— Срань... — поморщился Криг и, смерив презрительным взглядом гибкую, затянутую в насквозь промокший комбинезон фигурку наемницы, с усмешкой хрустнул костяшками пудовых кулаков, — а мне говорили, что ты, вроде как, повыше будешь...
— Отойди! — Взвизгнул первый и неуловимо быстрым, явно заранее отрепетированным движением чиркнул колесиком, видимо, выполняющей роль фитиля примотанной к стволу самопала старой, еще довоенной, пластиковой зажигалки.
Зло зашипели, вспыхивая одна за другой, примотанные к стволам любовно покрытые воском спички; свистнула цепь, и мужчина, прижав ладони к окровавленному лицу, повалился на колени.
— Чтобы нам не мешали, сладенький, — повернулась к громиле наемница, небрежно притоптав упавший в грязь все ещё дымящий карамультук, ласково улыбнулась и отбросила в сторону цепь. — Ну что, милый, потанцуем немного? Погреемся? Или зассал?
* * *
— Ты что творишь, Дохлая?! — Влетев в трактир, Михо широким шагом пересек зал и навис над меланхолично обгладывающей куриную ножку наемницей. — Ты чего, мутантово отродье, себе позволяешь?!
— Четыре сотни... — невнятно прочавкала девушка. — И, если ты, милый, еще не понял, будет еще пятьдесят за каждый неверный взмах твоего грязного помела.
— Какие, к хренам, сотни?! Ты Барту башку пробила, а у Крига все руки-ноги переломаны! Костоправ сказал: чудо будет, если ходить смогут и, хоть, ложку в руках держать!!
— А в следующий раз и шею сверну для полного комплекта. — Отложив в сторону наполовину обглоданную куриную ножку, Элеум, скрестив на груди руки, уставилась в переносицу Михо тяжелым, немигающим взглядом. — И им, и любому другому, кто на мое добро свой поганый глаз положит. Уяснил? Это мой грузовик, и, если я предпочитаю спать на мягкой кроватке, а не в кабине, это не значит, что можно пытаться воровать мои вещи.
— А если я сейчас людей кликну? — Опасно прищурился Михо. — У нас для таких, как ты, и столб есть специальный. Костер-то соорудить — дело нехитрое, а вот уголь горит без дыма, сразу не сдохнешь. Батюшка наш уже третий день меня по этому вопросу пилит.
— Вот, значит, как вы тут развлекаетесь, — фыркнула, видимо, совершенно не впечатленная словами старосты женщина и, с сожалением покосившись на недоеденный завтрак, принялась громко хрустя суставами, разминать пальцы. — Можешь попробовать, сладенький. Только подумай вот о чем. Сколько вас здесь? Дворов пятьдесят, так? Значит, народу сотни две... Ну, решите вы меня взять, и что? Огнестрела у вас почти нет, все Легион забрал. А если с самопалами да вилами припретесь... — В руках наемницы рыбкой мелькнуло и тут же пропало лезвие длинного ножа. — Работяги твои кирками махать, конечно, привычны, но они не бойцы. Человек двадцать-тридцать я даже голыми руками положу, точно. Потом вы, конечно, меня может, и сомнете... Ну притащите на костер, ну спляшете свои танцы ритуальные, перепьетесь на радостях... Только вот незадача: твои люди никогда не смогут справиться с той тварью в шахтах. А других охотников я тут что-то не вижу. Сколько у вас, кстати, пропало? Уже семеро, да? — Откинувшись на спинку стула, наемница неспешно покопалась в поясной сумке и извлекла из нее мятую самокрутку. Чиркнула спичка, и в закопченный потолок трактира ударила тугая струя горького, пахнущего дешевым табаком и жжеными гнилыми тряпками, дыма.
— Тварь, — сплюнул Михо и развернулся к трактирщику. — Вамо, я хочу, чтобы ее тут не было до заката.
— Карась, она платит, — осторожно заметил великан, протирающий стойку не первой свежести тряпкой. — Десять серебряков уже в общину пойдет.
— Верни. Ей. Деньги. И. Чтобы. Я. Её. Здесь. Не. Видел. — Раздельно прошипел староста и, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу.
