Апрель сорок второго

— Что натолкнуло вас на эту мысль? — в нем просыпается язвительность

— Обыкновенная история, — вздыхает дипломат и замолкает.

Црнянский тоже молчит. Берет себя в руки. Дипломат кивает.

— Давайте вспомним, с чего началось.

— Для Югославии? Почти год назад. И вы не помогли.

Сошкин будто не слышит.

— Год назад группа Колмогорова взломала "Энигму". И все радиоперехваты при взятии Белграда оказались правильными. А как немцы заняли Крит — развернулись для удара по нам.

— Вот и начинали бы войну — с такими-то козырями на руках. У вас же тысячи танков — уже были бы в Берлине.

— А что было в четырнадцатом году — помните? Империя вступилась за Сербию, — бесцветным голосом продолжает Сошкин.

— Теперь у вас индустриализация, вы теперь мощные....

— А в двадцать первом, когда у нас голод был и в Лиге Наций голосовали о продовольственной помощи, какая страна высказалась против? — выдвигается вперед. — Назвать вам её? Такая "благодарность". У меня тогда брат умер, и ту страну я очень хорошо запомнил.

Црнянский молчит. Проявляет благоразумие.

— Вы не любите большевиков? Большевики не любят вас. Но выкуп немцам заплачен По прошлогодним соглашениям — пять грамм платины за человека.

Црнянский — состоятельный в прошлом дипломат, у которого на счетах в британских банках много чего осталось, и может вернуть эти средства. Но сейчас молчит. Эшелон он уже не выкупит. И лагерь вокруг ему не по карману.

Левитан начинает рассказывать о провозглашении государственного суверенитета Индии. Сошкин заставляет себя не слышать этих слов.

И тут наитие подсказывает сербскому писателю правильный вопрос.

— Вы боитесь, что Штаты в итоге договорятся с немцами? Или с японцами?

— Пока Рейх доедает Британскую империю — сомнительно. Или пока Япония воюет в Китае. Но улучшить отношения со Штатами — нам надо.

— Как вы себе это представляете? Я попадаю в Конгресс и начинают "стучать лысиной по паркету"? — эту поговорку он произносит по-русски.

— Нет, — улыбается Сошкин. Но тут же стирает улыбку с лица, — Вообразите, это может быть очень сложно, но попробуйте, что вот такая ситуация сохранится пять лет. Или даже десять.

— Сербии не станет, — лицо Црнянского будто мукой присыпают, — Вообще. Хорватия, куски Болгарии с Албанией. И Венгрия еще.

— Будет Новая Краина, автономия на Волге. И сербы останутся.

Црнянскому становится холодно и он тянется к чаю. Ответственный работник продолжает.

— Через пять лет, весьма возможно, Штаты договорятся с Рейхом. В Лондоне будет революция, снимут короля и провозгласят пятьдесят первый штат. А пятьдесят вторым станет Шотландия. Тогда им снова понадобится пирог для дележки. Посмотрят на нас.

— Вы себе щедро отмерили — целых пять лет, — странное злорадство прорезается в голосе Црнянского, — Думаете, у вас второй раз получится — рассылать приказы по немецким дивизиям "сварить обед и двигаться на Сокаль"? Или отдать приказ об аресте Канариса? Тот июнь — неповторим.

— А что это меняет? Сербы теперь по обе стороны границы. Если война, то мужчин не будут призывать в армию? И если одновременно с Японией — то кто будет сдерживать войска китайских коллаборантов? Мало приятного.

— Так дайте народу сербскому изойти в Штаты.

— Всем?

— Конечно всем — и сирым, и малым. Думаете, там мало заплатят?

— А вы уверены, что все хотят? В партизанах только четники или есть коммунисты?

— Немного там коммунистов, — Црнянский это говорит с убежденностью, присущей всякому политическому радикалу.

Сошкин снова берет паузу. Ему требуются какие-то новые подходы.

— Знаете, в чем проблема поляков?

— Кроме злокозненного четвертого раздела?

Дипломат пропускает шпильку мимо ушей.

