Чужая Стая

Так вот, я очень остро переживала и регулярно проглатывала по бутылке водки в день. В то утро я села за руль абсолютно пьяная. Хотелось уничтожить что-то красивое. Такая неосознанная жестокость накатывала регулярно в то время и я поехала в соседнее село. Я не знаю точно зачем. Но сейчас мне кажется, что именно за Николой. Я остановилась около полупустого базара. Погода была дрянь: ноябрь в том году был дождлив, а дорога тонула в грязи. Люди мелкими группами передвигались по базару. День стоял будний и соответственно не торговый. В основном сбывали молоко, мясо и картошку. Кое-где можно было даже прикупить побитые яблоки. А среди базарной площади, прямо в луже, босыми ногами стоял молодой парень. Нет, он не выглядел как бомж, хотя был одет в простую рубаху и штаны. Все дело было в его лице: умиротворенным, радостным и настолько добрым оно казалось, что я вышла из машины и посмотрела на парня пристально, так, как умела только я.

Парень полуприкрыл глаза, словно там жила светлая грусть...и на сером фоне ноябрьского утра, под мелко моросящим дождем, нежным потоком струилась мелодия флейты. Блаженный играл, перебирая тонкими пальцами отверстия своего инструмента. Промокший насквозь, он был вне этой реальности и словно растворился в невидимом солнечном свете. Энергия музыки спиралевидно пульсировала, расцветая огромным цветком, буд-то приглашая пчелу слиться воедино. Он наверно играл так вечность, и еще немного, а я слушала, не смея оторвать глаз от божественного цветка. Таких потоков энергии я не встречала. Даже в церквях и в нетронутых лесах, где нет ничего кроме ветра, растений и зверья. Но очарование момента было прервано, настолько резко, что меня чуть не сбило с ног, словно я стояла внутри огромного колокола, прозвучавшего пронзительно резко. Блаженный обернулся туда, где под скромным навесом намокал его небольшой латок с вырезанными из древесины дудками, какими-то матрешками и резными птицами. Все подделки упали в грязь и это было настолько символично...словно сама музыка, отзвучавшая лишь секунду назад потонула в этой грязи. А напротив, смеясь, стояли какие-то дети. Десять-двенадцать лет. Божественный цветок исчез и мир снова погрузился в серый ноябрьский ансамбль слякоти и дождя. Нет, дети были не деревенскими, они были городскими. Это было видно и по одежде и по манере держаться. Так могли вести себя лишь дети из очень обеспеченных семей, испорченные, как молодое яблоко внешне цельное и спелое, но поедаемое червем. Два мальчика и одна девочка жестоко смеялись, глядя на блаженного. Около детей на поводках сидели взрослые кабели породы пит булей.

Парень грустно улыбнулся детям, словно прощая. И глядя на них своими небесными глазами, начал снова играть, но уже только для них. На этот раз, это был не цветок. Я видела пульсирующую энергию солнца и ветра окутывающую детей и собак. Питы присмирели и увлеченно воспринимали происходящее. Дети же были словно оголенные провода: играть для них было все равно что поставить рядом положительный и отрицательный заряды. Но конечно глупый музыкант не знал этого. Я не успела всего-лишь на секунду: — Стой, дурак!!! — я выкрикнула, но было слишком поздно. Один из детей взорвался миллионом осколков, которые походили на черный песок...в блаженного один за другим начали лететь камни. Иногда это были обычные комья земли, но иногда твердый гравий. Музыкант выронил свою волшебную флейту в грязь и стал закрываться руками. Показалась первая кровь. Детское лицо блаженного было покрыто смесью крови и грязи. Сгорбленная худая спина музыканта покрылась ссадинами, а позвоночник торчал сквозь намокшую рубаху. Парень с непониманием уставился на детей, которые что-то кричали и снова взял свою дудочку в руки и поднес к окровавленным губам...Секунда и дети спускают своих собак, в унисон крича: — Фас!

