Свобода от занятий, от этих вечно недовольных учителей. И тепло. После холода, сквозняков из окон, вечных соплей, летнее тепло, было как счастье. Изюмина свалила в отпуск, и за нее была воспитательница из старшей группы. Имя не запоминал, зачем? Главное, что она меня не пасла, и я мог почти беспрепятственно гулять. Иногда с Танькой. Но чаще один.

Таню кстати перестали прессовать. Толи сработало мое выступление, толи еще что... В общем нормально у нее все было.

Стройка была прямо за забором. Видно, что она была основательно подзаброшена, здание было доведено лишь до второго этажа, и все. Уже внутри кое-где проросли деревца, трава стояла нетронутой.

Подвал этот я нашел случайно. Зашел внутрь, ходил, ходил, и увидел лестницу вниз. Спустился. А там двери и замок. Уже почти ушел, но тут увидел, что замок — то висит на одной лишь петле, второй небыло.

В подвале было место, где проходили какие-то трубы. Вокруг было сухо, лежали какие-то ящики, тряпье. Ворох газет в коробке.

Так я обрел свой угол, место куда я мог уходить, где меня вряд ли найдут. главное возвращаться вовремя. И не далеко, почти сразу за забором. К тому же стройка была скрыта с улицы деревьями, что росли до самой дороги.

Не беда, что темновато. Я стащил в детдоме зажигалку, оставленную кем-то из рабочих на окне (трубы у нас они делали) и жег костер, благо ящики вокруг отлично горели. Часто сидя у костра, и глядя на пляшущие огоньки, я мечтал о другой жизни.

Пищу для этих мечтаний дали книги, что читал я зимой (в библиотеку отпускали, вот и ходил). Правда, все было старое, частенько страницы были вырваны, иногда слова матерные были накаляканы. Да и выбор был не велик. Сказки, стихи. Многие книги показались очень скучными, читать их не хотелось.