— Извини, Дохлая. Сама понимаешь... — Устало отложив орудие своего труда в сторону, хозяин трактира, повернувшись к Элеум, широко развел лопатообразные ладони в обезоруживающем жесте. — Ты не смотри, что Карась, как сморчок выглядит, волчара еще тот. И жизнь ему мне испортить, как два пальца обсморкать... Да и, если честно, у меня от тебя на самом деле одни убытки. Всё понимаю. Стрелок стрелку друг и брат, но и края знать надо... Шахтеры уже второй день из-за тебя ко мне не ходят. Поп этот — чистильщик [3] — от общины отлучить грозится. Мешок еще твой дурацкий... Там что у тебя, мясо тухлое, что ли? Всю комнату провоняла...
— А как получилось, что у вас Чистый завёлся? — Неожиданно перебила кабатчика Элеум и, плеснув себе немного самогона, принялась катать стакан между ладоней.
— Да, как-как... — пожал могучими плечами Хряк. — Как всегда. Раньше село под Красным двором ходило, рейдеры за нас крышу держали, а потом, как Легионеры пришли, он и появился. Сначала, как водится, помогать начал. У бабы роды примет, дитя засопливившееся вылечит, кашель рудничный подхватившего добрым словом ободрит, да трав от болей даст. И все это с проповедью, с толком да с мудрым советом. Потом, когда храм построили, бабы наши ему часть запасов тащить стали. Да столько, что скоро оказалось, что в подвалах церкви жратвы не меньше, чем в общинных складах у Карася. Только в отличие от Михо, батюшка на запасах не сидит, а самым бедным раздает. Церковным пайком это называет. А народ-то у нас, видимо, немного туповат, не понимает, откуда "паек" этот берется. Так что, у священника сейчас в городе власти кабы не многим меньше, чем у Михо...
— Ну и объяснил бы им... — Затушив в тарелке окурок, наемница поморщилась и отпихнула от себя остатки завтрака.
— Объяснить? — кабатчик покачал головой. — Пусть поп и хитрец, но при нем спокойнее. Раньше и недели без поножовщины не проходило. Сама понимаешь, работа в забое не сахар... Мужикам пар спускать как-то надо. Зато сейчас — тишь да благодать...
— А-а... — понимающе покачав головой, протянула Элеум. — Тогда давай-ка плесни мне самогону. Выпьем. За порядок.
— Ты извини, дохлая. Но я тебе больше здесь не налью... — Отведя взгляд в сторону, Хряк вытер о передник руки и принялся шарить под стойкой. — Ты мне сорок серебряков дала. Один — за уголь ушел, вчера — на восемь напила-наела, за ночлег — два, за стирку и за девочку с тебя десятка, значит, должен я тебе еще...
— Оставь, — перебила великана девушка, — а когда он вернется, скажи, что мой грузовик в километре отсюда, если западной дорогой ехать. Я буду там еще пару дней. Мне движок подлатать надо. — Покопавшись в поясной сумке, девушка выложила на стойку несколько грубо отчеканенных монет.
— Это за что? — удивился трактирщик.
— Кити со мной прокатится, — пояснила Ллойс, отбив по доскам стойки замысловатую дробь. — Приглянулась она мне.
— Тьфу, Дохлая, не думал, что ты из этих...
— А тебе какое дело? — Насмешливо вскинула брови наемница. — Ты мне кто — папочка? Или тебе мое серебро разонравилось?
— Да нет, просто... — немного смутившись, не спешащий принять плату трактирщик подхватил со стойки и принялся нервно комкать в лапищах пахнущую прогорклым жиром тряпку.
— Да ничего я с ней не сделаю, сладенький, — широко улыбнувшись, Элеум еще раз скребанула кончиками пальцев по рассохшимся плашкам и, подхватив свой неизменный мешок, двинулась к выходу. — Не бойся, без надобности мне твоя хромоножка. За нее на приличном рынке и полтинник серебром не дадут. Зато ласковая. Завтра верну... или послезавтра... Как дело пойдет. К тому же, кто-то мне жратву и бухло от тебя носить должен...
— Ладно, — обреченно махнув рукой, трактирщик с тоской поглядел на оставленные когтями Элеум на стойке царапины, смахнув серебро в карман передника, тяжело вздохнул, — по западной дороге, так?