Время словно потеряло последовательность, став изматывающе непроходящим. Но почему, я так и не смогла понять. Блаженный играл, и музыка прибрела словно очертания ладоней, сотканных из синего света, энергии неба и дождя. Собаки остановились, прирученные этими руками. Что-то кричали дети, но они выпали из этой картины. Они остались там, под ноябрьским дождем, а я стояла внутри этого волшебства, также как и собаки, заласканная этими ладонями, которые были чем? Творением безумного музыканта или самой природы? И в этот день, когда базар опустел, я подошла к парню, который все еще истекал кровью, но не плакал и не дрожал от холода. Он удивленно посмотрел на меня и улыбнулся. Я помню как протянула ему руку. И он пошел, пошел за мной. За незнакомкой, словно ждал тут только меня одну.

Мне так и не удалось добиться от него хоть слова. Все что он сообщил о себе было имя. Его он раскрыл мне дней через пять после нашего приезда. Это случилось, когда мы кормили собак. Он взял мелок и вывел "Никола" на асфальтированной дорожке около моего дома и улыбнулся. Больше он не писал. Но это было не нужно. Так я обрела друга: человека без прошлого. Человека, который играл так, что все живое пульсировало вокруг и внутри. Иногда я боялась этой музыки, потому что это было необъяснимым, божественным феноменом, даром...и чем-то еще таким, что невозможно осознать.

Оставив Кая наедине с Николой и щенками я отправилась в дом. Наспех сняла с себя одежду и залезла под душ. Теплые струи успокаивали сознание. Я становилась цельной, умиротворенной. Закутавшись в халат я стала готовить завтрак для нас с Николой. Сколько я не уговаривала его спать в доме...он так и не согласился. Спал он в сарае, утепленном, на соломенном матрасе, накрывшись каракулевой шкурой. Я построила для него баню. Ничего другого он не признавал. Еще одним странным фактом о Николе было то, что он первое время до смерти боялся коров и лошадей. Мои собаки даже смеялись над ним: как можно бояться того, что щиплет траву и убегает от малейшего шума? Но я понимала своих собак: — они пастухи по крови. А страхи Николы не казались мне такими уж глупыми. Все дело было в том, как коровы и лошади реагировали на него: они замирали, словно под гипнозом и их стеклянные глаза становились чем-то настолько неживым и неестественным, что мне самой становилось не по себе. Холод сковывал спину, оставляя неприятный осадок и странное послевкусие, словно яд разбавили дорогим вином, но так и не решились испробовать на вкус.

Все изменилось весной. Настал март. На дворе было ощутимо свежо, но снег уже сошел, а земля вполне подсохла. Моя стая радовалась вовсю: самый любимый их сезон...весна. Не так жарко как летом, но и не мокро как осенью. Никола же, почти все время сидел в сарае, что-то бесконечно вырезал из дерева и играл на своей флейте. До сих пор он не выходил за ворота нашей крепости. Его ссадины затянулись уже совсем, а воспоминания...я не знала, ведь никогда не могла проникнуть в его мысли.

Так вот в этот день, Никола неожиданно пошел за мной на базар. Люди уже судачили о том, что я завела себе ненормального любовника, которого прячу ото всех. Но мне было плевать на разговоры. Никола, как всегда босой, шел за мной, неся пустую корзину для покупок. В другой руке он сжимал фигурку собаки, вырезанную из дерева и улыбался. Казалось, что этот поистине весенний день унял все его страхи. Так мы и шли, не обращая внимание за перешептывание за спинами. Люди с брезгливостью смотрели на блаженного и с непонятным интересом на меня. Я лишь вежливо улыбалась малознакомым бабам и мужикам.