— Еще хуже. Основная. У них элита живет в образе великой державы. В откровениях блаженного Юзефа Пилсудского. До сих пор. С ними невозможно договориться. Но существуют они теперь не в Варшаве, а в Лондоне. Население осталось на Висле. Выбрать себе новую элиту они не могут. Немцы хотят их всех убить. И убивают. Британия от старой элиты не откажется. Получается капкан. У нас, — он показывает пальцем наверх, — нет никакого желания освобождать такую Польшу. Придется положить десятки тысяч бойцов и жутко рисковать в большой драке с Рейхом. Чтобы получить еще одну Финляндию?

— Своя элита для Сербии у вас наготове — во всём вам послушная и хребта не имеющая.

— Но что о ней знают в других странах?

— Вы предлагаете мне её рекламировать? — сарказма в его голосе явно с перебором, и писатель только чудом удерживается от вопроса: "Что с женой Тито?"...

— Вот теперь мы добрались до предложений, — Сошкину откровенно надоел этот буржуазный интеллектуал с крупными, южнославянскими тараканами в голове. Но вида он не показывает, — Вы готовы их внимательно выслушать?

— Да.

— Первый вариант. Завтра утром мы садим вас и детей в приличную теплушку до Владивостока. Там продаем американцам. Цена — один зуборезный станок. После её уплаты никаких обязательств.

— Стоматология? — не понял Црнянский.

— Машиностроение, — разъяснил Сошкин.

— Допустим. Второй вариант.

— Вы будете создавать благоприятный фон для восприятия действий Союза. Не социализма, но Союза — это разные вещи. Конкретных заданий, вроде разблокирования наших счетов — с Финской подвисли — не даю. Вербовать мужа вашей сестры тем более не надо. Просто будем искать точки соприкосновения. Взаимовыгодные. Через несколько лет, возможно, вы понадобитесь для переговоров уже США с немцами по сербскому вопросу.

— Я меньше всего хочу переговариваться с каким-нибудь группенфюрером.

— Вам-то зачем? Из Штатов пришлют вполне арийской внешности человека, немца по бабке с отличным выговором восточного побережья и безупречным хохдойчем. А вас поставят консультантом.

— Это очень туманные перспективы.

— Но если вы соглашаетесь на второй вариант — добро пожаловать в Ленинград. Пообщаетесь со славистами. Встретите знакомых. Напишете пару статей — по сфере ваших научных интересов. Может быть, проконсультируете перевод ваших стихов. Потом приедете в Нову Краину, там поживете несколько недель, может быть месяцев. И снова Владивосток.

— По-прежнему я теряюсь в догадках. К чему весь этот туризм?

— Будь вы типичным польским элитарием, то из эшелона вышли бы без усыновленных детей. А так "душа ваша страданиями народа уязвлена стала", — процитировал уже Сошкин, — Вы не станете толкать тамошний истеблишмент к войне с Союзом, увидев, что здесь сербы живут нормально.

— Вы мало походите на гуманиста.

— Болтать лишнего я вам тоже не советую...

— Сколько у меня времени для принятия решения?

— Я приду утром.

— Хорошо, — кивает Црнянский, — я поразмыслю.

Секундная пауза.

— Стойте, — он поднимает ладонь, останавливая уходящего гостя, — Вы знаете разницу между выкупом и покупкой?

— Её вы определите сами. Для себя и своих детей. До свиданья.

На пути в гостиницу Сошкин усилием воли давит себе обиду. Проклятье! Теперь ясно, отчего Лемишев отправил его в Брест. Сейчас в Индии такое завертится, там нужны все. Но приедет он туда дай бог через неделю. И главой отдела стянет Мясовец. Или Ванякин. Чёрт!

Они же не потянут!!!

Но горькая волна уходит, откатывается, когда Сергей понимает — как бы хотелось немного адекватности. Для всех. Что у серба, что у поляков, что у своих. Будь он верующим, просил бы у неба именно её. Делай что должен... А сейчас надо просто добраться до телефона.