— И пусть бутылку твоего пойла прихватит! — крикнула с порога женщина. — Воняет, конечно, хуже старых портянок, зато по мозгам дает здорово! Ты на чем его настаиваешь?
— На карбиде, — криво усмехнулся великан, — для крепости. Местным нравится.
* * *
— Восемьсот, — вместо приветствия заявила сидящая на огромном, будто сарай, капоте грузовика [4] Ллойс, окинув презрительным взглядом приблизившуюся к ней грузную, мешковатую, замотанную в какое-то рванье фигуру, отхлебнула из бутыли с самогоном изрядный глоток. — Кстати, пусть Вамо еще своего пойла пришлет.
Монументальных размеров бабища остановилась в десятке шагах от фургона и воинственно уперла руки в бока.
— Это чой-то? Чой-то? — гнусаво зачастила она, хищно поведя носом, и уставилась на колдовавшую над разожженным прямо на обочине костерком Кити. — Ты чаго городишь-то, девка? Откель пятьсот-то? Михо сказал: сотня. — Морщинистое, побитое временем, многочисленными невзгодами и неподъемной работой лицо женщины скривилось в гримасе плохо сдерживаемой ненависти. — Вот и несу тебе сотню! Ноги по грязище ломаю, вместо того, чтоб дома прибрать да детишкам поесть состряпать! Что, попировала, паскудница, на нашей кровушке?! Мужики света белого не видят, в шахте сутками жилы рвут, а ты пришла тут с ружжом... Целая сотня... На грузовике катается, водку с горла хлещет, а я ей сотню серебром неси!! Ишь, ты!! Еще и с шалавой этой безносой... Тьфу... Людей постыдилась бы... — Запустив в лохмотья усеянную густой сетью вспухших, варикозных вен, покрытую ссадинами и подозрительного вида лиловыми пятнами руку, жительница поселка извлекла на свет небольшой мешочек и кинула его в сторону грузовика. Описав пологую дугу, кошель с чавкающим звуком упал в дорожную грязь. — Ну? Чего расселась, Черных лет отродье?! Давай, давай! Михо сказал, чтоб до утра, башка твари, у него была.
Отставив в сторону бутылку, Элеум озорно поболтала в воздухе свисающими с капота ногами и, задрав голову, принялась внимательно изучать низкое, затянутое свинцово-черными тучами небо.
— Ты чего, девка, глухая что ль?! Пошла, давай, тебе говорят! Ну!
— Не пятьсот, а восемьсот. Восемь сотен! Восемь — не пять. Иначе я на ту тварь не полезу, сладенькая. — Поочередно продемонстрировав женщине соответствующее количество пальцев, Ллойс, с громким хрустом сжав и разжав густо покрытые татуировками кулаки, снова потянулась к бутылке. — И не нукай. Не запрягала, а то обижусь.
— Да... Ты чо? Ты чо, паскудница такая, лепишь? Уже зенки с утра залила, что ль? — Уже несколько неуверенно продолжила "давить на голос" баба. — У нас в шахтах мужики, считай, каждый день гибнут, а она тут расселась...
— Заткнулась бы ты... — Тяжело вздохнула наемница, отбросив опустевшую бутылку под ноги отшатнувшейся гостьи и перекувыркнувшись в воздухе, спрыгнула с капота фургона. — А то, ведь... — Не торопясь, достав из-за пазухи кисет, Элеум ссыпала на вытащенный из мешочка обрывок бумажного листа пару шепоток табака, лизнула край кончиком неестественно длинного языка и, аккуратно свернув самокрутку, сунула ее в уголок рта. — Может и нехорошее случиться.
Лицо женщины приняло плаксивое выражение.
— Да не по-людски это, пойми... Ты бы о детишках наших подумала... Мужики уже в забой идти боятся. Железный Легион через месяц придет, а Карась говорит: у нас и половины нормы не выработано... Зима, ведь, скоро. Голодать будем... Родненькая, ну хочешь, я на колени перед тобой встану. — В голосе женщины послышались с трудом сдерживаемые рыдания. — Ну, чего тебе стоит, миленькая... — Тетка попыталась заглянуть в лицо наемницы, но словно на стену наткнулась на твердый взгляд ярко-зеленых, будто болотная ряска, глаз.