— Добрый день, милая Алия, — весело сказал наш участковый, Паша, молоденький деревенский парень, который везде разъезжал на своем милицейском транспорте. Паша был чернявым малым с примесью казахской крови и неожиданными веснушками. Он вечно сдвигал свою фуражку то на бок, то на затылок, пытаясь придать себе беспечный вид, вид парня из народа. Иногда мне казалось, что ему невольно стыдно за то, что он сумел подняться несколькими ступенями выше чем должен был. Он был едва не единственным представителем милиции в этом маленьком районом центре. Его предшественник безбожно пил и закончил тем, что поймал белочку и начал стрелять в воздух среди бела дня. Его быстро отправили на пенсию и поставили участковым молодого, а главное непьющего Пашу, который несколько лет был на побегушках у всего сель совета. Конечно, его основная работа сводилась к поиску заплутавшей домашней скотины и урезониванию пьяных сельчан. Он был лучшим среди худших в этой ужасной дыре. Конечно, была в нем и какая-то гнильца: немного зависти, похоти, но я не хотела копать глубже. Мне иногда хотелось видеть только хорошее, которое лежало на поверхности, обмануться и не думать о том, на что способен этот милый конопатый малый.

Так вот Паша в тот день был в хорошем настроении, он снял фуражку и расстегнул свой пуховик. Машина, как и туфли была чисто вымыта. Это было странно, так как обычно, его служебный транспорт был покрыт таким слоем грязи, что непонятно было где тут окно, а где дверь. Весь краснощекий, сияющий и счастливый как начищенный самовар, Паша чесал свою косматую голову и смотрел то на меня, то на Николу. Никола отстраненно рассматривал деревянную фигурку собаки и улыбался.

— Алия, ну привет, давненько тебя не было видно, — весело сказал Паша, — тут говорят, что ты себе жениха завела, — и не дожидаясь моего ответа ловко протянул руку Николе, — Рад познакомиться, Павел, — радушно сказал он.

Никола посмотрел на его протянутую руку и улыбнулся так искренне, что я сама удивилась. Никола непонимающе уставился на руку Паши и не смог сделать ничего другого, как положить в протянутую ладонь фигурку собаки.

Паша несколько удивленно, хотя и радостно повертел фигурку в руках и присвистнул, толи его так поразила подделка, то ли поведение моего подопечного. И он сказал:

— Ну ты даешь мужик! Ничего себе. Ну давай пять! Как тебя зовут-то? — спросил Паша.

Но Никола уже не слушал парня, он увлеченно смотрел на мелких птиц, которые прыгали с ветки на ветку, озабоченно крича и чирикая.

— Его зовут Никола. Можно Николай. Взяла к себе помощником...не говорит, но с собаками обходиться как настоящий кинолог.

— Да ну? — лукаво спросил Паша и прищурил глаз.

— Ну да, — весело ответила я и рассмеялась.

— И где ты его такого..."не от мира сего" нашла?

— Где взяла, там больше нет! — игриво заметила я

— Эх, ты секретница, а не женщина, — вздохнул Паша, сложив брови домиком. Иногда мне казалось, что он не мужик, а привокзальная кокетка.

Наш разговор прервал жуткие вопли. Я, Паша и Никола обернулись к источнику звука. Там, в рядах торговок, поднялся какой-то хай, бабы и мужики кидая свой товар разбегались, словно это вопрос жизни и смерти. Я увидела вдалеке черное движущееся пятно. Нет, это было не просто животное, а очень большое животное: взрослый бык мчался, не разбирая дороги сквозь торговые ряды. Он был в ярости. Снося все, что было на его пути, бык пытался поднять на рога, хоть кого-то живого . Он мычал настолько громко, что мне казалось, словно мы на корриде. Люди стали давить друг друга в панике хватая плачущих детей. Нескольких из них придавило прилавками, а остальные бежали хаотично, в россыпную, спасаясь от обезумевшего животного. Бык выл, не получая удовлетворения и несся прямо на нас. Паша стал белым, как лист бумаги и сглотнул так, что было видно, как двигается его кадык. Трясущимися руками он вынул пистолет и прицелился в быка, который врезавшись в дерево, лишь больше разозлился и тряс головой, утробно мыча. Руки Паши тряслись, словно он настоящий алкаш.