— А где ты здесь людей-то видишь? Я — мутантка, Черных лет отродье, сама ведь, только что сказала, — насмешливо хмыкнула Элеум и щелкнула пальцами.
На ладони наемницы затрепетали языки пламени.
Гостья ахнула. Неспешно прикурив самокрутку, Ллойс сжала кулак и, усмехнувшись, выпустила в воздух струйку желтоватого, тут же развеянного ветром дыма и, смерив опешившую женщину насмешливым взглядом, сморщилась.
— Вали, — буркнула она и точным пинком отправила кошель под ноги просительницы. — Не по-людски было меня из поселка под дождь радиоактивный выгонять. Не по-людски было грузовик мой обнести пытаться. Не по-людски было этой ночью на меня... Я ведь, уехала, как и хотели. А вы мне не только выспаться не дали, так еще и Кисоньку напугали... — Кивнув в сторону старательно делающей вид, что полностью занята готовкой, девчушки, болезненно худой, скрывающей нижнюю часть лица под грязноватой тряпичной повязкой, Элеум смачно сплюнула под ноги. — Я знаю, что это чистое село и мутантам здесь не особо рады, но это не я к вам сейчас лезу, ведь так? И, кстати, ты руками в хламиде своей не больно-то шебурши, хорошо? Самострел, это конечно, здорово, только им еще и пользоваться уметь надо. Даже не думай, не успеешь. — В левой руке наемницы, будто по волшебству, материализовался обрез двустволки.
— Ты чаго? Ты чаго? — Поспешно выпростав из складок одежды обе руки, женщина, опасливо косясь в сторону смотрящих ей в лицо исцарапанных, траченных кое-где небрежно оттертой ржавчиной, грубо опиленных стволов, поспешно засеменила в сторону. — Ты чагой-то?
— Здорово, что мы друг друга поняли, правда? — Кивнула Ллойс, засунув лупару обратно в петлю на поясе, и зашагала к костру.
Женщина всхлипнула.
— Не реви. Хреновые у тебя слезы, сладенькая, — буркнула Элеум, не оборачиваясь, и, присев к костру, принялась нанизывать на заранее выструганные палочки кусочки ярко красного мяса. — Реви, не реви, все равно видать, что ты меня ненавидишь... И не из-за мужиков и деток. Это тебя ваш поп так настропалил или другая причина есть?
На дороге воцарилось молчание.
— Где Пайн? — Наконец, спросила женщина совершенно нормальным голосом. — Что ты с ним сделала?
— Пайн? — Приостановившись, склонила голову набок Элеум. — А это тот, тот или вот этот? — Поочередно указала она в сторону росших поодаль от дороги деревьев.
Повернувшись в указанном направлении, женщина подслеповато прищурилась и, неожиданно всхлипнув, прижала руки ко рту. Шагах в тридцати, на широченных ветвях мутировавших елей висело несколько пришпиленных к деревьям длинными арматурными прутами полускрытых начинающими желтеть от непрерывных дождей разлапистыми игольчатыми метелками, человеческих тел.
— Что же ты...
— Я вас предупреждала, что не стоит ко мне лезть, — проворчала наемница. — Говорила вашему Михо, что следующему решившего меня обидеть сверну шею. Но вы, похоже, ребята упрямые. Или тупые. Неплохие, кстати, самопалы. Первый раз такие воздушки вижу. Насосы, баллоны с воздухом, стволы из нержавейки... На близкой дистанции, пожалуй, даже нормальной пушке мало чем уступят. Только тяжелые больно. И сетка ловчая мне тоже понравилась. Стальной трос, надо же... И где столько взяли... А вот дубинки дерьмовые. Ни баланса, ни ухватистости. Так что, вали отсюда, сладенькая, пока я тебя рядом с ними не приколотила... Раздражаешь.
— Ты за это заплатишь, — с ненавистью выдохнула с трудом сдерживающая слезы жительница поселка и, с кряхтением нагнувшись, подняла из лужи кошелек и спрятала его в недрах своего бесформенного одеяния. — Силу за собой чуешь. Думаешь, что нам деваться некуда. Только не у одной у тебя ружжо есть. — Не дожидаясь ответа, женщина развернулась и зашагала в сторону села.