— Идиот убери оружие, ты сейчас людей зацепишь, — сказал я и повернулась к Николе.

Тот застыл на месте и странно смотрел на огромное животное. И тут бык тоже заметил его, глянув Николе прямо в глаза. Так они стояли с минуту и ничего не происходило, лишь люди причитали и доставали пострадавших, заваленных прилавками. Я чувствовала Николе было страшно, но каким-то другим страхом. Ему не страшно было пострадать от этого животного. Он боялся того, чего не понимал. А что произошло в следующую минуту, я так и не смогла понять ни тогда, ни после: бык неожиданно сошел с ума и понесся не видя больше никого кроме Николы. А музыканта словно подменили, на месте блаженного, безобидного парня появился абсолютно незнакомый человек: он побежал быку навстречу, одновременно снимая с себя рубашку и исполнив какое-то сальто в воздухе накинул кусок белой ткани на морду сумасшедшего зверя. Бык, истошно взвыв, потерял равновесие и врезался в очередное дерево. На этот раз он так и не встал. Скотина сдохла от удара несколько часов спустя. Я подошла к Николе, который был обнажен по пояс и казалось не понимал, что тут происходит: его взгляд был опушен в землю, словно он стал киборгом, в мозгу у которого произошел сбой программы. Я дотронулась до плеча, но слишком поздно осознала, что меня каким-то приемом валят на землю впиваясь пальцами в горло. Сумасшедшие глаза неизвестного смотрели на меня, словно он был хищником, Робинзоном Крузо, а я — чужаком на его безлюдном острове. Это безумие продлилось еще секунду, а потом Никола заплакал и обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону, словно кто-то другой, сильный и жестокий жил глубоко внутри молодого музыканта. Он плакал громко, как ребенок, который потерялся в этом большом мире. В тот момент я окончательно поняла, что это все же амнезия:

— Не плач, Никола, ты вспомнишь. Я помогу. Ты знаешь, я не вру. Я помогу, если ты захочешь вспоминать.

Потом, я за руку вела затихшего парня домой. А когда мы пришли он сразу свернулся на своем матрасе и заснул. Всю ночь он что-то мычал сквозь сон, словно был в ловушке из которой нет выхода. Его мыслеобразы путались. Но там жила неизвестная угроза, он все куда-то бежал и потерянное им было настолько ценно, что эта идея поглощала его воспаленный рассудок, разрушая границы дозволенного. Я почти не спала в ту ночь, силясь понять, с какого конца браться за этот клубок...

Мои воспоминания прервал звонок...я посмотрела на монитор видеонаблюдения. Черно-белая картинка была четкой и не радостной. У ворот стояла Анжела, мать одиночка. Анжела не была плоха по сути: воспитывала ребенка одна, добросовестно работала продавщицей в местном магазине. Хотя она была большой сплетницей и дебоширкой, способной уложить в нокаут любого мужика, она была честная и добрая женщина, не искушенная хитростью и корыстью. У нее был один большой минус, о котором знала лишь я одна: ее ментальное тело было настолько слабым, что она невольно вытягивала энергию. Такой вид ментального вампиризма встречался очень редко. Ее как магнитом тянуло ко мне. Конечно ничего дурного она не замышляла и даже не знала о такой особенности своего организма. Но мне после пяти минут общения с ней становилось плохо. Головные боли, рвота и ночные кошмары были самой малостью...Она обижалась на такое пренебрежение к своей персоне и лишь больше злилась на меня, распространяя сплетни, что "опять эта богачка Алька, воротит нос от простых людей". Но не выйти к ней означало, что весь день эта женщина будет пасти меня, как акула... что бы получить свою "порцию счастья".

Поэтому я, вся распаренная в одном халате вышла к воротам и нажав кнопку отворила гостевую калитку. Анжела выглядела как всегда хорошо: "кровь с молоком", сапоги на шпильке и яркий макияж из-под Кутюр. Она искренне обрадовалась мне, но странно..."сосать" энергию не спешила: